Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №5 (2001)
То чувство национальной ущербности, которое, по-видимому, испытывали мои спутники, относилось, как я понял, не только к нынешнему неустройству и политическому бандитизму. С откровенной насмешкой говорили они о свистопляске, которую развели местные СМИ вокруг армянского боксера, завоевавшего на Олимпиаде в Сиднее единственную для страны бронзовую медаль. "Какие-то все время прямые включения по радио, звонки по мобильному телефону, интервью, комментарии! Ради чего? Одной-единственной бронзовой медали?" Далеко не так, я помню в детстве, отзывались армяне о футболистах "Арарата", которые тоже на международной арене особого успеха не добились...
Уничижение, конечно, паче гордости, и за всем этим сарказмом стояло скорее не ощущение своей национальной второсортности, а национальная гордыня: дескать, разве мы, армяне, заслуживаем всего одной бронзы? Не с этим ли чувством мы, русские, ругаем своих хоккеистов и футболистов? Но у нас вообще было слишком мало удач в конце XX века. Армянам же как нации, по совести говоря, грех жаловаться: в Карабахе они одержали такую победу, каких уж не знаю сколько сот лет не было в их истории. Ведь они твердили: "Карабах! Карабах! Карабах!" - и десять, и двадцать, и сорок лет назад.
Неужели же армяне не знают, что за победу над более многочисленным и богатым противником надо платить - и платить немало? Мы вот, великий даже по нынешним меркам народ, уже сколько лет с Чечней не можем расхлебаться, a вы хотите, имея всего 30 тысяч квадратных километров своей территории, прихватить еще четыре с половиной тысячи, да еще окруженных со всех сторон врагом, и при этом жить без лишений, как в советское время? Такого не бывает.
С непониманием этой простой исторической закономерности я столкнулся еще год назад в Москве, в беседе с одной армянкой, недавно перебравшейся сюда. Поняла она мою мысль только после долгих объяснений. Ну да что с нее взять - женщина, а у женщин в Армении - особое место... (Хотя можно вспомнить ярую "карабахку" Сильву Капутикян.) Но вскоре удивил меня ее муж, ветеран войны в Карабахе. С прежних времен я усвоил, что к армянину нужно обращаться именно как к армянину, а не по принципу: ты советский, и я советский, - иначе он может обидеться. А тут вышло наоборот: человек, нетвердо говорящий по-русски, попенял мне: "Что ты все - армянин, армянин? Армянином я был в Еpeван, а тэпэр живу в Москве!"
В дальнейшем я понял, что у армян изменилось отношение и к самой карабахской проблеме. Мне рассказывали, что почти все, кто жил в Карабахе до отделения его от Азербайджана и кто боролся за это отделение, уже уехали оттуда, в том числе и верхушка карабахского клана, перекочевавшая вслед за Кочеряном в Ереван, что сам Карабах дает в местную армию не более трехсот призывников, а остальные - контрактники из Армении, что работать там некому и т. д. Из этих разговоров у меня сложилось впечатление, может быть, субъективное и неверное, что армяне охотно вернули бы Карабах назад, если бы им вернули прежнюю жизнь.
В завершение темы - о ночном Ереване, которого я так и не увидел в ночь приезда. Ночная жизнь в городе все-таки есть. Перед отлетом в Москву меня пригласили помыться - это теперь традиционное в Армении приглашение гостю, ибо вода (холодная) подается в дома только на два часа утром. Но день выдался хлопотный, и когда мы собрались в баню, было уже часов одиннадцать вечера. Общественные бани, разумеется, уже не работали, только пресловутые ночные сауны.
Центральный проспект Комитаса ночью напоминал главную улицу небольшого города в России - тут тебе и фонари, не очень, правда, яркие, и реклама, и неизменные АЗС при почти полном отсутствии автомобилей, и вспыхнувший вдруг на пути островок флуоресцентного света - магазин "хай-класса" для богатеньких - и ни души за саженными окнами витрин... От улиц больших городов в Европе и России проспект Комитаса отличался еще отсутствием вертикальной подсветки памятников и наиболее красивых зданий. Обменные пункты валют здесь очень редки - видимо, населению нечего менять. Ночные заведения не пестрят бросающимися в глаза вывесками - не научились еще армяне, стало быть, гордиться злачными местами.
Через бар мы с Костей и Тиграном (другим моим двоюродным братом) прошли коридором в сауну. Все, как положено: парилка, душевая, "кабинет", маленький бассейн с ледяной водой и общая комната отдыха с цветным телевизором. Большую часть "кабинета" занимала застеленная свежим бельем двухспальная кровать, причем угол одеяла был игриво отогнут. "Интимные услуги" были предложены нам вполголоса еще при входе, а когда мы отказались, на лице вопрошавшего появилось понимающее выражение: что ж, мол, помойтесь, еще не вечер. Рядом с ложем для плотских утех имелся встроенный в стену сейф: то ли для денег и ценностей, то ли для оружия, которое, как известно, полагается хранить в сейфах. "А ключ - повесить на шею",- сострил Тигран. Любопытства ради мы заглянули в сейф: там лежал станок для бритья, бывший в употреблении, расческа с клоком волос и зачем-то кусок наждачной бумаги.
Воды здесь - и горячей, и холодной - было сколько угодно. Я все пытался найти ответ на детский вопрос: как так получается, что во всем городе нет воды, а у них - есть? Резервуар у них, что ли, где-то? Мы попарились, помылись, попили пива и отправились восвояси. Костин друг, привезший нас сюда на своей "Ниве", поджидал нас в полупустом баре. Он сообщил, что его буквально задергали местные "ночные бабочки": "Они что сюда, мыться пришли?" Ему, видимо, неловко было говорить, что мы не хотим женского общества (тогда, очевидно, "путаны" спросили бы: "Они что, голубые?"), и он отвечал: "Извините, не сегодня". Тогда барменша (а по совместительству, вероятно, и бандерша), женщина средних лет со следами былой красоты на лице, спросила: "А может, я им сгожусь?"
В этих "приколах", казалось бы, не было ничего специфически армянского - такие же можно услышать, наверное, в "саунах" по всему свету. Но не стоит забывать, что "контингент" был - армянские девушки, и происходило все это на Кавказе, где и до революции, и после нее бытовало массовое представление, что местные женщины содержат себя в строгости, а торгуют своим телом или блудят для собственного удовольствия - пришлые, в большинстве своем, конечно, русские. Это уже в 60-80-х годах было абсолютно нетипично для женщин больших городов Закавказья, но массовые иллюзии, как и массовые стереотипы - из тех, что долго сохраняются, ибо основаны на взаимном убеждении. Нынче же отпала необходимость кого-то убеждать, потому что исчез главный объект убеждения - русские, они же - объект противопоставления, каким всегда являются для маленьких гордых народов представители титульных наций в империи. Сегодня армяне в Армении - такие, какие они есть, а не такие, какими, скажем, описал их Андрей Битов в своей давней прекрасной повести "Уроки Армении".
Почему же она тогда прекрасная? - закономерен вопрос. Потому что если исходить из того, что нация - это лучшее в нации, Битов в своей оценке армян не ошибся.
Ереван днем
Дневной Ереван оказался городом, стремительно возвращающимся в XIX век. По улицам бродят стада овец и куры (не в центре, конечно, но 15 лет назад я их и на окраинах не видел). Рядом с уличными "чепками" продают дрова и пузатые печки-буржуйки. "Чепки" эти есть кустарным образом сработанные будки из листового железа, с открытой передней стенкой вместо витрины - нечто подобное можно было увидеть у нас в году 1991-1992-м. Армянский капитализм лишен аляповатых, декоративных черт капитализма нашего или даже украинского: на его косметическое оформление оборотного капитала явно не хватает. Все просто, грубо и бесхитростно. Ассортимент товаров в "шопах" самый незамысловатый, без блесток, мишуры и прибамбасов. Мобильные телефоны я видел лишь у толстых "новых армян" в самолете, весь полет угощавшихся иностранными напитками "дьюти фри", да у сотрудника МИДа Андраника.
В брежневское время Ереван был городом с даже большим, чем в Москве, количеством "иномарок" - диаспора радела о соотечественниках, а теперь, при капитализме, их не больше, чем в русском районном городе. Общественный транспорт Еревана (если не считать небольшого, сочащегося подземными водами метро) - это разбитые "рафики" "маршруток", откатавшие свой срок еще до перестройки, да столь же изношенные "пазики", работающие на газолине, баллоны с которым пристроены на крыше, на манер снарядов для установки "Град". Такое ощущение, что скоро придет время эриваньских осликов да лошадок, запряженных в арбы...
Нынешний Ереван - это большая столица маленького и бедного государства, которую постигла судьба провинциальных центров Римской империи: как только Рим ослабел, они пали под натиском деревни - быстрее, чем под натиском варваров. И это для Еревана - хорошо, ведь индустриальный урбанизм для него - иллюзия, стремительно ветшающая видимость, а овечьи стада, квохчущие куры, дровишки, печурки, каменного века шиномонтаж - это жизнь... Так было и после падения государства Урарту, когда превратился в деревню город Эребуни, остатки которого сохранились по сей день на плоском холме Арин-Берд. Что объединяет разделенные полутора тысячью лет древний Ереван и еще более древний Эребуни? Что сохранило почти без изменений самое название города? Д е р е в н я.
