Кафе на вулкане. Культурная жизнь Берлина между двумя войнами - Усканга Майнеке Франсиско
В недавней истории Германской республики произошел такой резкий скачок от рационального к иррациональному, что это очевидно даже слепому. Конечно, не существует партий, которые могли бы выжить без иррациональной составляющей; тот, кто попытается это сделать, может забыть о своем влиянии. Но что уникально и неповторимо, так это то, как решительно и однозначно, здесь и сейчас, народ дистанцировался от разума, чтобы броситься в объятия чуда.
Чтобы свершилось чудо, или, вернее, чтобы сбылись обещания, что оно свершится, необходимо было – по образному выражению Ольдена – «чтобы один имел ключ, а другие позволили себя запереть». И у Хануссена, и у Гитлера, и у Геббельса был ключ, то есть харизма, которой так трудно дать определение. То «не знаю, что», сложно поддающееся описанию, что помогает некоторым людям привлекать и прельщать других. У них не было недостатка в добровольных последователях: тех «других, которые позволили себя запереть».
Иррациональная составляющая, заставившая так много немцев голосовать за Гитлера, была засвидетельствована многими современниками Ольдена: рассудительными людьми, с изумлением наблюдавшими, как их соседи, коллеги, даже родственники бросались в объятия чуда, в объятия тех, кто обещал им лучшее будущее, будь то провидцы или политики. Магия и политика связаны с будущим, и многие немцы, назначившие Хануссена Великим Прорицателем, вскоре после этого сделали Гитлера своим фюрером.
Когда в наши дни в документальных фильмах видишь на сцене нацистских лидеров с их ломким фальцетом и нелепым жеманством, поначалу, сидя в своем уютном кресле, удивляешься, как у них могло быть так много последователей. Но через несколько минут начинаешь ощущать на себе их колдовские чары, немного бояться самого себя и своего окружения. История не повторяется, но некоторые явления имеют свойство возвращаться.
Как бы то ни было, начиная с 30 января 1933 года фюрер занял пост канцлера, и в попытках объяснить это необъяснимое будут продолжать тратиться реки чернил. В тот же день Геббельс записал в своем дневнике: «Это кажется сном. Вильгельмштрассе принадлежит нам». Ине только Вильгельмштрассе, место расположения здания правительства, но и весь Берлин, вся Германия. И «Романское кафе» вместе с ними.
Помимо сцены авторства Генриха Манна, у нас есть и другие свидетельства. Одно из них – пера журналиста Георга Цивьера:
В секции «пловцов» имелся самый настоящий «гестаповский стол»: четверо или пятеро молодчиков в сапогах, в сопровождении полицейских собак, которые караулили и грозно и презрительно поглядывали на официантов и завсегдатаев.
Кроме того, британский писатель Кристофер Ишервуд, зарабатывавший на жизнь в Берлине преподаванием английского языка, оставил нам описание атмосферы кафе сразу после прихода к власти нацистов. Мы можем прочитать об этом в его автобиографическом романе «Прощай, Берлин», который позже лег в основу фильма «Кабаре»:
Каждый вечер я сижу в большом полупустом артистическом кафе возле Мемориальной церкви, где евреи и левые интеллектуалы, склонив головы над мраморными столами, испуганно шепчутся. Многие из них знают, что их наверняка арестуют – если не сегодня-завтра, то на следующей неделе. Поэтому они вежливы и обходительны друг с другом, приподнимают шляпы и справляются о здоровье членов семьи. Нашумевшие литературные ссоры, продолжавшиеся несколько лет, забыты.
Почти каждый вечер в кафе заходят эсэсовцы. Иногда они просто собирают деньги, каждый вынужден что-то дать. Иногда кого-нибудь арестовывают[20].
Менее известны фразы, посвященные «Романскому кафе» севильским журналистом Мануэлем Чавесом Ногалесом, специальным посланником газеты Ahora, в статье по поводу вступления Гитлера в должность. В материале под названием «Берлинская фауна» Чавес рассказывает о своем утреннем посещении «Романского кафе»:
Здесь все еще можно увидеть некоторых острословов и субъектов с видом лунатиков, в которых по желтоватому цвету лица и невзрачному виду можно угадать профессиональных интеллектуалов. Но это ненадолго. По Тауэнцинштрассе уже перемещаются все более высокомерные люди Гитлера в высоких, подбитых железом сапогах и коричневых рубашках. А те, кто когда-то задавал тон всему Берлину, все больше съеживаются и прячутся. Скоро никого из них здесь не останется.
Помимо этого, у нас также есть свидетельство Маши Калеко, молодой поэтессы, о которой я уже упоминал. Маша заходила в «Романское кафе» ежедневно около четырех часов дня, закончив монотонную работу секретаря. Она появлялась одна или в сопровождении своего мужа, журналиста Саула Калеко. Иногда она писала стихи все за теми же мраморными столами: миниатюры из повседневной жизни, меланхоличные и временами ироничные произведения, отражавшие жизнь города, в котором она жила. Одно из стихотворений, написанных в те смутные дни 1933 года, именно так и озаглавлено: «На столике в кафе нацарапано…»:
Со мной такого прежде не бывало;
других я вечно заставляла ждать.
Сижу среди кофейного развала…
А стоит ли – пора вопрос задать.
Все по-иному, чем в былые дни.
Мы понимаем: наша песня спета…
Не спрашивай – слова нам не нужны,
нет смысла даже говорить об этом.
Уж заполночь! Последний гость не в счет…
Я в городе, где, огибая сушу,
четыре миллиона душ течет,
но редко встретишь родственную душу[21].
Дальнейшая история хорошо известна. Сначала случился пожар. В ту самую ночь, когда Гитлера назначили рейхсканцлером, нацисты прошли через Бранденбургские ворота с факелами в руках. Через четыре недели, в ночь с 27 на 28 февраля, огонь охватил камни Рейхстага. В этом обвинили коммуниста Маринуса ван дер Люббе, однако уже тогда многие подозревали, что поджог был делом рук нацистов. Пожар послужил предлогом для начала преследования противников и закладывания основ Gleichschaltung – процесса синхронизации всех государственных структур, который в итоге помог нацистам получить полный контроль над страной. Прогнозы Эриха Мюзама и Эрнста Толлера оказались верны.
Десятого мая в двадцати двух немецких университетских городах сжигали книги. В Берлине в тот день обещали проливной дождь, поэтому организаторы привезли с собой канистры с бензином. Почетным гостем мероприятия был Йозеф Геббельс, вновь назначенный министр пропаганды. Запись в его дневнике: «На закате – речь на площади перед Оперой. Перед костром, где сгорали брошенные студентами поганые книги. При огромном стечении народа. Я в отличной форме».
Геббельс действительно был в отличной форме. Об этом свидетельствует фотография: стоя, воодушевленно жестикулируя, доктор филологических наук Йозеф Геббельс науськивает студентов, которые слушают его с восхищенными, озаренными огнем лицами. Сохранилась звукозапись того, что он выкрикивал:
В последние четырнадцать лет, в течение которых вам, дорогие студенты, приходилось молча терпеть поношения и унижения Веймарской республики, библиотеки были наполнены погаными, грязными книгами «литераторов асфальта»!
Среди «литераторов асфальта», чьи книги полетели в огонь, числились Генрих Манн, Вальтер Беньямин, Бертольт Брехт, Альфред Дёблин, Лион Фейхтвангер, Марилуизе Фляйсер, Георг Гросс, Эдён фон Хорват, Георг Кайзер, Альфред Керр, Эгон Эрвин Киш, Карл Краус, Клаус Манн, Альберт Эйнштейн, Карл фон Осецкий, Эрвин Пискатор, Альфред Польгар, Эрих Мария Ремарк, Йозеф Рот, Эрнст Толлер, Курт Тухольский, Арнольд Цвейг, Стефан Цвейг, Теодор Вольф, Георг Бернгард и Эрих Кестнер.
Последний присутствовал лично. Он был одним из тех немногих, кто добровольно остался в Берлине. Закутанный в плащ, зажатый между безбородыми мужчинами в форме СА, Кестнер стал свидетелем того, как студенты бросали книги в костер и произносили «прокламацию огня». У второго костра прозвучало его имя вместе с именами Генриха Манна и писателя-пацифиста Эрнста Глейзера: «Против упадка и морального разложения! За дисциплину и нравственность в семье и государстве!». Кестнер рассказывает, как представители «коричневой студенческой гвардии» неотрывно смотрели прямо вперед, на пламя, охватившее развевающиеся страницы книг, и на «чертенка-кривляку», продолжавшего свои обличительные речи.
