Сергей Беляк - Адвокат дьяволов
— Скажи, что тут вся тюрьма его книги читает…
И это была правда, — книги Лимонова, с автографами и без, гуляли по всему Иркутскому централу и, думаю, продолжают гулять там и поныне.
В следственном изоляторе № 6 «Печатники», где я до этого бывал неоднократно (а последний раз — буквально за месяц до посадки туда «декабристок»), по сравнению с мрачным Иркутским централом, радовали глаз и просторные кабинеты с большими чистыми окнами, и стены, выкрашенные в оптимистичный салатный цвет.
Конвойные меня помнили и быстро, по блату, привели Алину с Женей. И сразу обеих завели ко мне в кабинет.
Это, конечно, было не совсем по правилам. Но блат в России — великая штука! Тем более в тюрьме. И девушки-подельницы, впервые после ареста оказавшиеся вместе, стали трещать без умолку, делясь друг с другом и со мной своими впечатлениями и тюремными новостями.
С Алиной я был знаком еще до этого (ее, вместе с несколькими другими нацболками, я фотографировал на улицах Москвы для альбома «Девушки партии»). А вот с Женей Тараненко познакомился уже здесь, в СИЗО. Обе они были грациозны и бледны, обе очень взволнованны, но в отличие от Жени, интересовавшейся нюансами обвинения и перспективами дела, Алина больше расспрашивала меня о товарищах, оставшихся на свободе. Это, в принципе, вполне соответствовало тому, что рассказала мне о своей невестке Умка и что я уже сам знал об Алине Лебедевой, успевшей прославиться на весь мир, хлестнув букетом гвоздик по лицу британского принца Чарльза.
— Сергей Валентинович, Сергей Валентинович! — запричитали вдруг девушки, как бы спохватившись. — Вы можете взять на себя защиту еще двух девчонок? Ани Назаровой и Вали Долговой? Пожалуйста! Им очень плохо. Вскрыться хотят…
Не стану пересказывать то, что они мне рассказали, но Назарова и Долгова (две тоненькие, как тростиночки, девочки, вырванные из теплых московских квартир и заботливых маминых рук) перенесли сильнейшее потрясение от всего, что с ними произошло за последние дни: железные кулаки омоновцев при задержании; суд, хладнокровно вынесший постановление об их аресте; промерзшие клетки автозаков; тюрьма с унизительными процедурами обысков; камеры с десятками настороженно-враждебных лиц сокамерниц — воровок и наркоманок; предъявление обвинения в тяжком преступлении и «успокоительные» слова защитников, что «жить можно везде». В общем, с первых дней задержания они находились на грани нервного срыва, а потом, в СИЗО, вообще впали в депрессию.
Впрочем, не стоит обольщаться относительно хорошего психологического состояния остальных девушек. Всем им было нелегко, как нелегко было и ребятам, разбросанным по тюрьмам Москвы. Просто кто-то из них оказался чуть постарше и немного выносливей, у некоторых уже был опыт задержаний или арестов, а о ком-то мы просто не имели никаких сведений.
Да, я встречал много людей, кто мужественно переносил все тяготы неволи. Но я также знал и здоровенных мужиков, которые плакали, обнимая меня при первом свидании, — так психологически тяжело им было осознать, что они оказались в тюрьме, и трудно было привыкнуть к условиям жизни в этом зазеркалье.
В тот же день я связался с родителями Назаровой и Долговой и рассказал им о том, что происходит, по словам девушек, с их дочерьми. Мама Вали Долговой, как оказалось, догадывалась о состоянии и настроениях дочери, но была бессильна чем-либо ей помочь, кроме направления писем, наполненных нежностью и любовью. А для родителей Ани Назаровой все это стало полной неожиданностью — они не предполагали такую реакцию со стороны своей восемнадцатилетней дочери, окруженной дома всеобщей заботой и вниманием, но всегда проявлявшей желание быть независимой.
Я согласился защищать девушек. И готов был даже делать все бесплатно при условии, что защитники девушек так и останутся работать, а я буду помогать им, периодически приезжая из Иркутска.
Аню и Валю заранее предупредили о моем приходе их адвокаты. Адвокатами у каждой из них были женщины, и уже само появление здесь мужчины заставило девушек постараться взять себя в руки, чтобы хотя бы выглядеть более привлекательно. Женщина хочет оставаться женщиной даже в тюрьме. Особенно в тюрьме! Но состояние подавленности и тревоги было заметно в них еще долго, и пришлось потратить немало усилий и слов, чтобы девушки поверили в то, что они надежно защищены и все в конце концов будет хорошо. Для этого нужно было подробно, но доходчиво объяснить им суть предъявленного обвинения, его слабости, какие-то несостыковки, рассказывать о позиции защиты и о тех доказательствах и фактах, которые ни в коем случае не сможет проигнорировать суд. В общем, только осведомленность девушек обо всех планах и действиях защиты и сопричастность к этим процессам могли отвлечь их от повседневных тюремных забот и избавить от панических настроений.
Ближе к весне и Аня, и Валя стали все больше походить на обычных девочек-москвичек. Аня начала все чаще и чаще просить меня принести ей что-нибудь в СИЗО: то какую-нибудь фенечку для волос, то что-нибудь из косметики, а то штангу для пирсинга, чтобы украсить ею свой проколотый язык. Валя тоже заметно повеселела. Но ее продолжало тревожить то, что по совету своего адвоката она в первые дни после ареста дала признательные показания (за что ей было обещано изменение меры пресечения). И теперь боялась смотреть в глаза своим товарищам.
— Успокойся, — говорил я, стараясь быть убедительным, — тебя за эти признания никто из ребят не осудит. Ведь ты никого не предала, организаторов акции не назвала. Ты просто призналась, что участвовала в ней, так это и не секрет. А как квалифицировать ваши действия — массовые беспорядки, хулиганство или что-то еще, — это уже не твое дело, ты не юрист. И вы с Аней, и Женя с Алиной, и все остальные ваши девочки оказались смелыми людьми, достойными только уважения. И еще не известно, как вели себя после задержания ваши ребята…
Потом, когда мы получили возможность ознакомиться с материалами дела, выяснилось, что действительно именно несколько парней не выдержали давления на них со стороны оперов и первыми дали не просто признательные показания, раскаявшись в содеянном, но и назвали всех организаторов акции.
А в один прекрасный день Валя Долгова, глядя на меня своими огромными глазищами, спросила:
— Сергей Валентинович, а вы в Австралии бывали?
— Нет, не был. А что?
— Мне сегодня приснилась Австралия. Точнее, небо Австралии. Не знаю почему. Голубое-голубое, бездонное… Интересно, там такое небо?
Я рассмеялся:
— А вот это мне уже нравится!.. Выйдешь на свободу, съездишь сама и посмотришь.
— Наверное, дорого?
Я так обрадовался перемене ее настроения, что готов был немедленно оплатить ей поездку в Австралию или куда угодно. И вообще, признаюсь, ко всем этим девочкам я относился, как к своим детям. Что, безусловно, неправильно, потому что из-за этого я переживал за них больше, чем того требовалось для дела. Да и Лимонов меня постоянно критиковал: «Что ты к ним относишься как к маленьким? Они давно не дети, они — взрослые люди…» И даже написал в «Лимонке» что-то типа: «Сергей Беляк — мой друг, но нам он не папа».
Но я ничего не мог с собой поделать. Да и не все родственники подсудимых были согласны с Лимоновым.
«Адвокат Сергей Беляк, вы наш папа!» — написал на майке один из них и пришел в ней в суд, что вызвало одобрительный смех не только со стороны защитников и подсудимых, но и со стороны гособвинителей…
— Ребята, не обращайте внимания на наши споры с Лимоновым, — успокаивал я подсудимых, которые с удивлением, а то и с растерянностью наблюдали за нами из своих клеток. — Эдуард — ваш лидер, он занимается политикой. А я призван сюда для другого — чтобы вас защитить…
И когда Валя Долгова, стоя у окна с видом на голый тюремный двор, заговорила вдруг о далекой Австралии, я понял, что она наконец поверила в себя и в наш общий успех.
— Деньги на поездку у тебя будут, — пообещал я. — Сам тебе дам. Съездишь, куда захочешь. А пока для нас главное — все грамотно сделать в суде…
Выйдя из СИЗО, я тут же позвонил родителям Вали. Трубку взяла ее мама.
— Все, — сказал я, — можете быть спокойны: с вашей дочерью уже ничего плохого не случится.
— А что произошло?
— Ей сегодня приснилось небо Австралии…
Когда все закончилось и Валя Долгова вместе с другими девушками и парнями оказалась на свободе, я был в Иркутске. На оглашение приговора я не поехал. Традиционно. С 1997 года, с дела Климентьева, это превратилось как бы в хорошую примету. Примета сработала и на сей раз. А свое обещание, данное Вале в СИЗО, я выполнил.
Но за год до всего этого, когда я еще только начал ездить в «Печатники» к своим «декабристкам», ко мне обратился пресс-секретарь НБП Александр Аверин. Он попросил, чтобы я подключился еще и к защите его жены Натальи Черновой, которая сидела там же.
