Журнал Русская жизнь - Родина (август 2008)
Я позволю себе привести краткие аннотации к некоторым из размещенных в журнале работ.
С. Гр-кий, «Остатки язычества в нашем простом народе», 1860 год. Автор обдумывает специфику крестьянской религиозности: по отношению к природе крестьянин -язычник. Имена языческих богов забыты, но праздники продолжают еще праздноваться по обычаю. Тому в пример ряженье, гадание, колдовство и ворожба, опахивание, вера в счастливые и несчастливые дни, обращения к волхвам и чародеям.
А. Львов, «Священник по отношению к своей учительской миссии», 1888 год. Для борьбы с двоеверием священнику надо изучать языческие суеверия; для ученого суеверия - памятник дохристианского быта, своеобразие умственного склада народа и т. д.; для священника это - религиозное заблуждение, которое надо искоренять.
П. Озерецкий, «Очерк дохристианского религиозно-языческого развития наших предков», 1871 год. Работа посвящена причинам возникновения двоеверия в русском православии, тут же помещены очерки народной демонологии, заклинания и заговоры, религиозно-языческие воззрения крестьянина на природу.
N. N. (многие статьи не подписаны по желанию авторов) «Пастырь как непрестанный руководитель прихожан», 1894 год. Эта интереснейшая работа вот о чем: одни суеверия и предрассудки - результат применения христианских верований к языческим, вторые - результат «недомыслия простого народа в вопросах веры»; необходимо объяснять прихожанам разницу между нечистой силой, действительно существующей, и нечистой силой в народных представлениях.
Дальше свод совершенно уже прелестных заметок.
А-мов, «Народное поверье о священнической трости», 1884 год. Это о том, что «народ верит, будто бы направление оставляемой во дворе трости священника предвещает больному жизнь или смерть».
П. Георгиевский, «Поучение к рыболовам», 1878 год. Взволнованное осуждение суеверий, оскорбительных для клира - встреча со священником считается в народе недоброй приметой, предвещающей неудачу во всем и особенно в рыбной ловле. О том же пишет В. Данкевич: «Грех бояться встречи со священником, тем более плевать при этом; ведя себя так, человек становится орудием в руках дьявола». И. Э. в «Поучении о том, что не должно бояться встречи со священником» продолжает тему: «Взрослые при встрече со священником либо возвращаются обратно, либо, плюнув на след священника, идут дальше, либо бросают что-нибудь на дорогу в качестве преграды между собой и священником; на самом деле эта встреча сулит счастье».
Гневный Гончаров публикует в 1865 году «Обличительное слово к сельским прихожанам по случаю вырытия крестов на кладбище, на том основании, что они, бы окрашены черною краскою, отгоняют будто бы от села дождь». А П. Максимов, в 1868-м, - трактат «О суевериях и предрассудках в Войске Донском». Войско Донское отличилось верою в домовых, ведьм, предрассудком о несчастье при встрече со священником, склонностью к лечению заговорами, заговорными травами и водами. «Ворожба, гадания, ворожеи в каждой станице, - пишет клирик, - лихорадку представляют в виде живого существа».
О, а вот тут нашлась заметка и на дорогую нам тему - «О суеверных приметах и обычаях простого народа при бракосочетании». Священник А. Тихомиров перечисляет приметы: «Переступая порог храма, считается, невеста не должна смотреть вниз, чтобы иметь верх над мужем; невеста старается раньше жениха встать на подстилку в храме; во время венчания невеста старается незаметно наступить на ногу жениха, что есть средство будто бы избавления будущего мужа от пьянства».
Даже постланная перед аналоем ткань (кто первым вступит), оказывается, - осуждаемое суеверие (а уж как освящена традицией, сколько раз описана, а в «Анне Карениной»-то c какой нежностью), что ж говорить про наш покусанный каравай…
Что ж говорить (а главное, что и думать) и о каравае, и о гусарской привычке бить на свадьбе посуду, и о «краже невесты» - с каких горных вершин спустился на наши равнины этот симпатичный обычай, отчего так популярен? А тамада с его петрушечными, срамными приставаниями к свекрови и теще? Это-то откуда?
Впрочем, академик Никита Ильич Толстой считал, что двоеверие - двоеверием, но народную религиозность питал еще и третий источник, «принятый славянами совместно или почти одновременно с христианским. Это народная и городская культура, которая развивалась и в Византии, и отчасти на Западе. Так проникали в славянскую среду элементы поздней античности - эллинства, мотивы ближневосточных апокрифов и восточного мистицизма. С некоторой осторожностью к элементам «третьей культуры можно отнести юродство (впоследствии ставшее одним из церковных институтов), скоморошество и городскую ярмарочную и лубочную культуру».
Что ж, современный свадебный обряд без третьего источника не обошелся. Типический тамада - совершеннейший скоморох. До юродивого не дотянул - юродивые все сделали карьеру и работают ведущими на телевидении. Особенно охотно - на канале НТВ.
III.
Итак, казалось бы, Селенки - типичные двоеверцы и потому продолжатели почтенной традиции. Они бытовые (невоцерковленные) христиане и (неосознанно) бытовые язычники; их картина мира (по Н. И. Толстому) зиждется на том, что свои представления о божественной силе они черпают из христианской традиции, а их воззрения о силе нечистой во многом сформированы традициями славянского язычества.
Ох, непохоже. Откуда советским разночинцам, жителям заводских поселков и городских окраин, менеджерам, продавщицам, айтишникам, шоферам, челнокам, предпринимателям, домохозяйкам, актерам маленьких полупустых театров и журналистам маленьких невлиятельных журналов, да хоть и совхозным трактористам, наполниться нужным, тайным знанием? Мы и «Отче наш» через пень-колоду знаем, откуда нам узнать о Высоком Тятьке и Плоской Мамке? О Мокоши, пряхе, богине неудалой судьбы, вакхическом Квасуре, скабрезном Осляде, Шишиморе, Карачуне.
Цеця и Зюзя - богини семьи. Маленькие, из низшего, домашнего пантеона. Пришел мужик домой, возложив свободный вечер на алтарь Квасура, а дома Цеця и Зюзя. Щур меня! А Щур-то - бог межи, дух маленькой смерти, от которой вроде как можно откупиться. Не бойся, мужик, я за твоей канарейкой пришла… А в поганых местах (вовсе даже не только в болотах), а на перекрестках дорог, под мостами, на границах сел и городов, на пустырях, в колодцах, в незакрытых банках с водой, водятся мавки и навки, гнетгоки, жмары, лизуны, обдерихи, икотники, костоломы с кожедерами.
На пустырях, у городского края (возле МКАДа, например), точно водятся костоломы с кожедерами.
Можно встретить черного водилу - вы об этом хотя бы знаете? Водило - он путает дорогу, пугает путешественника. В кустах сидят щекотун, игрец и смутитель.
А знаете, как они выглядят? Как люди. Они антропоморфны и могут принять облик старика, девицы, юнца, ребенка. И у каждого есть только один, отличающий его от обычного человека, звериный признак. Остроголовость или большеголовость. Хромота (беспятость). Бескостность. Волосатость. Отвисшие груди, с ума сойти.
В северных деревнях всю эту нечистую силу, чтобы не называть по имени, величали с преувеличенной ласковостью: белый дедушко, голенький, лысенький.
Немногого же стоит Голливуд, любитель языческих баек, создатель бесконечной галереи перекошенных прыщавых вурдалаков - где уж честным методистам придумать что-нибудь поистине страшное. А не хотите водилу на дорожном перекрестке, по кличке Лысенький? Где-нибудь в Зюзино. Сидит, ждет пассажира. А сам - беспятый.
Но все это ушедшие страхи, древние страхи. У нас теперь другой страх.
Современное бытовое язычество, не традиционное.
Наше язычество не эллинистическое и не славянское - оно пещерное, первобытное. Как известно, магические обряды в первобытном обществе восполняли практическое бессилие людей.
Мы - оставленные.
Может быть, впервые с незапамятных времен маленький человек опять остался наедине с природой.
Сидит в турецкой шкурке перед лужицей огня в темной комнате, перед черным ящичком, пышущим холодным белым пламенем. По стенам ходят тени.
Человек остается наедине с природой зла и природой добра. Природой власти, богатства, бедности. Наедине с человеческой природой, с самим собой. Страшное одиночество - от себя-то что ждать? С упадком врожденного, воспитанного христианства исчезла и общепринятая, автоматическая нравственная норма. С упадком бытового язычества исчезли общие страхи, и остались только личные. Ничего страшного, конечно, детей не едим, но с мировоззрением у нас очень пестренько.
А Розанов, между прочим, предупреждал, что так все и будет.
И писал- то не по какому-то важному поводу. Думать не думал о многолетнем государственном безбожии, о массовом религиозном невежестве. Всего-то щунял кадетскую партию за законопроект «О переходе из православия в инославие и иноверие», представленный к рассмотрению в Третью Думу: «Вы возвратили сознание народное к той детской поре исторического существования, когда ничего еще не было решено, не было решено, кому и как должен поклоняться человек, что для него долг и не-долг, где его совесть и что для него есть бессовестное. Мы говорим о народных массах. Об их впечатлении, о невольной смуте. «Значит, еще ничего большими умами не решено, и деды наши ошиблись», скажет масса, прочитав в законе, что разрешается переходить в язычество.
