Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина
Однако в итоге интерес возобладал над страхом. Несмотря на отдельные эксцессы, в целом встреча с новым миром стала для парижан настоящим когнитивным диссонансом. Юный Виктор Гюго, которому в то время было двенадцать лет, значительно позднее вспоминал, что казаки оказались кроткими, как агнцы, они «нисколько не походили на свои изображения; они не носили на шее ожерелий из человеческих ушей; они не воровали часы и не поджигали дома; они были мягки и вежливы; они глубоко уважали Париж, считая его святым городом»[647].
В это время «казак» начинает восприниматься иначе, а его образ приобретает двойственность: с одной стороны, это завоеватель и грабитель, с другой — победитель нового Аттилы, как стали именовать Наполеона. Как писал знаменитый поэт Пьер-Жан де Беранже, «да здравствуют наши друзья, друзья-враги!» О «врагах-союзниках», как мы помним, писал и Ш.-Л. Лезюр. А для консерваторов, противников Революции, казаки превратились скорее в символ надежды, чем страха.
Французская элита и общественность начали весьма быстро избавляться от глубоко укоренившихся в сознании антирусских стереотипов, а парижанами и парижанками завладела «александромания»[648]. На улицах столицы появились очень широкие штаны и круглые шляпы с узкими полями, подобные тем, что носили казаки. Когда пришла зима, дамы надели головные уборы, похожие на кокошники, мужчины облачились в рединготы, по краям отделанные каракулем. В 1816 году в предместье Тёрн вызвали фурор первые «русские горки» — аттракцион с кучей спусков и подъёмов, который посетители преодолевали на маленьких тележках[649].
Что касается знаменитого «бистро», якобы происходящего от русского «быстро», то современные исследователи полагают, что это, вероятнее всего, красивая легенда. Согласно историческому словарю французского языка «£е Petit Robert», слово «bistro» появилось во французском языке не ранее 1884 года и связано с французским «bistouille», что значит «скверный алкоголь», «отрава».
3 июня 1814 года император Александр покинул Францию и в сопровождении К. В. Нессельроде и Иоанна Каподистрии направился в Лондон, чтобы укрепить политические связи, завязавшиеся за время антинаполеоновской эпопеи с принцем-регентом Георгом. Вслед за царём Париж покинули русские полки. В 1815 году, после Ста дней, российский император не задержался во французской столице, но оставил во Франции солдат и офицеров русского оккупационного корпуса под руководством графа М.С. Воронцова, поддерживавшего в войсках очень строгую дисциплину[650]. В «Письме русского» (1844) Ф.И. Тютчев отмечал: «Пройдитесь по департаментам Франции, где чужеземное вторжение оставило свой след в 1814 году, и спросите жителей этих провинций, какой солдат в отрядах неприятельских войск постоянно выказывал величайшую человечность, высочайшую дисциплину, наименьшую враждебность к мирным жителям, безоружным гражданам, — можно поставить сто против одного, что они назовут вам русского солдата. А если вам захочется узнать, кто был самым необузданным и самым хищным, — о, это уже не русский солдат»[651]. Самыми жестокими и хищными были, по общему мнению, пруссаки.
А ещё Александр I оставил в Париже трёх своих «доверенных лиц»: кровного врага Наполеона Бонапарта корсиканца Ш.-А. Поццо ди Борго, ставшего послом Российской империи во Франции, герцога Э.О. Ришельё, знаменитого «дюка», многолетнего генерал-губернатора Одессы и Новороссийского края, возглавившего французское правительство, и генерала Л. В. Рошешу-ара, племянника и приёмного сына Ришельё, ставшего военным комендантом Парижа. Все они были теснейшим образом связаны как с Россией, так и с Францией[652].
Итак, Россия не только внесла решающий вклад в разгром наполеоновской империи, но и способствовала скорейшему возрождению Франции, выступив против её превращения во второстепенную державу и за сохранение её сильных позиций в Европе. Именно России Франция в значительной степени обязана скорейшим освобождением своей территории от иностранных войск.
Авторитет и влияние России в мире в эти годы были как никогда сильны. Как справедливо отмечает Д. Ливен, «российская армия была, несомненно, главным фактором в победе союзников над армиями французского императора в 1812–1814 годах, что принесло ей и России вообще огромный авторитет в Европе»[653]. После победы над общим врагом страх перед «маленьким капралом», как именовали Наполеона, вновь сменился опасениями перед гигантской Россией, а мода на всё русское быстро прошла. Именно в этот период русофобия начинает формироваться как целостная идеология.
Глава 5. ОТ НАПОЛЕОНОВСКИХ ВОЙН К ИЮЛЬСКОЙ РЕВОЛЮЦИИ:
ОТ СТРАХА ПЕРЕД «МАЛЕНЬКИМ КАПРАЛОМ» К СТРАХУ ПЕРЕД БОЛЬШОЙ РОССИЕЙ
Европа после 1815 года: нагнетание страха перед сильной Россией
Отгремели Наполеоновские войны, именуемые иногда Первой мировой войной. На Венском конгрессе была создана новая система международных отношений. Ключевую роль играла пентархия, пятёрка лидеров, составивших «европейский концерт»: Россия, Великобритания, Австрия, Пруссия и Франция, в 1818 году вернувшая себе статус великой державы по решениям Ахенского конгресса Священного союза.
Несмотря на то, что итоги Наполеоновских войн были коллективно закреплены державами на Венском конгрессе, а в основу Венской системы был положен принцип легитимизма, то есть сохранения легитимных династий и порядков, Россия, заметно усилившая свои позиции в Европе, стала объектом подозрения в глазах европейцев. Как отмечает А. Безансон, «внезапно обнаруживается, что в ней проживают сорок миллионов человек и что это самая могущественная держава на континенте»[654].
Европейские государи прекрасно понимали, что у России была крупнейшая армия, боевые способности которой она продемонстрировала в ходе Наполеоновских войн. За исключением разве что Пруссии, остальные государства опасались, что Европа сбросила гегемонию Франции лишь для того, чтобы сменить её на гегемонию России. Как отмечал М. Малиа, именно в Вене европейцы впервые ощутили «русскую угрозу»[655]. По словам исследователя, «падение России в глазах Запада началось в тот самый момент, когда на Венском конгрессе казалось, что она достигла вершины своей славы. Когда этот конгресс открылся в 1814 году, армия Александра I только что завершила триумфальный марш через весь континент от Москвы до Парижа — ратный подвиг, сравниться с которым не могли даже славные победы величайших времён Петра и Екатерины, предоставивший России новое положение главного арбитра Европы. Более того, она предстала как великодушный арбитр, который пришёл не ради удовлетворения собственных национальных амбиций, а как освободитель угнетённой Европы от “деспотизма" Бонапарта и как защитник международного права, мира и стабильности»[656]. Этого европейцы не могли принять. А вот А. Безансон полагает, что дело было не в великодушии России, а в её лицемерии и хитрости. По его словам, в ходе работы Венского
