Евгений Водолазкин - Инструмент языка. О людях и словах

Как вы считаете, что сейчас необходимо человеку, чтобы стать успешным популярным писателем? Анна Владимировна

Есть, Анна Владимировна, несколько путей. Можно иметь мощные финансовые или информационные ресурсы для «сопровождения» своих книг – бесчисленных рецензий, телепередач и случайных упоминаний. Можно сначала привлечь к себе внимание в другой сфере, а затем начать писать (посмотрите, как много среди наших писателей телеведущих, политиков и актеров). Наконец, можно просто хорошо писать. Это самый сложный и длительный путь, но его успех – самый прочный. И приходит, увы, сами знаете когда.

Считаете ли вы, что автор несет моральную ответственность перед обществом за свои книги и тот эффект, который они производят? Елена

Конечно, несет. А потому должен, вопреки поэтическим текстам, предугадывать, как отзовется его писательское слово.

Какая тема в литературе кажется вам самой интересной? Максим

Смысл жизни. Повторю со всей серьезностью: смысл жизни. Захватывает сильнее детектива.

Когда вы впервые в жизни взялись за перо и написали свой самый первый рассказ? Лада

Мне было лет восемь, и я написал рассказ о том, как на нашу страну напали немцы. Если мне не изменяет память, это было вольное переложение одной из песен. А потом пришла моя тетя (она преподавала русский язык иностранцам) и сказала, что рассказ малохудожественный. Я не понял, что это значит, но с тетей спорить не стал. С тех пор вопрос художественности обрел для меня особое значение.

Евгений, что навело вас на мысль о написании романа «Соловьев и Ларионов»? Александра

Как всякая большая вещь, роман не обходится без многочисленных предпосылок. Таких, скажем, как потребность автора высказать те или иные идеи, его интерес к той или иной теме, его собственные жизненные обстоятельства, общественные настроения и что-то, наверное, еще. В точке пересечения этих линий и возникает роман. Применительно ко мне это выглядит следующим образом. Подобно большинству из нас, я пережил два трудных десятилетия (вопрос о нетрудных десятилетиях в нашей стране оставляю открытым), во многом сформировавших мои взгляды. Виденное за эти годы привело меня к убеждению, что в любых обстоятельствах можно оставаться человеком, то есть проявлять порядочность, быть милосердным, помнить о долге – всем понятно, что здесь имеется в виду. Не вызывает сомнений, что задача истории – нас испытывать, наша же – как-то держаться, прежде всего – в нравственном отношении. Центр тяжести в своем романе я поместил не в 90-х (хотя речь идет и о них), а в гораздо более трудных послереволюционных годах, где все контрасты резче. Кроме того, Гражданская война для меня – одна из семейных тем. Научная линия романа в биографическом отношении также не случайна.

Скажите, вы проводите какие-нибудь параллели между собой и главными героями своих романов? Много ли у вас с ними общего? Евгений

Создание литературного героя уподоблю отцовству. Автор предоставляет героям некий генетический материал, и закономерно возникает ожидание (в том числе у самого автора), что страницы романа будут усеяны маленькими авторскими копиями или копиями отдельных его черт. Когда же эти человечки появляются на свет, выясняется, что они не очень похожи на автора. Потому что зачатие – процесс двусторонний, и в качестве партнера автора выступает то, что мы называем «объективной реальностью». Эта реальность, сидя в голове у все того же автора, вынашивает и формирует плод, именно она делает героя неуправляемым. Когда же автор волевым образом вмешивается «от себя», он, на мой взгляд, добавляет не столько то, что ему, автору, свойственно, сколько то, что ему несвойственно: своего рода компенсирующая функция литературы. Сходство автора с героем чаще всего обманчиво. В нашем с вами, Евгений, диалоге можно было бы обнаружить феномен двойничества, но такой вывод был бы поспешным. Если вы, возможно, что-то обо мне знаете, то я о вас – несмотря на то, что сам Евгений, – не знаю ничего. Таково примерно отношение героя к автору.

Скажите, пожалуйста, насколько достоверны исторические факты, описанные в романе «Соловьев и Ларионов»? Александр

Хороший вопрос, я бы даже сказал – ключевой. Четверть века я писал только достоверные вещи, и теперь мне захотелось чего-то недостоверного. Ни одного факта в моем тексте нельзя оставлять без проверки. Ни одной сноски. Но вот что меня в какой-то степени оправдывает: прежде чем все придумать, я тщательным образом изучил то, «как это было на самом деле» – иначе было бы просто нечестно.

Порой меня упрекали за недостоверность в романе тех или иных деталей или наименований. По иронии судьбы, речь в этих случаях шла о тех вещах, которые я позаимствовал из мемуаров очевидцев (например, генерала Слащева) или – если дело касалось современности – наблюдал сам. Это и понятно: подлинное выглядит неубедительно. Реализм «реалистичен» лишь в типическом своем проявлении (и в этом отношении он, конечно, не вполне реализм). Все это, однако, не означает, что я хочу оспорить выдвинутые упреки. Нет, в серьезно понятом смысле я бы их даже поддержал.

Действие романа (говорю лишь о том, чем руководствуюсь сам) не должно существовать в одной плоскости с происходящим в реальности и вовсе не обязано симулировать эту реальность. Роман и реальность имеют разные задачи, а потому и разную структуру. Они пребывают в разных измерениях, и некоторая кривизна романного пространства призвана это подчеркнуть. Я не сторонник крайностей и вовсе не за то, чтобы роман превращался в сплошную фантазию, чтобы персонажи летали, а камни говорили. Мне лишь представляется, что критерий соответствия реальности не следует ставить во главу угла. Все ведь зависит от задач произведения. Стремление к «достоверности» любой ценой способно деформировать художественную конструкцию до такой степени, что она попросту теряет смысл.

Как вы отреагировали, когда узнали, что вошли в список финалистов премии «Большая книга»? Важно ли это для вас? Алина

Алина, я был очень рад. Я имел свои представления о том, в каком направлении может двигаться литература. Я не декларировал их специально, но – имел и воплотил в своем романе. В выдвижении романа в финал я вижу поддержку своих представлений, и мне это важно. Вообще говоря, участие в финале вносит в жизнь определенные изменения. Даже моя научная монография «Всемирная история в литературе Древней Руси» стала лучше продаваться. Я читал о людях, которые купили ее, приняв за вышедший в финал роман. Хочется верить, что они все-таки не разочаровались. Сейчас подумал: а ведь неплохое название для романа, нужно взять на заметку.

Какие тенденции в современной литературе вам кажутся наиболее интересными? Дмитрий

Мне интересны те тенденции, которые указывают на возвращение литературы к нормальному состоянию. Литература переломных эпох – нервная, публицистичная. Даже спустя десятилетия чувствуется, что автора трясет. Я не против переломных эпох как темы, но хорошо это получается только тогда, когда пишущий достигает внутреннего равновесия. А для этого требуются перемены в общественном сознании, которым, в свою очередь, необходимо время. Вспомните, какими мы были еще недавно: голодными, растерянными, истеричными. Наша литература скрежетала от «жести», а мы читали ее, противоестественным образом успокаиваясь, потому что ее картинки были страшнее реальности. Литература начала проверять границы дозволенного – в этическом и эстетическом измерениях – и не обрела их. Знаете, мне кажется, что от всего этого читатель уже устал. Он хочет добротных («добро» здесь очень кстати) и по-хорошему литературных вещей. Так после демобилизации тянет надеть костюм.

Скажите, становится ли новая книга для вас навязчивой идеей, которая полностью занимает вас, пока роман не будет готов, или вы можете возвращаться к работе от времени к времени, когда чувствуете вдохновение? Виктория

Мне кажется, роман – это как длительные любовные отношения. Здесь предусмотрена возможность и чаю выпить, и на работу сходить. Особенно важно – на работу: у нас не много людей, позволяющих себе заниматься исключительно писательством. Понятно, что при таких обстоятельствах непрерывный экстаз невозможен. Зато в сердце автора есть сильное постоянное чувство. Автор часто думает о романе. А роман напоминает о себе не только за письменным столом, но и в электричке, в ванной, на рабочем заседании. Он входит в авторскую жизнь, и такое вхождение без определенной упорядоченности отношений невозможно.

Как вы относитесь к мату в литературе? Допустимо это, или все-таки в литературе должен быть «литературный» язык? Кеша Ганин