Мэтт Ридли - Эволюция всего

Впрочем, очень многие современники и потомки Мальтуса находили его идеи жестокими. Фридрих Энгельс называл мальтузианство «подлым и позорным учением». Пьер-Жозеф Прудон называл его «теорией политического убийства, убийством из филантропических соображений и во имя любви к Богу».

И все же идеи Мальтуса напрямую и достаточно часто влияли на развитие политических событий в XIX в., причем обычно речь шла не о поздних браках. Новая версия английского закона о бедных, принятая в 1834 г., предполагала, что самым бедным людям оказывают помощь исключительно в работных домах, а условия жизни в этих работных домах были не лучше, чем в самых ужасных местах вне этих домов. Очевидно, что основанием для принятия закона послужили идеи Мальтуса: излишняя доброта лишь способствует рождению детей, особенно незаконнорожденных. Тяжелейшие последствия Великого картофельного голода в Ирландии в 1840-х гг. были в значительной степени усилены политическими мерами британского правительства, находившегося во власти мальтузианских идей. Как писал один из биографов, премьер-министр Великобритании лорд Джон Рассел исходил из «мальтузианского страха перед долгосрочными последствиями улучшения». Лорд-лейтенант Ирландии граф Кларендон считал, что «раздача еды просто для сохранения людям жизни не принесет никому никакой пользы» (по-видимому, даже тому, кому эта еда достанется?). Помощник министра финансов Чарльз Тревельян был учеником Мальтуса в колледже Ост-Индской компании и считал, что голод является «эффективным механизмом сокращения избытка населения» и что «прямой удар мудрого и милостивого Провидения» послан, чтобы преподать урок «себялюбивым, испорченным и непокорным» ирландцам. Обратите внимание на мальтузианскую мизантропию и обращение к извечному «небесному крюку» – Провидению. Тревельян добавлял: «Высшая мудрость вывела вечное добро из временного зла». Вспоминаете доктора Панглосса и землетрясение в Лиссабоне: массовая смерть – это благо? Короче говоря, более миллиона ирландцев умерло от голода в результате реализации мальтузианской политики – не в меньшей степени, чем в результате неурожая.

Для тех, кто, как я, воспринимает британский империализм в целом в качестве благополучной формы правления по сравнению со многими другими, эта история выглядит еще более мрачной. В книге «Торговцы отчаянием» Роберт Зубрин описывает романтичного и богемного поэта Роберта Бульвер-Литтона, не гнушавшегося опиума, который в 1877 г. стал вице-королем Индии по протекции своего друга премьер-министра Великобритании Бенджамина Дизраэли. Казалось бы, безобидный высокородный хиппи, но дело в том, что он был мальтузианцем (или таковыми были его советники). В период его правления часть Индии пострадала от засухи. В целом в стране оставалось достаточно продовольствия: экспорт продуктов питания дважды удвоился за два года, однако из-за налогов и девальвации рупии голодные не имели возможности покупать еду. Бульвер-Литтон почти дословно повторил слова Мальтуса: «Население Индии имеет тенденцию увеличиваться быстрее, чем из земли появляется пища». Его идея заключалась в том, чтобы согнать голодных в лагеря, где бы им выдавали – буквально – голодные пайки (чуть меньше, чем позднее выдавали нацисты в концентрационных лагерях). В результате 94 % людей каждый месяц вымирали. Бульвер-Литтон целенаправленно пресекал все частные попытки помощи голодающим. Оправданием такой политики служила жестокость во имя доброты – по Мальтусу. За этот период в Индии погибло около 10 млн человек.

Нельзя сказать, что влияние Мальтуса на ход истории было исключительно отрицательным. Его идеи повлияли на Чарльза Дарвина и Альфреда Уоллеса. Но даже такой доброжелательный и сопереживающий человек, как Дарвин, какое-то недолгое время полагал, что его любимая теория естественного отбора может быть не описанием, а предписанием. В очевидно мальтузианском духе в одном из фрагментов книги «Происхождение человека» он замечает, что приюты и больницы спасали «слабоумных, калек и больных», а вакцинация продлевала жизнь слабых. «В результате слабые представители цивилизованных видов давали потомство», что некоторые производители крупного рогатого скота называют «вредным для породы». Он горевал по поводу того, что «самые бедные и безрассудные, часто порочные, почти всегда женятся рано, в то время как вдумчивые и бережливые, обычно обладающие и другими добродетелями, женятся поздно». В этих словах нет политических идей, и они весьма нехарактерны для его полностью аполитичной позиции, но они хранят след мальтузианских идей, воспринятых Дарвином в молодости.

Зато этой подсказкой с энтузиазмом воспользовались некоторые последователи Дарвина, в частности его двоюродный брат Фрэнсис Гальтон и переводчик трудов Дарвина на немецкий язык Эрнст Геккель. Гальтон считал, что люди должны внимательнее относиться к выбору спутников жизни, чтобы подходящие партнеры давали потомство, а неподходящие нет. «То, что природа делает слепо, медленно и жестоко, – писал он, – человек может делать предусмотрительно, быстро и по-доброму». Он также желал, чтобы «неразвитые» «чернокожие» были вытеснены из их родного африканского континента чуть менее глупыми «китаезами». Евреев он считал «паразитирующими на других нациях». Даже по тем временам Гальтона можно было бы обвинить в критиканстве и предубежденности, хотя он никогда открыто не призывал к стерилизации или уничтожению «неподходящих» людей.

Но вскоре последователи Гальтона начали буквально соперничать друг с другом в выдвижении идей по поводу национализации брака, лицензированного воспроизводства и стерилизации. Многие из самых активных приверженцев евгеники, такие как Сидней и Беатриса Уэбб, Джордж Бернард Шоу, Хэвлок Эллис и Герберт Уэллс, были социалистами и считали, что для реализации программы избирательного скрещивания людей необходима помощь государства. Но и многие политики противоположного толка, от Уинстона Черчилля до Теодора Рузвельта, тоже активно защищали применение методов евгеники в жизни собственных сограждан. В какой-то момент в кругах английской, французской и американской элиты считалось политически некорректным осуждать евгенику. Выступать против евгеники означало с безразличием относиться к будущему человечества.

В Германии Геккель возвел мальтузианство почти в ранг религии, пытаясь объединить дарвинизм и христианство в рамках теории, которую он назвал монизмом. На лекции в Альтенбурге в 1892 г. он использовал фразы из сочинений Мальтуса и Томаса Гоббса: «В частности, именно Дарвин тридцать три года назад открыл нам глаза с помощью своего учения о борьбе за существование, на которой основана его теория отбора. Теперь мы знаем, что вся органическая природа на нашей планете существует только за счет бесконечной войны всех против всех» (курсив мой. – М. Р.). Последователи Геккеля придали евгенике расистский характер. Они не только выступали за легализованное уничтожение детей с пороками и систематические убийства в целях улучшения расы, но и отстаивали применение военных мер в качестве «высочайшей и величественнейшей формы борьбы за существование» (слова Отто Аммона[38], 1900 г.). Заметим, что выражение «борьба за существование» впервые появилось в третьей главе «Опыта» Мальтуса, а уже затем в работах Дарвина, когда он описывал перенятый у Мальтуса урок («Я в качестве развлечения прочел «Опыт» Мальтуса и готов оценить [идею] всеобщей борьбы за существование»). Благодаря последователям монизма эта фраза вскоре стала использоваться для оправдания агрессивных идей и кайзера, и Гитлера. Немецкая военщина перед Первой мировой войной чрезвычайно часто ссылалась на Дарвина, но то же самое происходило и в других странах. В 1898 г. в журнале Королевского объединенного института оборонных исследований был поставлен вопрос: «Не является ли война большой природной схемой, с помощью которой устраняются выродившиеся, слабые или по какой-то иной причине опасные государства?» Итальянский футурист Филиппо Маринетти называл войну «единственным средством гигиены планеты».

В 1905 г. четверо последователей Геккеля основали Немецкое общество расовой гигиены, что стало первым шагом к Нюрнбергским расовым законам, Ванзейской конференции[39] и газовым камерам. Таким образом, нетрудно проследить путь от идей последователей Мальтуса о борьбе за выживание до пепла Освенцима. Я не обвиняю математика и священника в грехах нацистов. Нет ничего аморального в том, чтобы считать борьбу за существование одной из черт человеческого общества. Аморально предписывать обществу такой путь политического развития. Грех, совершенный на каждом этапе, был совершен под лозунгом «Цель оправдывает средства». Как писал Джона Голдберг в книге «Либеральный фашизм», «Почти все ведущие прогрессивные мыслители интерпретировали теорию Дарвина как предписание “внедриться” в процесс естественного отбора у человека. Даже прогрессивные ученые, не поддерживавшие методов евгеники, работали в тесном сотрудничестве с ее наиболее ярыми сторонниками. В прогрессивных кругах расистская евгеника просто не считалась позором».