Лев Вершинин - Идем на восток! Как росла Россия
Глава XXIII. Северная столетняя (5)
Не было гвоздя, подкова упала
Сколько ни спорь, хоть башку размозжи, а роль личности в истории неоспорима. Хоть на всемирном уровне, хоть на дворовом. Дмитрий Иванович разбирался с мафией на Камчатке, воеводствовал в Якутске, воевал с интриганами, а на Чукотке тем временем дела шли худо…
В тундре подрастали новые воины, появлялись новые умилыки, память о событиях лета 1731 года постепенно сглаживалась, зато желание отомстить росло. Уже в 1733-м, прослышав об отъезде Павлуцкого, «настоящие» возобновили нападения, порой появляясь под стенами Анадырска и Нижнекамчатска. Штурмовать, правда, не решались, но угоняли «казенных» оленей, подкараулив, убивали служилых, а уж о ясачном люде и говорить нечего: на нем отрывались по полной, уводя в полон женщин и детей. Русские огрызались, разыскивали стойбища, жгли, причем уже не сильно смотря, кто прав, кто виноват, поскольку поймать виноватых было почти невозможно, а чукчи все равно на одно лицо. В 1736-м, вопреки всем правилам, – позже Шипицын объяснял, что по рекомендации Павлуцкого, но так ли это, проверить невозможно, – найдя стойбище, «чукоч, не призывая в подданство, побил до смерти».
Что, кстати, на некое время возымело действие: в 1738-м тундра слегка притихла. Но уже год спустя начали поступать данные, что «те чукочи, в скопища собравшись, бродят». Такое пугало. Что такое «скопище» чукчей, обычно по много не ходивших, понимали все. И летом 1740 года случился нехороший эксцесс. Василий Шипицын, лично выйдя собирать ясак с «речных настоящих», считавшихся «мирными», столкнулся с одной из таких толп. Видимо, довольно большой, потому что, хотя было при нем аж 80 казаков и о внезапности речи не было, решил перестраховаться. Скорее всего, зря, поскольку на его приглашение – он поклялся Христом, что враждебных намерений не таит, а когда чукчи захотели более твердых гарантий, поклялся Солнечным Кругом, – прийти и поговорить, откликнулись все «тойоны», числом в дюжину. То есть враждебных намерений у них не было (на тропе войны умилыки к врагу в гости не ходили). И тем не менее, как только гости приблизились, сотник приказал взять их в штыки, вслед за чем скомандовал в атаку. Естественно, ошеломленные чукчи разбежались, не приняв боя, но сюжет запомнился, желание мстить усугубилось, и «малая война» началась с новой силой.
По большому счету, Шипицын, конечно, заслуживал наказания, ибо правительственные инструкции такие фокусы прямо запрещали, но, похоже, у него сработало чутье. Бесконечная война с «дикарями» уже достала правительство, и в начале июня («мнением» Сената), а затем и в начале июля (указом Кабинета министров), аккурат в дни резни на Чукотке, было решено приступить к окончательному решению вопроса. В Анадырскую партию ушло предписание «итти на немирных чюкч военною рукою и всеми силами стараться не только верноподданных Е. И. В. коряк обидимое возвратить и отомстить, но и их чукоч самих в конец разорить и в подданство Е. И. В. привесть». Шипицын указ получил. Но не исполнил, отговариваясь недостатком сил, а чукчи между тем в 1741-м решились на большой налет, убив 12 «верных» коряков, разогнав более сотни и угнав 400 оленей. Узнав о чем, Сенат, с подачи иркутского вице-губернатора Лаврентия Ланга, 18 февраля 1742 года издал еще один, еще более жесткий Указ. «На оных немирных чюкч, – сказано в документе, – военною оружейною рукою наступить, искоренить вовсе, а которыя из них пойдут в подданство, оных, также жен их и детей, взять в плен и из их жилищ вывесть и впредь для безопасности распределить в Якуцком ведомстве по разным острогам и местам между живущих верноподданных». Иными словами, перехватать и выселить. Всех. Вразброс. Чтобы и следа не осталось.
Это приговор.
И, по сути, конечно, чиновничья глупость высшей меры, потому что сенаторы требуют невозможного. Они просто не представляют, кто такие «настоящие». Да это их и не волнует, они – судьи, а чтобы исполнять, есть исполнители. Поскольку же всем ясно, что Шипицыну задача не по плечу, исполнение с назначением на пост возлагается на все того же майора Павлуцкого, способного, по общему мнению, решить любую задачу. К тому же перевод из культурного Якутска в периферийный, неустроенный Анадырь – еще и обидное понижение – опала не опала, но что-то типа того, – то есть заодно ублаготворятся и назойливые синодские «батьки». А майор что ж, майор потерпит. Это политика, это политика, господа. Да-с, господа, политика.
До самыя смерти, Марковна…
Когда человеку за полтинник и жизнь, почитай, сделана, понижение в обиду, а мотаться по тундре, как в тридцать пять, в труд. Тем не менее приказы не обсуждают. Дождавшись прихода 400 солдат и казаков, присланных из Иркутска и Селенгинска для укрепления сил Анадырской партии, Дмитрий Иванович сдал дела, оказавшиеся в полной норме, и, помолясь, отправился на старое-новое место службы, где 7 ноября 1743 года был с восторгом встречен Шипицыным, безмерно утомленным оказавшейся ему чересчур тяжкой шапкой Мономаха Чукотки. Первым делом были приняты меры, чтобы о смене руководства не узнала тундра, а уже в январе следующего года, через несколько дней после Рождества, добавив к приведенным служилым 250 анадырцев, включая ясачных юкагиров, чуванцев, коряков и тунгусов, майор двинулся в поход. Теперь, когда скрывать было нечего и слух о возвращении «Якуня» разлетелся по округе, чукчи, при Шипицыне изрядно осмелевшие, поспешно отходили в глубь Белого Безмолвия. Но повезло не всем. Догнав замешкавшихся у берегов Анадыря, майор разгромил их, отбил множество оленей, резко развернулся, охватывающим маневром ушел на восток, перехватил еще одно «скопище», отбил оленей, освободил несколько пленных коряков, вновь развернулся, близ урочища Каменное Сердце атаковал стойбище в десять «больших яранг», перебил 88 чукчей, сам потеряв одного тунгуса, и вернулся в острог. «Настоящие», однако, не остались в долгу. Быстро сжившись с мыслью, что легендарный «Казак-Морж» вернулся, они решили показать, что тоже не олени. И показали.
Очень скоро выяснилось: чукчи, как никто умевшие учиться и на чужих ошибках, и на своих, уже не совсем таковы, каковы были раньше. Прежние умилыки или водили малые ватажки, атакуя на рассвете, или, если уж все шло по-крупному, собирали тысячные толпы добрых молодцев и бросали их на штурм. А ежели дело было в чистой тундре, так строили во весь рост, чтобы те, геройски выдержав первый залп, кинулись в рукопашную, где только Солнце и Белый Медведь знают, кто с чем уйдет. Теперь же шла малая война, умелая, изощренная и очень жестокая, по принципу «Кусай и беги». Под стенами русских острожков «настоящие» не показывались, но тундра принадлежала им. Они были всюду, действуя мелкими и мельчайшими группами, и гарнизоны, по сути, были заперты в укреплениях, оставшись даже без связи: гарантию безопасности давало разве что сопровождение полусотни, а лучше больше, служилых. А сил на большие походы не хватало: на сей раз, не то что раньше, средства, выделенные Анадырской партии, куда-то делись, найти их было невозможно, выделять сверх выделенного Иркутск не мог, а Сенат не спешил, и лучше не становилось. Наоборот. Через два года после вторичного прибытия в Анадырь Павлуцкий, никогда никого ни о чем не просивший, был по этому поводу близко к отчаянию. «Ныне вовсе пришли в пропитании в великую нужду и голод, – рапортовал он иркутскому губернатору, – отчего уже иных солдат и видеть жалостно». В ответ, видимо, сообразив, что уж кто-кто, но Дмитрий Иванович по пустякам тужить не станет, Иркутск выделил какие-то ресурсы, но мало, страшно и обидно мало.
Сколько раз ты встретишь его…
И тем не менее, даже в такой нужде, майор остается самим собой. Очень быстро он меняет тактику, приспособив ее к тактике противника и даже более того. Целый год крупные соединения из Анадыря в Безмолвие не выходят, зато по тундре раскидывается сеть небольших, очень подвижных отрядов, работающих в тесном взаимодействии. Павлуцкий раскидывает сеть, в которую раз за разом попадает рыбка, пусть небольшая, зато стабильно. Насколько могу судить, именно в этот период происходит подавляющее большинство тех взаимных зверств, память о которых хранят чукотские легенды и русские документы. Сам майор по-прежнему суров, но справедлив. Однако держать под контролем действия мобильных коммандос, действующих автономно, да еще и во главе с ненавидящими «лютых» анадырцами, он не в силах. Да, собственно, как военный, и не вправе. У него четкий, дважды подтвержденный приказ – «отомстить и искоренить вовсе», – а это уже другая война, не та, к которой он привык.
Но приказы, повторюсь, не обсуждают. А потому начинается страшное. «Когда воевали таньги с чукчами, люди бежали из внутренней страны к морю, но таньги следовали сзади и истребляли не успевающих. Когда ловили, худо убивали – мужчин разрубали топором между ног, вниз головой; женщин раскалывали, как рыбу для сушения». Или: «Держа за ноги, разрубал топором сверху вниз промеж ног, внутренности выпадали. Привязывали мужчинам член к шее и били по спине. Человек вскакивал и отрывал член и ядра». Прошу прощения, такое не выдумаешь. Такое, даже если случилось один-два раза, запоминается на поколения. Да и взяты эти страшилки из сказаний разных кланов, а сказители «настоящих» перепевами не занимались, баяли о том, что сами видели или от видевших слышали. И пусть даже – уверен – солдаты в этом не отличались (за казаков и юкагиров не поручусь), ответственность, как ни крути, на Павлуцком. Правда, справедливости ради, скажу, что описания расправ с пленными чукчей, изобильно, в мелких подробностях хранящиеся в архивах, цитировать не стану, щадя свои и читателей нервы.
