Вероника Крашенинникова - Россия - Америка: холодная война культур. Как американские ценности преломляют видение России
Вопреки ожиданиям, Советский Союз не только не был сломлен сильнейшей германской армией, перед которой пала почти вся Европа, но и стал ключевым творцом победы во Второй мировой войне. Далее, несмотря на гигантские человеческие потери — более 23 миллионов человек, или 13,77 % общего населения страны, в сравнении с 418 000 человек (0,32 % населения США), и разрушением 40 % экономики,[189] Советский Союз стал достаточно сильным в военном и экономическом отношении, чтобы бросить вызов Соединенным Штатам.
Успех СССР произвел в Америке шок — тем более сильный, что случился он именно тогда, когда сами США впервые в своей истории утвердились на лидирующей позиции в мире. Такой серьезный просчет повлек в Америке панику. Чувство уязвимости и традиционные опасения за безопасность спровоцировали гиперреакцию и стремление перестраховаться.
Взаимная непереводимость двух систем, отсутствие методологии и инструментария для оценки советских реалий, неспособность видеть и верно интерпретировать информацию, не соответствующую ожиданиям, — все эти факторы активно участвовали в формировании ошибочного представления о советской реальности. Отсутствие базового знания и понимания Советского Союза, своего рода «неснижаемого остатка» информированности о государстве, что дало бы сравнительную шкалу для оценки ситуации в каждый определенный момент, стимулировало американскую тенденцию бросаться из одной крайности в другую. В США то устрашали себя преувеличенной мощью Советского Союза, то уверяли себя в скором крахе его системы. Попытки анализа советской экономики по критериям западной экономики неизбежно приводили к заключению, что коллапс системы неотвратим. Поскольку коллапс все не наступал, аналитики приходили к выводу, что система практически неуязвима, и это создавало конфликтующие и алармистские восприятия внутри правительства.
Ошибки в анализе информации, по мнению Леонарда Лешука, не были случайными или редкими, но широко распространенными и регулярными, и накапливались по мере того, как новые предположения строились на основе ошибочных заключений, выведенных из ошибочной информации.[190] Лешук также замечает, что объем информации является второстепенным фактором для получения верного анализа: некомпетентный аналитик неверно проанализирует информацию, сколько бы ее ни было.
Некоторые события советской жизни действительно имели все основания основательно перетряхивать восприятие СССР, независимо от угла преломления. Сильнейшим ударом по верованиям приверженцев советского строя за границей стала информация о сталинском терроре, раскрытая после XX съезда КПСС. Свидетельства политических гонений были для американских сторонников СССР предательством идеалов коммунизма, ибо политическая демократия дорога сердцу любого американца, будь он даже членом коммунистической партии. Запуск Советским Союзом спутника в 1957 и полет в космос Юрия Гагарина в 1961 году создали новый виток ужаса перед мощью советского врага. Правительство и общество регулярно захлестывали волны тревоги и опасений, что демократическая Америка слишком размягчилась морально и физически, чтобы выдержать напор «целеустремленного, с серьезными намерениями, дисциплинированного» советского врага.
Наследие холодной войны
Холодная война оставила в наследие сегодняшним России и Америке предубеждения, подозрительность, эмоциональность и иррациональные опасения, притупляющие голос разума и здравого смысла. Восприятия эпохи холодной войны, запечатленные в памяти подавляющего большинства американцев, служат опорным ориентиром, исходной точкой для оценки происходящего в России сегодня. Более того, образы холодной войны являются единственно возможным базовым ориентиром, поскольку живущие сегодня поколения не знают ничего о докоммунистической России.
Через призму либерально-демократических ценностей США Советский Союз представлялся олицетворением всего негативного и резервуаром всех характеристик, противоположных американским. С позиций США, СССР воплощал антагонистический полюс по каждому критерию: тоталитарность, авторитаризм, тирания, попрание прав человека, безбожность — вместо демократии, свободы, прав человека, плюрализма мнений и христолюбивости.
Холодная война стала удобнейшим форматом для выражения идиосинкразии американской идентичности. Тоталитарный антипод способствовал кристаллизации образа Америки как «маяка свободы» для свободолюбивых народов мира и видения себя американцами как «всемирной нации», сочетающей в себе все лучшее. В противостоянии с СССР Америка могла лучше реализовать свою «особую судьбу» и «спасти мир». Наличие внешнего врага способствовало сплочению нации, а преувеличение его мощи и «коварства» помогало видеть себя более сильной и добродетельной державой. Манихейское видение мира питалось идеей противоборства с «империей зла», и религиозный дух видел сражение с Советским Союзом как библейский Армагеддон. Чувство уязвимости и компенсирующая его погоня за абсолютной безопасностью служили эффективной движущей силой и оправданием экспансии в мире. Холодная война также отвечала вполне материальным — и очень весомым — интересам индустриального и военного лобби. Со своей стороны, Советский Союз, в силу наличия аналогичных характеристик, всячески способствовал созданию и поддержанию такого своего образа в Соединенных Штатах.
Восприятие советской внешней политики в США можно категорировать в три группы. Первый тип интерпретаций, традиционный, видел во внешней политике СССР продолжение стремлений царского режима. Идеологическое, военное, индустриальное и технологическое усиление советских времен, согласно сторонникам такой интерпретации, дало дополнительные средства для достижения традиционных для России целей: доступа к морям, обеспечения безопасности границ, повышения международного влияния. Двойственность направлений продвижения — Азия и Европа — соответствовала давней российской традиции, причем, встречая препятствия на одном направлении, Россия двигалась в другом. Вторая школа, идеологическая, интерпретировала советскую внешнюю политику как стремление к мировому господству и установлению коммунизма во всем мире. Планы советских лидеров сравнивались с планами Гитлера, марксистско-ленинское учение понималось буквально, заговорщический характер подкреплялся тоталитарными средствами достижения целей. Третья школа рекомендовала комбинировать элементы традиционного и идеологического подходов, ибо стремление СССР обеспечить свою безопасность совмещалось и поддерживалось идеологией экспансии.
Доклад Трехсторонней комиссии «Поиск общего языка с Россией: следующая стадия», опубликованный в мае 2006 года, признает, что нельзя игнорировать унаследованную от холодной войны подозрительность, которую сегодня легко вызывают самые непредсказуемые и иррациональные причины. В качестве иллюстрации долгожительства старых предубеждений доклад приводит пример Германии и Японии, с одной стороны, и Соединенных Штатов и Европы — с другой, на протяжении последних шестидесяти лет прилагающих усилия для нейтрализации последствий гораздо более давнего конфликта, Второй мировой войны. Американские авторы также соглашаются с президентом Путиным, когда он призывает не оценивать друг друга «сквозь призму прошлых предрассудков».
Процесс диссоциации Советского Союза от современной России усложняется тем, что в годы холодной войны СССР чаще всего именовался Россией, а все советские люди — русскими, причем ошибочность такого использования слов даже не осознавалась. Американские чиновники самого высокого уровня продолжают ошибаться в терминах и сегодня. Бывший советолог, глава Государственного департамента Кондолиза Райс, в пылу дебатов об установке элементов системы противоракетной обороны в Польше и Чехии, 26 апреля 2007 года сказала, даже не заметив и не поправив себя: «Мысль, что 10 ракет-перехватчиков и несколько радаров в Восточной Европе станут угрозой советскому стратегическому сдерживанию, — совершенно нелепа, и все это знают».[191] Лексика, и вслед за ней понимание, далее усложняется тем, что в английском языке не существует разницы между терминами «русский» и «российский». Для большинства, однако, все эти лексические тонкости не имеют ровно никакого значения.
Различие в видении наследия СССР в России и на Западе ярко проявилось, когда президент Владимир Путин в послании Федеральному собранию в апреле 2005 года охарактеризовал распад Советского Союза как «величайшую геополитическую катастрофу XX века». Очевидно, что для россиян, наряду с самыми трагическими чертами, Советский Союз также представлял собой и ряд положительных характеристик. Для Запада, знакомого лишь с негативной стороной Советского Союза, исчезновение «империи зла» без всяких сомнений представляло собой величайший геополитический триумф XX века. Исходя из своего понимания события, западная пресса и комментаторы естественным образом интерпретировали слова президента Путина как ностальгию по Советскому Союзу, неоимперские намерения и приверженность традициям КГБ.
