Сергей Беляк - Адвокат дьяволов
— Ну что ж, — сказал я, подумав, — где четыре, там и пятая…
Тем более что Наташа Чернова уже однажды была моей подзащитной. Это случилось после того, как в знак протеста против политики, проводимой правительством России, она бросила в премьер-министра Михаила Касьянова куриное яйцо — символическую, но не менее страшную для путинских чиновников и его верных слуг гранату национал-большевиков, которую не могли уловить никакие металлоискатели.
Наталья была тогда арестована по обвинению в хулиганстве и помещена в СИЗО-6. Но ненадолго. Положительные характеристики, наличие семьи, профессия художницы, папа — бывший милиционер и отсутствие судимости помогли тогда прекращению ее дела. К тому же потерпевший Касьянов заявил правоохранителям, что прощает напавшую на него нацболку и не настаивает на ее наказании. И хотя подобные дела не прекращаются за примирением сторон, Пресненский районный прокурор, которому я лично пообещал, что ничего подобного Чернова уже более не совершит, распорядился уголовное дело в отношении нее все-таки прекратить.
Но, к сожалению, Наташа меня тогда подвела: не прошло и месяца, как она снова оказалась в СИЗО-6 уже в качестве одной из «декабристок». И кто знает, может, зря я тогда старался и лучше бы ей задержаться в «шестерке» еще на один-два месяца, чем потом отдавать несколько бесценных юных лет своей жизни тюрьмам и лагерям. А яйцо, брошенное в Касьянова, девушке, естественно, припомнили. Но трагикомичность всей этой ситуации заключалась в том, что Михаил Касьянов очень скоро превратился из представителя «кровавого режима» в союзника нацболов по оппозиционной коалиции «Другая Россия».
Впрочем, я понимаю, что в тот момент, когда Наташе посчастливилось быстро выйти на свободу, не заплатив за нее ничем — ни слезами, ни временем, ни страданиями (а доставшаяся даром свобода, как и подаренный щенок, ценится гораздо меньше), она была молода и неопытна. И вместо того, чтобы какое-то время спокойно посидеть, что называется, на берегу, девушка бросилась с кручи в бурную реку, и ее понесло по течению. Сейчас, предполагаю, она поступила бы более осмотрительно, и мне не пришлось бы за нее извиняться перед прокурором. Но тогда, видимо, для этого не пришло еще время. И второй раз за свою свободу Наташе пришлось заплатить уже по полной.
— Свободы нет нигде, и она есть везде. Свобода измеряется в количестве! Ее может быть больше или меньше, быть или не быть ее не может, — любит сейчас повторять Наташа. И хотя я видел ее слезы, она — сильный человек. А этими фразами, несколько, правда, напыщенными и отдающими запахом залежавшихся в библиотеках сборников популярной философии, она, мне кажется, просто пытается доказать (и прежде всего самой себе), что оставалась свободной в душе все годы, проведенные в неволе, и что эти годы не пропали для нее даром.
Дурак не поймет, пошляк посмеется, а я скажу: «Так оно и есть». Впрочем, лично я за то, чтобы свободные в душе люди все-таки могли еще и свободно дышать. И не по чуть-чуть, а полной грудью. «Неограниченная свобода или смерть!» — писали когда-то на своих черных знаменах анархисты. И вот с ними я согласен больше. Только не надо воспринимать слова «неограниченная свобода» вульгарно и пошло! А все компромиссы — оправдание несвободы.
Вскоре после разговора с Авериным мне позвонил некто Игорь Дьяков — «писатель-патриот» из компании А. Архипова и С. Жарикова. В 1991 году Дьяков с Жариковым издали угарную книжку «Рассказы о Ленине» (собрание забавных историй и анекдотов про Владимира Ильича), а затем все трое угорали над Жириновским, пока тот не стал депутатом Государственной думы. После этого неформал Жариков из поля зрения Жириновского навсегда исчез, острый на язык Архипов то исчезал, то появлялся, а вот практичный патриот Дьяков записался в советники лидера ЛДПР. Позвонив мне, по старой памяти, он стал упрашивать найти «недорогого защитника» для сына его знакомых, оказавшегося тоже участником декабрьской акции лимоновцев.
— Иваном зовут. Очень хороший парень, — расхваливал Дьяков Ивана Королева. — Папа его, ученый-историк, сам не свой от горя, мама места себе не находит. Помоги!..
Следом за ним за двоих парней, а потом еще за двоих, оставшихся без защитников, попросил Лимонов.
— Сергей, выручай! — сказал он.
Я знал, что четырем адвокатам, взявшимся защищать по одному или по двое обвиняемых, платил сам Эдуард. В силу этого они раструбили на весь мир, что являются «адвокатами партии». Но тогда, по логике, получалось, что остальные 30 с лишним нацболов остались без «партийной» защиты. Чем были явно недовольны их родители, большинство из которых не имели возможности оплачивать услуги столичных адвокатов. Пришлось прибегнуть к помощи адвокатов «по назначению», а им традиционно не очень доверяют клиенты, полагая, что те либо не имеют опыта, либо не блещут талантами, либо вообще работают на обвинение. Хотя в большинстве своем именно из таких адвокатов, ранее бравшихся за дела нацболов, и сформировался квартет «адвокатов партии».
Понимая все это и хорошо зная, что Эдуард был бы рад оплачивать услуги всех адвокатов, но у него нет таких денег, я решил, что возьму под свое крыло как его парней, так и протеже Дьякова.
В итоге за короткое время у меня появилось сразу десять подзащитных! И все они находились в разных тюрьмах, все нуждались в постоянных консультациях и все хотели общения. Всего этого, как легко догадаться, хотели не только они, но и их родители. И выход в такой ситуации был лишь один — мне самому пригласить себе в помощь еще пару адвокатов. Что я и сделал, передав коллегам те небольшие суммы денег, что успел получить от некоторых родителей, да еще ежемесячно доплачивая им из собственного кармана.
А перед началом первого судебного заседания я чуть было не взял на себя защиту еще и Марины Курасовой, которая, подозвав меня к клетке, срывающимся от волнения голосом сообщила, что один из «партийных» адвокатов, должный ее защищать, не представил в суд ордер и даже не подошел к ней, чтобы поздороваться.
— Он про меня забыл, — сказала Марина.
Наиболее опытная, являвшаяся надежной опорой для всех арестованных девушек, она была подавлена и призналась, что этот адвокат, оказывается, ни разу не приходил к ней в тюрьму за весь период следствия!
Я просто офигел.
— Что же ты раньше молчала?…
Однажды, за месяц до суда, когда я в очередной раз приехал в «Печатники» к своим подзащитным, то встретил там и Марину. Ей и всем другим «декабристкам» следователь привез в тот день копии обвинительного заключения, и мне удалось с ними посидеть и поговорить. Девушек интересовало все: где и как будет проходить судебный процесс, с чего он начнется, как надо вести себя в суде, кто судья, какие ходатайства будут заявлены защитой, кто будет свидетелями с нашей стороны, когда нужно будет давать показания им самим?…
Мои пять девчонок все это уже знали, но остальные, включая Марину, практически не знали ничего. Это меня тогда несколько озадачило, но я подумал, что, может быть, они таким нехитрым способом просто хотят меня задержать здесь подольше. А оказалось, что адвокаты приходили к ним крайне редко и ненадолго, а к Марине Курасовой так и вообще никто не приходил все шесть месяцев предварительного следствия! И я вынужден был терпеливо отвечать на их вопросы, поясняя то, что было им непонятно, и убеждая в неизбежности нашей победы.
Как раз накануне этого в московской художественной галерее «S. ART» открылась моя фотовыставка «Девушки партии», где были представлены первые 15 снимков из будущего фотоальбома. На вернисаже присутствовал Лимонов, было много гостей и журналистов. Эту выставку мы задумали провести в поддержку именно «декабристок», хотя в залах галереи посетители увидели снимки только одной из них — Алины Лебедевой, а все остальные «модели» находились в тот момент на свободе. И тем не менее выставка привлекла дополнительное внимание общественности и к судьбе девушек, и к самому процессу, о чем свидетельствовали многочисленные газетные публикации. Одну из них, в «МК», как выяснилось, принес в СИЗО и показал девушкам сам следователь. Поэтому нам тогда было о чем с ними поговорить…
И вот большой зал Никулинского районного суда уже заполняется возбужденной публикой и журналистами. До начала процесса остаются считаные минуты, а мы стоим с Мариной Курасовой, разделенные железной решеткой, и она просит меня взять ее под свою защиту.
— Я все-таки прежде поговорю с адвокатом, — говорю я. — А тебе и так буду помогать.
— Но он же бухой, посмотрите…
Адвокат, когда услышал от меня про забытую им Курасову, спохватился и начал тут же заполнять ордер.
— А что ж вы у нее в тюрьме-то ни разу не были? — спросил я, видя, что Марина оказалась права относительно его состояния.
