Антон Антонов-Овсеенко - Большевики, 1917
Кроме того, что касается многозначительно выглядящих в телеграфной переписке упоминаний агентов под номерами, то скорее всего они относятся к коммерческим агентам Ганецкого-Фюрстенберга и Суменсон, занимавшимся вместе с ними поставками контрабандных товаров, — таких, как упомянутые в «Новом времени» карандаши и термометры, что и объясняет необходимость конспирации. И столь же многозначительно выглядящие в телеграммах средства «Нюа-Банкен» вполне могли быть денежными ссудами, выделявшимися для пополнения оборотов — в качестве финансовых инструментов, используемых во все времена существования банковской системы.
Однако главное, на что следует обратить внимание в этой телеграфной переписке, состоит в том, существовала ли она в принципе. Исходя из того, что как это было показано выше, Керенский со товарищи не гнушался добавлять несуществующие подробности в протокол допроса прапорщика Ермоленко, можно с уверенностью предположить, что и приведённая телеграфная подборка «страдает» теми же недостатками, то есть в значительной степени сфальсифицирована, если вообще не является выдумкой от самого начала и до конца. У Керенского в этом случае было то потрясающее преимущество, что телеграммы были перехвачены будто бы армейской разведкой, и подробности «перехвата» общественному контролю не поддавались. Керенский же, напомним, и со вступлением на пост председателя правительства сохранил за собой портфели военного и морского министра, а значит, и прямое руководство разведкой. С учётом этого посыла становится понятным, откуда и главное — зачем в тексте телеграмм появились столь очевидные «доказательства» связи между Лениным, Зиновьевым, с одной стороны, и Фюрстенбергом-Ганецким, с другой. Эту действительно существовавшую связь Ленин подтверждал, однако, как связь с партийцем, который принимал участие в политической работе за рубежом наряду с собственными занятиями коммерцией. И даже сам Керенский, снедаемый стремлением придать максимальную правдоподобность своим воспоминаниям, не удержался от того, чтобы привести публичную позицию Ленина по этому конкретному вопросу: 27 июля, после того как в газетах были опубликованы остальные обвинительные показания, Ленин писал в газете «Рабочий и солдат», что все обвинения против него сфабрикованы в духе «дела Бейлиса»: «Прокурор играет на том, что Парвус связан с Ганецким, а Ганецкий связан с Лениным! Но это прямо мошеннический приём, ибо все знают, что у Ганецкого были денежные дела с Парвусом, а у нас с Ганецким никаких» (курсив Ленина).
Возможно именно в этом, отмеченном Лениным нюансе — о существовании денежных дел между Парвусом и Ганецким и их отсутствии между Лениным и Ганецким — и кроется настоящая тайна связей между германским правительством и русскими социалистами. Поскольку Парвус скорее всего действительно получал денежные средства от Германии на поддержку пацифистских настроений в России, постольку, как мы это уже отметили выше, он должен был располагать убедительными подтверждениями того, что деньги тратятся согласно их целевому назначению. И так как Ленин отказал Парвусу в сотрудничестве, заклеймив его как ренегата ещё в 1915 г., тому с очевидностью требовался посредник для «связи» с Лениным — будто бы для передачи денежных средств. К роли такого посредника лучше всего подходил именно Фюрстенберг-Ганецкий, поскольку он располагал совместными с Лениным политическими интересами. Парвус скорее всего отчитывался перед своими германскими хозяевами за расходование средств именно этой связью, — с той лишь разницей, что ни Ленин не получал германских денег, ни скорее всего Ганецкий, поскольку был вынужден заниматься, как это явствует из переписки, контрабандой: при наличии средств он в здравом уме вряд ли решился бы на рискованные операции.
Совмещение политических интересов с коммерцией и такой же характер связей между Фюрстенбергом-Ганецким, Парвусом-Гельфандом и Козловским подтверждает и следующее, опубликованное в газете «Новое время» от 15 (28) июля сообщение: «Следствие по делу Козловского выяснило с несомненностью, что во время войны он был в Берлине. Политическая его деятельность теснейшим образом переплеталась с устройством всевозможных коммерческих предприятий. Фюрстенберг-Ганецкий познакомил Козловского с коммерсантом Бухштейном… Оба они предлагали Козловскому организовать компанию пароходных сообщений между Россией и Америкой… Парвус-Гельфман [так в оригинале. — А. А.-О.] принимал в переговорах ближайшее участие».
Действительно: Парвус скорее всего принимал, или во всяком случае пытался принимать участие в этих переговорах, поскольку и газета «Русское слово», напомним, в публикации от 22 июля (4 августа) сообщала об этом. Но из всего этого, опять же, совершенно не следует, что деньги германского генштаба перекочёвывали от Парвуса-Гельфанда к Фюрстенбергу-Ганецкому, от Фюрстенберга-Ганецкого — к Козловскому, а от него — в штаб большевиков. Ленин действительно знал и Парвуса-Гельфанда, и Фюрстенберга-Ганецкого, и Козловского (с Суменсон, об участии которой также сообщалось, Ленин мог быть и не знаком). Но даже и без последующих весьма авторитетных подтверждений очевидно, что сведения об этой цепочке связей были специально подвёрстаны организаторами антибольшевистской кампании, о чём сообщает Ленин в обращении в редакцию «Новой жизни»: «Припутывают имя какой-то Суменсон… Впутывают коммерческие дела Ганецкого и Козловского, не приводя ни одного факта, в чём же именно, где, когда, как, коммерция была прикрытием шпионства».
Отсутствие связи между Лениным и Парвусом фактически подтверждает и хорошо осведомлённый об обстановке того времени видный участник событий 1917 г. меньшевик И. Г. Церетели, когда в своих комментариях к совпадению июльского выступления большевиков с предстоявшим вскоре русским наступлением в Галиции говорит, что «для огромного большинства из нас было несомненно, что действия Ленина и его сторонников были бы совершенно такими же и в том случае, если бы к этому движению не присосались тёмные элементы, выполнявшие задания германского генштаба. Ибо тезисы, сформулированные Лениным с первых дней войны о превращении внешней войны в войну гражданскую, о пораженчестве, об обязанности всех социалистов в воюющих странах дезорганизовать военную машину правительств, — все эти идеи вытекали из идеологии и бунтарской политики большевиков предшествовавшего мировому конфликту периода»[90].
В-третьих, «весомым» аргументом стороны обвинения стало возвращение Ленина через Германию: частью общества одно это уже воспринималось как предательство. Однако, как писал впоследствии тот же меньшевик И. Г. Церетели, «аморализм Ленина, его готовность прибегнуть к любым средствам для осуществления своих целей имели всё же некоторые границы, которых ни Ленин, ни его идейные единомышленники переступить не могли. Когда Ленин и его группа, например, решили воспользоваться услугами германского правительства, чтобы в пломбированном вагоне вернуться в Россию, они прекрасно знали, что это их решение будет шокировать моральное чувство очень большой части демократии, — что, однако, не остановило их от предпринятого шага. Но при переговорах об условиях этой поездки с германским правительством Ленин и его сторонники приняли все меры к тому, чтобы эти переговоры носили открытый характер».
То, что Ленин загодя специально озаботился обеспечением открытого характера своего возвращения из эмиграции, подтверждает и другой виднейший участник событий в России 1917 г., лидер кадетов П. Н. Милюков: «31 марта приехали в Стокгольм 30 русских эмигрантов, пропущенных через Германию в запломбированном вагоне, в сопровождении трёх германских офицеров и швейцарского социалиста-циммервальдца Платтена. В своём заявлении, напечатанном в „Politiken“, эти эмигранты сами сообщили следующее: „Английское правительство не пропускает в Россию русских революционеров, поскольку они против войны. Когда это вполне выяснилось, то часть русских товарищей в Швейцарии (надо прибавить, при решительном протесте других) решились приехать в Россию через Германию на Швецию. Фриц Платтен, секретарь швейцарской социал-демократии и вождь её левого крыла, известный интернационалист-антимилитарист, вступил в переговоры с германским правительством. Русские товарищи требовали предоставления им при проезде права экстерриториальности, именно никакого контроля паспортов и багажа, а также чтобы ни один человек не имел права входить в вагон; ехать же мог бы всякий, невзирая на политические взгляды, кого только русские возьмут. Со своей стороны, русские товарищи заявили, что будут требовать освобождения германских и австро-венгерских гражданских лиц, задержанных в России. Германское правительство приняло эти условия, и 9 апреля (н. с.) 30 русских эмигрантов выехали через Германдинген из Швейцарии; между ними находились Ленин и Зиновьев, редакторы „Социал-демократа“, центрального органа русской социал-демократии“»[91].
