Книжка-подушка - Александр Павлович Тимофеевский
В обычной мирной жизни либерала можно критиковать и этим следует заниматься. Во дни торжеств и бед народных такое желание пропадает напрочь. Потому что на противоположном фланге вырастает патриотическое нечто и сеет вокруг себя ненависть, ненасытную и безудержную. Сумасшедший с бритвою в руке правит бал. Зрелище это до такой степени тягостное, что оно мгновенно превращает мещанский здравый смысл в «наше все», в сияющий во тьме маяк, в спасительное бомбоубежище. Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас. И теснее вжимаешься в любой УЖК, где руки, ладони, тепло человеческого рассудка.
1 июняЕздил сегодня на дачу к друзьям и обрел водителя, обязательного, расторопного, тактичного, что совсем немаловажно, – он работает на собственной машине в одной из фирм, куда я обратился, и готов возить и днем, и ночью за две трети цены, без накруток родного таксопарка. И вообще чудесный парень, живет в собственном доме недалеко от дачи моих друзей, а это совсем рядом с Москвой, в паре километров от усадьбы Валуево. У него 25 соток, все помещается, и сад, и огород, и свиней он там же разводит. Купил, считайте, задаром в 1998 году, во время кризиса, 20 тысяч рублей стоила земля, половину дал комбинат, который выделил участок, а за 10 тысяч, огромные деньги – ему страшно повезло, рубль тогда обвалился – он продал своих поросят, еще летом они так не стоили.
И что, спрашиваю, растет на участке? Все растет, говорит, расцветают яблони и груши. Они были? Нет, конечно, сам посадил. А что было, поле? Нет, не поле, липовая аллея была. Как липовая аллея? – изумляюсь я. Это что, территория школы? Нет, школы никакой не было. Липовые аллеи, терпеливо объясняю я, сами не растут, их высаживают, крестьяне такими глупостями не занимались. Это либо школьный двор, либо сад при больнице, тогда липы советские, либо остатки барского парка. Ну да, говорит он, это ж с другой стороны Валуево. Липы там были и дубы, очень старые, огромные, ствол руками не обхватить, их обязательно срубать надо, они опасные; вот сосед не срубил, и у него такой дуб упал на забор, ничего от забора не осталось.
Стояли темных лип аллеи. Больше не стоят.
В поисках темных аллей (остатков, обрубков) я спустя десять лет, в 2008 году, когда решил обзавестись дачей, объездил буквально все Подмосковье.
А тридцать пять лет назад, в далекой советской юности путешествовали мы с другом по Тверской области ради церквей и усадеб Львова. С гостиницами тогда было туго, да и деньги на них откуда взять? – ночевали мы у бабок в деревенских избах. Одна из них, сморщенная, добрейшая, угощала нас утром своей стряпней с огорода, картошкой с чесноком и укропом и хрустящими малосольными огурцами. Огурцы покоились в огромной фарфоровой супнице конца XVIII века, с тончайшими и легчайшими венками и крышкой с пипочкой. Самого строгого вкуса была супница, без излишеств. Одна архитектура, только пропорции, львовские, палладианские.
Ровно то, ради чего мы путешествовали, стояло на столе, как воплощенный мираж. Я не мог оторвать от супницы глаз: продайте, говорю, хотя пяти лишних рублей у меня не было. Бабка еще больше сморщилась, чуть не расплакалась: не могу, это память о маме.
Супница, конечно, не дуб – забору не угрожает, но дом крохотный, тесный, сколько кастрюль и сковородок можно взгромоздить на буфет вместо бессмысленной парадной супницы, да и огурцы сподручнее солить в банке. И ведь мама с папой – с большой вероятностью – скоммуниздили супницу из господской усадьбы, которую для верности и спалили. Иначе откуда этой красоте взяться в крестьянской избе? Но бабка уже свою супницу любила, бабка ее берегла, за полушку не отдавала. Всего одно поколение и самая короткая связь: память о маме. А уже связь, уже память. Для миража достаточно.
2 июняКогда в очередной раз напишешь, что закон против курения людоедский, обязательно кто-то возразит, что это европейские нормы, наконец пришедшие в Россию, ура! Нет, мои дорогие. Европейские нормы существуют не в вакууме, а, как все на этом свете, определяются обстоятельствами места, времени и образа действия. В Европе другой климат и другие расстояния. Поезд из Владивостока в Москву идет семь суток, а не семь часов, как это в худшем случае бывает в Европе. И за все семь суток нет ни одной возможности покурить: это отныне запрещено в любом месте поезда и на всех остановках. Для курящего человека это путь не из одного города в другой, а в сумасшедший дом. Выносные столики, за которыми в Италии все сидят и курят, у сибирских ресторанов не поставишь; там народ, разгоряченный после выпитого, будет выбегать на улицу пару раз затянуться, и никто не станет просить в гардеробе шубу, а это верное воспаление легких, и врачи уже с ужасом предвкушают эпидемию, поминая добрым словом европейцев из Государственной думы. Европейский закон против курения в России – прямое человеконенавистничество, сеющее депрессии, болезни и смерть. Хорошо бы об этом помнить дамам и господам, которые, розовея от нахлынувшего удовлетворения, от подаренной им сатисфакции, сейчас возбужденно вспоминают, как задыхались в дыму.
6 июняПока не кончилось 6 июня и есть формальный повод, запощу-ка еще один любимый черновик, самый великий из любовных, самый беззащитный:
Я твой по-прежнему, тебя люблю я вновьИ без надежд и без желаний.Как пламень жертвенный, чиста моя любовьИ нежность девственных мечтаний.9 июняТак, наверное, выглядела липа Леверкюна, воспетая в «Докторе Фаустусе». Нашел ее у Сергея Аба, который пишет: «Липа огорожена, чтоб не подходили. 250 лет, первый раз видел такую старую. Деревья тоже стареют по-разному, такая огромная и такая беспомощная».
Я бы сказал: такая беспомощная и такая могучая. Меня недавно спрашивали, что такое «культурный язык». Вот это.
14 июняПрочел тут текст про любовь к родине – красивый, вдохновенный, я бы так не смог. Вспомнил, как одна бонмотистка доложила в своем ЖЖ: «А вчера случился у меня понос, расскажу я вам в порядке новой искренности». Про понос я тоже умею, никаких проблем. И костыль новой искренности не требуется. А про родину – нет, не получится, это уж совсем интимно.
24 июняНе видел спектакля Богомолова «Братья Карамазовы», но скажу. Во всех рецензиях, которые я прочел, обнаружил похвалу тому, что старец Зосима после смерти провонял – «дерзкому, остроумному, ироничному и глубокому режиссерскому решению». Вывел Богомолов на чистую воду православную «притворяшку». Дорогие коллеги, старец Зосима провонял в первоисточнике. Это одна из величайших сцен в романе. Старец провонял не потому, что он «притворяшка», а потому, что человеческое тело
