Денис Драгунский - Бог, страх и свобода
Провидение, как мы теперь знаем, не сохранило нашу Россию ни от национализма, ни от парламента. Который все более и более становится похожим на «роковой дар» в ходе постепенного перехода к практической однопартийности.
Но действительно, парламентаризм есть стимулятор национализма. Вернее, двух национализмов: этнического и, так сказать, общенационального. Но тут возникает интересная диалектика: «общенациональный национализм», то есть институциональное оформление и массовое осознание своего отечества как чего-то единого и обособленного от других отечеств, предшествует национализму этническому. Больше того, является для него необходимой предпосылкой — необходимой в прямом смысле: не обойти.
Еще больше: я убежден, что не только этнический национализм (безразлично, национализм меньшинств или национализм большинства) вторичен по отношению к идее и институтам отечества. Сами этносы как осознаваемый институционально оформленный — а не просто наблюдаемый извне феномен — вторичны по отношению к нации (нации-государству или нации-отечеству). Иными словами, не этносы сливаются в нацию, которая потом становится политическим и даже мирополитическим организмом (отечеством, страной), а как раз наоборот — отечество-страна как действующее лицо мировой политики создает нацию (свою популяционно-идеологическую внутренность), а уж из нации в процессе демократического развития выделяются этносы-меньшинства.
Сказанное, разумеется, не означает, что я отрицаю существование этносов-племен. Ни в коей мере. Но это — этносы-в-себе. Они живут себе на периферии мировых политических процессов, осознавая свои различия согласно законам Ф. Барта и отвечая на вопросы приезжих антропологов. Этносы-для-себя — это уже меньшинства внутри большой нации, которые стремятся отгрызть кусок от большого и красивого тела родины. Или нанести ей какие-то иные обезображивающие повреждения.
Формирование понятий об отечестве как о едином теле исчерпывающим образом (на мой, разумеется, взгляд) проанализировано Эрнстом Канторовичем в его известной статье «Умереть за родину» (1951). Поскольку родина и народ суть в равной мере Тело Христово, пишет Канторович, то смерть за родину с XIII примерно века приравнивается к смерти за Христа с последующим попаданием в рай. Добавлю, что посягательство на целостность отечества чаще всего описывается телесными метафорами. «Резать по живому» — фраза самая распространенная и самая памятная для нас, бывших советских людей. Отсюда какая-то плотская враждебность к национализму меньшинств.
Демократическое государственное устройство (в том числе пакет коллективных прав) и парламентаризм как залог публичной дискуссии всячески способствуют и институированию этносов как политических суб— или паранациональных организмов и, соответственно, расцвету этнического национализма.
О современном этническом национализме написаны сотни книг и без счета статей (среди них и работы автора этих строк). Но в этих заметках я сосредоточусь на национализме отечества, национализме, если можно так выразиться, интегральном — вернее, пытающемся интегрировать весьма разнородное население страны в некое общее для всех целое, связанное какими-то надежными — но не совсем понятно какими — узами. Одним словом, интегрировать население в нацию. И одновременно отдифференцировать нацию, понять и затвердить, чем она отличается от других.
Здесь возникает вопрос о так называемой «национальной идее».
2.Прежде, чем начать разговор о национальной идее для современной России, о попытках ее сформулировать, выразить или хотя бы почувствовать, хотелось бы сделать ряд оговорок, так сказать, методологического плана.
Во-первых, национальная идея изобретается, как правило, post factum. Даже американские колонисты XVII века, охваченные религиозным энтузиазмом, сначала должны были расселиться в Новой Англии, а уж потом объявить себя Новым Израилем.
Во-вторых, национальная идея есть явление скорее верхушечное, чем народное. Вряд ли соловьевская «La Idee Russe» могла достучаться до русского народа — и не только потому, что эта статья была написана по-французски. А потому, наверное, что идея триединства церкви, общества и государства, а также христианского экуменизма была слишком уж высокоумна. Национальная идея может стать массовым феноменом в пору массовых же народных движений — переселений, реформаций, революций, войн или заметных идейных брожений. Однако здесь тоже возможны вопросы. Трудно судить, насколько весь русский народ в середине 1870-х гг. так уж страстно стремился воздвигнуть крест над Святой Софией, освободить братьев славян от османского ига и объединить их под властью российского самодержца. Или, например, все ли российские «красные» были охвачены идеей Мировой Революции. Легитимация народным мнением имеет очень давнюю традицию и весьма высокую ценность, поэтому нельзя исключить, что идеологи выдавали и продолжают выдавать собственные мысли за народные чаяния.
В-третьих, даже как верхушечное явление национальная идея имеет значение скорее объяснительное, чем предсказательное. И уж конечно, ее не следует путать с инструментами массовой консолидации. Здесь связь если и существует, то многоступенчатая, опосредствованная. Поэтому, даже сочинивши какой-нибудь красивый призывный лозунг, не следует тешить себя надеждой, что он «овладеет массами и станет материальной силой» без специальных и весьма дорогостоящих пропагандистских усилий. Поэтому, кстати говоря, ничем не кончилась затея десятилетней давности, когда группу интеллектуалов поселили в резиденции «Волынское» и поручили изобрести современную русскую идею.
В-четвертых, надо иметь в виду, что само словосочетание «национальная идея» может пониматься двояко. Оно может означать идею нации (то есть представление о стране, народе, государстве) — или же идею, которая нацией руководит. Грубо говоря, речь идет либо о национальном самоанализе, либо о коллективном проекте для нации (о национальном проекте в первоначальном смысле слова). Может показаться, что одно невозможно без другого, но прямой связи здесь нет, хотя в идеальном случае хороший проект для нации, определяющий пути ее развития, опирается на результаты самоанализа нации, на согласованные представления о том, что она такое. Но в реальности национальные проекты — прерогатива правящей элиты, а национальный самоанализ — занятие независимых интеллектуалов. Объединение интеллектуалов и властвующей элиты приносит печальные плоды. Интеллектуалы начинают впрямую обслуживать власть и тем самым резко снижают качество своей работы. Другой вариант — интеллектуалы как власть. Это сформулированный Платоном идеал государства, которое отнимает свободу у всех, и в первую голову у самих интеллектуалов. Тут о качестве интеллектуальной работы вообще говорить не приходится.
Наверное, именно поэтому из затеи «Русская идея-1996» ничего не вышло. Начальство хотело получить Идею-Проект, а приглашенные интеллектуалы занялись изучением Идеи-Представления. Исследование показало, что Русская Идея (а также Русский Идеал, Русский Смысл, Русская Миссия и Русская Перспектива) в общественном сознании понимаются весьма широко — до потери качественной определенности. Русская Идея — это «наше все», но не по Аполлону Григорьеву, а по гоголевскому Осипу. Веревочка? Давай сюда веревочку, пригодится в дороге подвязать что-нибудь… Едва ли не единственным позитивным результатом сидений в Волынском было предложение Леонида Смирнягина: на сегодняшний день вот наша национальная идея и призыв к народу — «не ссы в подъезде». Это было мудро, но неосуществимо.
Наконец, в-пятых, рассматривая национальную идею в обоих смыслах слова, не следует стремиться к стройности и непротиворечивости как финальной концепции, так и промежуточных рассуждений. Представления нации о самой себе — равно как и ее устремления в будущее — зыбки, изменчивы и включают в себя дискурс об этих представлениях и устремлениях. В этой области издержки логицизма запретительно высоки.
3.Почти всегда правящая элита получает страну в готовом виде, в наследство от прежнего режима. Случаи, когда отечество еще предстоит создать, достаточно редки. К сожалению или к счастью, Россия попала именно в этот редкий разряд. Даже среди редких он редок — в случае «недосозданного отечества» обычно речь идет об объединении, воссоединении или отвоевании земель. России же предстояло (и посейчас предстоит) сформировать представления об отечестве в урезанных границах. Общественное сознание с трудом может с этим примириться — а если совсем честно, то не примирилось до сих пор. До сих пор миражи СНГ мерцают в российских руководящих кабинетах, а в головах простых граждан до сих пор крепко сидит убеждение, что Крым — наш (и добро бы только Крым).
