Дмитрий Быков - Хроники ближайшей войны
– Вот,- показывает Игнатий.- Чистота, порядок. Вот нар… то есть полати…
Да ладно, ладно. Как ни назови, лишь бы порядок был.
Забрать ребенка из лагеря-стана можно только после обязательных двух недель (попервости-то ропщут многие, но привыкают к дисциплине довольно быстро. Ну, это мы и по советской истории знаем. И тоже ведь – несчастных случаев куда меньше было, чем нынче…). Обычное время пребывания – месяц, стоимость – всего семьсот рублей. Основной контингент теперь – уже не дети верующих, но дети из бедных или неблагополучных семей (с таких берут меньше, треть вообще отдыхает бесплатно). Приезжают к Игнатию из Тюмени, из Омска, из бывшего СНГ… По отбытии, как бы сказать, срока каждому ребенку выдается подробная характеристика с предсказанием его возможного будущего. Некоторые дети ездят сюда потом годами и оставляют благодарственные письма: им очень нравилось купаться, видеть коней, а еще нравилось, что все кругом верующие. Некоторые, правда, просят родителей взять их отсюда, но у родителей чаще всего нет ни времени, ни денег, чтобы обеспечить им нормальное лето. Игнатий настаивает, чтобы забирали только тех, кто уж совсем отравляет жизнь окружающим – либо все время ноет, либо ропщет. Неисправимые здесь быстро исправляются – Игнатий строг, существует и своя система наказаний (опять-таки исключительно духовного свойства). Цитирую по лагерному уставу: «Наказание происходит всегда наедине. Допускается угроза крапивой». За громкое бросание ложки на стол полагается истинно сельская кара – ложкой по лбу, но Игнатий лишь дотрагивается ложкой до лба проштрафившегося, чисто символически. Строгость местных нравов испытал на себе и я: не смог доесть второе (картошка с капустой, политая постным маслом). Игнатий посмотрел неодобрительно:
– Эта пища благословлена. Не выбрасывать же!
Доел. Ничего, живой.
– И верхнюю пуговицу на рубашке застегните. В армии вы ведь застегивали? Значит, перед полковником приводите себя в порядок, а перед Богом не хотите?
Хотел я сказать, что Бог, по моим представлениям, не должен быть похож на нашего полковника,- да промолчал.
Мы попали в Потеряевку как раз на день Иоакима и Анны, в день рождения батюшки. Его в Потеряевке любят горячо и душевно. Он и в самом деле человек обаятельный и простой, хотя суровый. Явно снисходительнее Игнатия. Утром своего дня рождения копал картошку, пошутил с нами, что как встретит пятьдесят седьмой свой год, так его и проведет. Охотно верю. Вечером, переодевшись в чистое, все собрались у батюшки на праздничную трапезу: каждому досталось по сто грамм «малинового сока» – вкусного напитка, в котором ощущалась примерно восемнадцатиградусная крепость, по праздникам можно; стояли на столе пряники, постный сахар, булочки, чай, из серьезной еды имелись щи и жареная картошка. Разговор шел в основном душеспасительный, сельскохозяйственный – говорилось о преимуществах овцы, о выигрышности ручной дойки в сравнении с машинной и пр.
Перед трапезой о. Иоаким тактично отвел меня в комнату и предложил надеть байковую рубашку – тишотки с открытыми руками в Потеряевке не приветствуются. Я послушно надел. Для подпояски (рубашки, согласно Уставу, носятся только навыпуск) именинник предложил мне собственный черный пояс. Я почувствовал себя Путиным в Окинаве, но едва смог свести концы с концами. Батюшка скептически похлопал меня по животу. (От Игнатия я тоже потом выслушал несколько не очень лестных слов о вреде чревоугодия: «Не обидитесь? Ну можно ли иметь такую Мамонну!»)
– Господь создал людей разными, отец Иоаким,- сказал я, подпоясываясь другим поясом.
– Это люди сделали себя разными,- сказал батюшка. И мы пошли к столу. Разговоры во время трапезы были либо общими, либо вообще затихали: обычного для застолья разделения на группы и кружки я не заметил. Четырехлетнего Иосифа поставили на стул, и он, запинаясь, пропел «Многая лета, батюшка, тебе». После стал было читать «Вечер был, сверкали звезды и мороз трещал, шел по улице малютка, посинел и весь дрожал» – но сбился и, смущенно улыбаясь, вернулся к булке.
После трапезы наш хозяин Игорь, фермер, взял гитару; сестры раскрыли рукописные песенники и затянули баптистские гимны («Мы люди широкие, нам нравятся песни и баптистов, и пятидесятников»,- пояснял назавтра Игнатий). Пели они совершенно как на школьных вечерах или подростковых сборищах времен нашей юности – только тексты другие: о кораблях, которые тонут среди бушующих волн,- но тут, конечно, руку помощи протягивает Бог… Впрочем, в стихах Игнатия, которые он сам прочел мне, корабль гибнет – и прав не тот, кто ищет спасения, а тот, кто сидит в каюте и смиренно ждет смерти, полагая в ней главный смысл жизни; это, пожалуй, ближе к истинному христианству, насколько я понимаю. Среди этих песнопений чрезвычайно органично прозвучала старая советская песня «Вы слыхали, как поют дрозды?». Посиделки завершились в десять вечера. Наутро Игнатию (он в празднестве не участвовал, поздравил брата еще утром) доложили, что мы принимали недостаточно активное участие в общем разговоре и вообще, кажется, не прониклись.
Вера Федоровна – врач-фтизиатр, жила в новосибирском Академгородке, муж ее – строитель – возводил местный Дом ученых и Торговый центр. Пять лет назад он попал в жестокую автомобильную аварию, лишился движения и речи. Денег на лекарства не хватало, отлучиться от мужа нельзя было даже на секунду. И она приняла решение, которого не поняли ни ее дети, ни друзья: поехала из цивилизованного Новосибирска в глухую Потеряевку. С Игнатием ее познакомили на съезде любителей бега в Барнауле (очень многие вообще пришли в церковь через оккультизм, а к нему – через всякого рода целительство, оздоровительные практики, порфирьевцев и пр.: нормальный, хотя и кривой путь к Богу советского интеллигента).
– Вера Федоровна, вы не скучаете по Академу? Это же совершенно райское место…
– Сейчас уже нет. Ученые разъехались, богатые наехали, элитные дома строят…
– Но здесь такой жесткий Устав!
– Я врач и понимаю, что медицина – дело жесткое. Зайдите в операционную – ведь страшно смотреть! А это во благо. Так же и в духовной жизни…
…Петр жил в Казахстане с женой и тремя детьми, работал электриком. До распада СССР национальных конфликтов не помнит. После – началось то самое национальное чванство, которому русские долго не находили объяснений: те, кто вчера еще мирно с ними здоровался, одалживал до зарплаты и стоял в одних очередях, теперь в этих очередях оттесняли их в хвост, а потом и вовсе начали заявляться с наглыми просьбами: продай дом, все равно тебе здесь не жить. Цену называли бросовую.
– Не продам,- сказал Петр.
– Так за бутылку кефира отдашь,- сказал сосед, поглядывая на веселую, разрумянившуюся дочь Петра: пятнадцатилетняя девочка только что вернулась из музыкальной школы.- Нам ваши дочери нравятся.
На другой день жена отправила дочь в Омск, а через неделю они уехали сами. Податься было некуда – знали про Игнатия, поехали к нему. Построиться Петру помогли сыновья: дом небольшой, саманный, крыша деревянная. Купили свиней. Петр, однако, от сельскохозяйственной работы детей освободил – отправил в Омск учиться на строителей. Игнатий не одобрял, ссылался на Писание, но Петр – тоже православный со стажем, только принадлежит к РПЦ (оттого и на потеряевские службы не ходит). Он нашел ответный пример: апостол Павел был образованнее Петра, оттого и оставил куда больше драгоценных посланий. Так что учеба юности не во вред.
– Я привык,- говорит Петр.- Но только сельскохозяйственный труд все равно никогда не полюблю так, как свою профессию. Здесь сколько ни вкалывай – все мало, результатов не видишь… Вся работа в конечном итоге – на прокорм. Нет, я в Лобню уеду. Уже и место нашел, обещали взять…
…Трое ангелоподобных детей играют у калитки (потеряевские дети вообще играют почти бесшумно; игрушки – пустая молочная бутылка, бумажки, щепочки). Их мать – Марина, гречанка. Они с мужем жили в Казахстане, куда в сорок восьмом году всех греков выслали по приказу Сталина (дивное место в конце сороковых был этот Казахстан! Интернационал – от греков до поволжских немцев, элита отечественной культуры – битком набитый Степлаг…). С началом перестройки вся родня уехала в Грецию, Мария не захотела, в Казахстане для неказахов работы не стало; будучи заочно знакома с Игнатием и его проповедями, она решилась вместе с мужем Дмитрием ехать в Потеряевку. Ей я задавал те же вопросы, что и всем,- без особенной, впрочем, надежды на сколько-нибудь отличающийся ответ: не бывает ли скучно? не хочется ли разнообразия?
– Да когда же мне скучать? Весь день в работе: огород, шитье, консервирование, за детьми присмотреть – у нас их пятеро…
– А как вы будете защищаться в случае чего? Мало ли, нападут… Оружия не держите?
После этого вопроса она замыкается мгновенно:
