Журнал Русская жизнь - Водка (июнь 2008)
Флориан Зиммер, бренд-менеджер водки «Алтай», голландец по происхождению объясняет мне: «На Западе нет традиции пить залпом крепкий алкоголь, это не социально». - «Однако же научился весь мир пить залпом текилу. Потрудился освоить экзотический обряд с лаймом и солью». - «Да, но это - туристический fun, забава. Думаю, что сами мексиканцы не всегда соль на руку насыпают. Когда в России начнет сильно развиваться туризм, наверное, тоже будет придуман какой-нибудь аттракцион… Соленый огурец, черный хлеб».
И мы замолкаем, подавленные сложностью задачи. Ведь еще и черный хлеб придется пропагандировать, и соленые огурцы.
Впрочем, наша страна уже сейчас насыщена веселыми и отважными иностранцами. Они бестрепетно лезут в абсолютные медвежьи углы. Россия интересна им. Она экономически перспективна, как Китай, только народ здесь не такой узкоглазый и таинственный. Они готовы к тому, что все здесь сложно, все - особенное, отличное от того, к чему они привыкли. Я была свидетелем, как один из таких пришельцев недавно вернулся из деловой поездки на далекий остров Zakolin. Что-то он там развивал, связанное с торговлей моторными маслами. Растолковывал, какое это перспективное место - Zakolin и как он всем рекомендует туда отправиться. Его русские друзья, менеджеры из московских офисов, выслушивали эти рассказы с энтузиазмом Мушкетона из романа Дюма: «Монсеньор показывает мне далекие земли и моря; мы обещаемся никогда не ездить туда».
Разговор этот, естественно, происходил за столом. И была заказана бутылка водки. «А надо тебе сказать, Этьенн, - начали мы осторожно и ласково, - что в нашей стране есть свои традиции употребления этого напитка, и они слегка отличаются от европейских».
«Да, я знаю, - ответил наш храбрый путешественник. - По-русски не надо пить водка с соком. По-русски надо ее пить с кока-кола».
Нет, может быть, на Zakolin действительно так и поступают. Наверняка там живет некто, посмотревший слишком много фильмов про Флориду и Майами-бич. Но почему именно этот рецепт надо было ухитриться вывезти с края земли?
Конечно же, проблема в том, что не только к водке это относится. Тягостная и удивительная вещь - трудности перевода. Особенно - когда они касаются вещей, для нас элементарных. Мы объясняем: «Смотрите, вот два плюс два. Сколько получается?» И нам с мягким, почти неуловимым акцентом человека, старательно учившего местный язык, отвечают: «Дважды два - стеариновая свечка».
Эти люди смотрят внимательным взглядом, однако видят что-то совершенно свое. Честные попытки понять, что здесь происходит, и все - мимо кассы. Вот, например, недавно приехавшая в Москву дама, директор Московского центра Карнеги, публикует в Herald Tribune статью, которую так и называет: «Ловушка ошибочного восприятия». Желая преодолеть ловушки, она покупает билет в московский театр, на спектакль «Юнона и Авось» и идет понимать чужую культуру. И ей становится ясно, почему на это шоу до сих пор не достать билета - потому что здесь подняты проблемы секса и женской эмансипации. «Неудивительно, что в 1983-м спектакль имел бешеный успех: есть сцена соблазнения». В самом деле?
Нас не за то, что нужно, хвалят и не за то ругают. Аналитик почтенного журнала «Time», рассказывая о найденных недавно под Екатеринбургом останках предположительно царевича Алексея, растолковывает читателям, что история с нахождением костей - не что иное, как проект Кремля, специально подгаданный к выборам президента, «для борьбы с левацкими настроениями, расцветающими в богатой нефтью стране».
А еще корреспондент «The Washington Times» пытается понять, с какой целью хлещут себя вениками в бане, и делает логический вывод - это необходимое приуготовление к тяготам окружающей жизни. Вот еще один специалист (не помню уже, из какого издания) посмотрел старые мульты про Масяню и пришел к выводу: перед нами остросоциальное кино, в доступной форме рассказывающее о проблемах безработной молодежи.
Но после того как отсмеешься, прослеживаешь железную логику. В самом деле - Масяня не бегает по утрам в офис. Масяня - представительница молодежи. О молодежи полагается снимать остросоциальное кино. Следовательно…
И с водкой все происходит по такой же схеме. Виски или, допустим, кальвадос - крепкие напитки. Виски и кальвадос употребляют как аперитив, дижестив или ингредиент для коктейлей. Водка - крепкий напиток. Следовательно, ее полагается смешать с «Ред Буллом» или еще какой-нибудь дрянью или же медленно дегустировать после обеда…
Как с этим можно бороться? С помощью кроткого увещевания и просветительской работы. И тогда обязательно будет результат. Какой-нибудь результат будет.
Так и мы объясняли Этьенну, что кола - не лучший партнер для водки, что это не очень вкусно, и есть другие, более разумные решения.
- А, - сказал он, просияв. - Я понял, водка нужно пить с квасом.
* ХУДОЖЕСТВО *
Аркадий Ипполитов
Натюрморт с бутылками
Золотая осень крепостного права
Это был не воздух, а сырость. Воздух был настолько пропитан ею, что казалось, будто при каждом вздохе в легкие проникает множество противных мелких влажных частичек, присоединяющихся к омерзительной зеленоватой массе, накопившейся внутри и слипшейся в большой мучительный комок, от которого нет избавления. Он внятно представлял себе зеленый цвет этой липкой массы, забившей легкие, по отдельным его кускам, выскакивающим время от времени вместе с кашлем откуда-то из глубины груди. Кашель приносил короткое облегчение, комок становился меньше, но вскоре опять сырость, забившая воздух, увеличивала его тяжесть, и он противной щекоткой скребся о воспаленные внутренности багрового больного цвета; такой цвет он видел на макетах из папье-маше, демонстрирующих внутреннее устройство человека, на занятиях по анатомии. Эти занятия проводились на самом верху, в небольших классах со сводчатыми потолками, под самой крышей, где всегда было сумрачно и серо, в маленьких и пустых неудобных комнатках. Анатомический учитель, в очках на маленьком личике, говорил медленно и бессмысленно, связывая фразы между собой только продолжительным блеянием, да и связать их было невозможно, призрак смысла был лишь в латинских названиях, но сами внутренности, бесстыдно выставленные на обозрение, были гадливо привлекательны. Некоторые манекены были полностью освежеваны и сплошь состояли из красных и синих мышц и сухожилий, некоторые же лишь частями приоткрывали свое нутро, обнажая для постороннего взгляда легкие, мозг, желудок сквозь отверстия, вырезанные в груди, голове или животе. Эти отверстия, окруженные условной оболочкой, изображающей плоть, выглядели страшно и красиво. Оболочка, гладкая, безволосая, унылая, на плоть нисколько не была похожа, скорее, на гипс слепков. На месте половых признаков у всех манекенов были деликатно закругленные опухлости, чем-то напоминающие безглазость копий с антиков. Обозначения тел, обозначения жизни, обозначения красоты. Учителю было скучно, ученикам всем тоже было скучно, скука витала в маленьких и пустых классах под самой крышей, с окнами во двор, на серые стены. Макеты человечьих кишок были холодные, отлакированные, безжизненные, но они были самым ярким пятном во всем окружающем. Остальное было совсем уж бесцветным: бледно-серые гипсы, натурщики с бледно-серой кожей, похожей на грязноватый гипс, бледно-серые стены коридоров и аудиторий, бледно-серый свет из окон.
У Антиноев и Аполлонов лица были болезненными, несчастными. Общая безглазость делала их одинаково печальными. Иногда их хотелось представить с большими прорехами в животах и головах, с отлакированными и разно-цветными внутренностями, прорывающимися через симметрию сосков и пупков. Это, возможно, придало бы им хоть какую-нибудь жизнь. Однако у младшего сына Лаокоона были отбиты пальцы, и из ладони вздернутой ввысь правой руки вылезали короткие прутья, как будто он специально показывал всем вокруг, что внутри у него ничего, кроме железного каркаса и пустоты, нет. Двигающиеся были столь же болезненны и сумрачны, как и неподвижные гипсовые слепки. Соученики, усевшись с листами бумаги вокруг антиноев и аполлонов, столь старательно скрябали грифелями и мелками, что невыносимый скрип наполнял серое пространство класса. В усердном скрипе аполлоны и антинои множились, и на рисунках учеников выходили еще более болезненно-недовольными, бледно-серыми, еще более несчастными, чем их гипсовые прообразы. Одежда и кожа скрывала багровые внутренности рисующих, и, может быть, они были столь же полыми, как и младший сын Лаокоона. Но скорее их внутренности напоминали по цвету куски говядины из лавки, залежавшейся, затхлой. Не плоть, а убоина.
Быстро темнело. Прошлой ночью выпал снег, и утром он белой дорожкой лежал на улицах, с редкими еще дырами от чьих-то сапог и колес, и улицы производили впечатление больного, но хотя бы свежеперебинтованного. Но за день снег растаял, превратился в серую жидкую кашу, хлюпающую под ногами, и быстро сливающуюся с черными домами и чернеющим воздухом. Жил он на острове, на одной из дальних линий. Темнота быстро съедала пространство нелепо прямых улиц с приземистыми домами, выделяя редкие бледные освещенные окна. Было тихо, так тихо, что слышалось хлюпанье грязи под быстро промокающими сапогами, и тишина только подчеркивалась лаем собак во дворах, кажущимся очень далеким и придававшим сгущающейся городской тьме привкус деревенской заброшенности. Единственный на улице, вечно умирающий фонарь еще не был зажжен. Дома, заборы, низ, верх, - все становилось неразличимым, но ему было все равно - свою линию он знал так хорошо, каждую выбоину, каждую рытвину, каждую прогнившую доску деревянного тротуара, что мог пройти ее с закрытыми глазами. Он направлялся к трактиру, вход в который был отмечен смутно белеющей вверху вывеской с черными корявыми буквами.
