Валерий Сдобняков - В предчувствии апокалипсиса
Касается ГММ Скорятин и в письмах от 26 августа 1992 и 14 мая 1993 годов:
«Затих Михайлов Ал. Ал. (журналист называл его не иначе как главой «деструктивных сил»! – В. Ц.). Молча отпраздновал 70-летие в январе 1992 года… и притаился. И всё же музейные «барышни» пляшут перед ним. Как же, кормилец! Под его редакцией «худлит» готовил 3-х томник воспоминаний. Барышни суетились во всю. Подняли все музейные фонды… Но я им не доверяю. Они ведь ради наживы пойдут на всё. Сделают любые купюры без оговорок». «…Маяковский – величина, мимо которой никак не пройдёшь. Это, бесспорно, явление. 14 апреля прошло незаметно. В музее варят обеды, обсуждают свои внутренние новости, плетут интриги. Маяковский, как говорится, при них. Готовят дежурные публикации к юбилейным (малым и большим) датам… Словом, всё подчиняют своим интересам…».
Отдельные письма Скорятина рассказывали о сложной обстановке и литературной жизни в столице того накалённого времени переворотов, развала и дезорганизации:
«Издательство «Панорама» (бывшая «Планета») как-то очень уж вяло предлагали мне издать книгу у них. Но, во-первых, я ещё не развязался с «МГ», а, во-вторых, сулили по 1,5 тыс. за печатный лист. Смешно! Послал их аккуратно… Надоела нищета! Удивительная страна. Ни в грош не ставят труд», – возмущался Валентин Иванович в письме от 26 августа 1992 года.
В этом же письме он упоминал своего приятеля Владимира Дядичева, рассказывая, что он «…продолжает работать. Написал почти 1,5 печ. листа о Бриках и Маяковском. Поводом послужил выход, у нас в стране, книги Янгфельдта «Любовь – это сердце всего». Я читал. Дал Вове советы кое-какие. Он согласился. Теперь забота: куда устроить? «Москва» отказывается. «Наш современник» носом крутит. Стас Куняев, как известно, помешан на Есенине. В «МГ» сидит безграмотный… Хатюшин, возомнивший себя поэтом… Словом, дал Вове Дядичеву совет – писать книгу. Условное название «Жизнь после смерти». Даже темы отдельных глав придумал ему. Книга о том, что происходило с биографией поэта после его смерти, какая борьба развернулась вокруг имени Маяковского. Всякие резолюции вождей, постановления ЦК, акции Бриков, письма Симонова в ЦК, переезд музея, публикации Воронцова и Колоскова, эпопея с «огоньковскими» изданиями Маяковского. Много интересного можно рассказать о том, как писалась история нашей литературы».
«Мы сейчас работаем, как говорится, по «первому ряду», – писал Валентин Иванович 8 сентября 1992 года, – а ведь есть и другие мемуаристы. Разумеется, они, эти мемуаристы, не могут дать развёрнутого, вернее, подробного портрета. Но, как правило, в таких воспоминаниях обнаруживаются любопытные детали».
Эти мысли, видимо, не раз занимали его: «Мы-то выносим суждение уже с вершины века, – писал Скорятин 30 ноября 1992 года. – Многое прояснилось, обнажилось. Мы с Вами касаемся уже оголённых проводов. И нам, стало быть, понятней многое. Конечно же, не из-за женщины! И не «самоубийство по политическим мотивам»! Скорее всего, убийство по политическим мотивам!»
Ещё раньше, 17 февраля 1992 года он затрагивал тему гибели поэта, ссылаясь на А. А. Ахматову:
«…не смешно ли стреляться из-за юной актрисы? Ахматова всё же мудра. Она сказала: «Не может быть, чтоб из-за бабы, когда их одновременно было столько…»
Правильно сказала!
Я Полонской и сам не верю. Вернее, не очень верю. Но ещё думаю. Может быть, и причастна. Может быть, и пассивно причастна…»
Кстати, интересно и ещё одно чуть более раннее упоминание о Полонской в письме от 1 сентября всё того же 1992 года:
«Работал в музее МХАТа… Личное дело Полонской так и не дали. Бился-бился. Но… Лицемерие сплошное. Мол, не имеем права. Человек жив. А вдруг… и т. д. Удалось посмотреть журн. репетиций спектакля «Наша молодость». И что же? Оказывается, В. В. (14-го репетиция была отменена) спокойно, будто бы ничего не случилось, ходила на репетиции 15, 16, (17-го ходила с Яншиным к следователю на Н. Басманную, репетиции не было), 18, 19, 21, 22 апреля и т. д.
Что это? Цинизм? Беспардонность? Черствость? Пусть не муж, пусть даже не любимый, но застрелился близкий человек! Как же так?!
Не могу этого понять!»
26 августа 1992 года именно из-за Полонской Скорятин ещё раз упоминает Макарова:
«Вова Макаров (Вы должны знать о нём) – соратник Воронцова, Колоскова. Он в своё время привозил в музей Полонскую и учинял ей допросы. Брики напустили на него К. Симонова. Короче. Вову «изъяли» из музея и, похоже, что из оборота тоже. Но он кое-что знает и, естественно, может рассказать об этом».
К концу переписки письма Валентина Ивановича становились тревожнее. Он сообщал, что Л. Колодный очень интересуется результатами журналистского поиска, звонит, расспрашивает. Потом, видимо, из-за каких-то опасений он написал как-то о желании заменить дверь квартиры на железную. Внимательно отслеживающий реакцию на свои публикации, Скорятин после очередной публикации писал мне 8 сентября 1992 года:
«Реакции на публикацию нет никакой. Евреи молчат. Их пресса – тоже. Катанян притаился. Янгфельдт ошеломлён. Валюженича взяла оторопь. Помните: раньше – они реагировали. Вяло, неубедительно. Но всё же… А сейчас – притихли. Не трепыхается и некто Кедров из «Известий». Чтобы всё это значило? Как прикажете понимать это таинственное молчание? Странно!»
Однако ничего странного не было. Всё шло своим чередом, и к концу переписки Валентин Иванович писал уже со всей откровенностью:
«…давление сионизма возрастает с каждым днём. Меня они уже, судя по всему, окружили красными флажками…»
Так что отвлекаться от главной темы нам, в общем-то, было некогда. Да и драматизм происходящих в стране и, в частности, в Москве событий тому не способствовал. Прекращение переписки вызвало тревогу. Лишь спустя время я узнал о неожиданной смерти Скорятина, прекрасного человека и журналиста. Он был не стар. Отсюда и его кончина вызывает немало вопросов. Поэтому я счастлив, что дружил с ним и что Валентин Иванович включил в свою книгу «Тайна гибели Маяковского» несколько моих фактов, а имя – в её справочный аппарат.
B. C. Три ваши книги – «Месть Хрущёва», «Красивая кукла Троцкого», «Православный вождь» – так или иначе, посвящены жизни и деятельности руководившего нашей страной в послеленинский судьбоносный период Иосифа Виссарионовича Сталина. В своих книгах вы разделяете взгляды его сторонников. Чем для вас значима эта историческая фигура?
В. Ц. Во-первых, я счастлив, что являлся современником великого советского вождя и был свидетелем и участником того всенародного горя марта 1953 года, которое невозможно изгладить из человеческой памяти и моей, в частности. Во-вторых, И. В. Сталин – творец эпохи созидателей и победителей, живших только интересами страны и простого народа. Он лучше, чем кто-либо, показал на практике неисчерпаемые и неограниченные возможности России по укрощению любого планетарного зла, источник которого заведомо известен и открыто указывался ещё выдающимися русскими патриотами – С. А. Нилусом, И. А. Ильиным, А. С. Шмаковым и другими. Все попытки вытравить И. В. Сталина и его жизненный подвиг из нашего сознания тщетны. Они не новы в русской истории. В ней как раз всегда достаётся тем, кто больше всего верой и правдой послужил России. Но «достаётся» от псевдоисториков и псевдоистории, будущая участь которых незавидна. От ответственности никто из них не уйдёт. И, в-третьих. Я лично обязан И. В. Сталину своим рождением. Я родился в 1946 году, а за десять лет до этого он запретил аборты в СССР. За них была установлена в стране уголовная ответственность. Так что, если бы не вождь, я бы мог и не родиться. Как же мне не благодарить его?!..
Вот с этих позиций благодарной памяти к великому человеку и сделаны приведённые вами три мои книги о вожде. Они призваны рассеять ту клевету, в которой пытаются утопить его имя. Однако лучше И. В. Сталина, который сказал: «Правду охраняют батальоны лжи», пожалуй, выразиться невозможно. Пример недобитого троцкиста Хрущёва в этой связи весьма показателен. Как ни старался он сгустить чёрные краски в своём бессовестном подложном докладе 25 февраля 1956 года, от него не осталось ничего, кроме личного позора клеветника, о котором сегодня не услышишь ни одного доброго слова. В подлом докладе против И. В. Сталина не обнаружили ни единого правдивого факта! Наверное, не зря ему не нашлось места и в Постановлении XX съезда, где имя вождя не упоминалось вообще. Нам же, играя на нашей доверчивости, постоянно, долгие годы твердили о разоблачениях, о культе. В другой книге я стремился показать непростую предвоенную обстановку в СССР, в которой громадный антисоветский троцкистский заговор готов был ввергнуть страну в страшный хаос и страдания. И. В. Сталин решительно пресёк эти поползновения, сам всё время находясь в смертельной опасности.
К великой моей радости, ныне выходят одна за другой прекрасные добросовестные книги о советском вожде. Но этой стихийной «Сталиниане» явно недоставало ещё одной. Восполнить возникший пробел и попыталась книга «Православный вождь», которую считаю своим главным трудом. Многочисленные взволнованные и растроганные отзывы о ней читателей лишь убеждают, что он был предпринят не напрасно.
