Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6449 ( № 6 2014)
А при Екатерине в периферийных типографиях нередко переиздавали оды без ведома автора. В те времена к поэтам ещё не относились как к пророкам, да и круг читателей был не только «страшно далёк от народа», но и узок. Однако в кругах молодых дворян, охваченных желанием исправить нравы, имя Державина сделалось легендарным. Его воспринимали не только как первого поэта России, сравнимого с лучшими певцами Германии или Франции, но и как смелого бичевателя пороков, честного человека, приближённого к трону. И вот наконец-то этот благородный патриот и правдолюбец станет постоянным собеседником государыни!
Друзья и поклонники поэзии Державина шумно приветствовали его новое возвышение. В «Московском журнале» вышло восторженное послание «К честному человеку», подписанное одним инициалом – И.
Ода «Бог» написана 230 лет назад, и уже тогда её перевели почти на все европейские языки. Это одно из величайших произведений мировой поэзии
Что слышу? О приятна весть!
Питомец Аонид любимый,
Порока враг непримиримый,
Стяжал заслугой нову честь!
Излейте, звуки скромной лиры,
Сердечну радость вы мою!..
Автором был не кто иной, как Иван Иванович Дмитриев! И это не единственное приветствие такого рода. Единомышленники надеялись, что вошедший в силу Державин оградит юношей от разврата, поможет несчастным вдовам, утешит несправедливо обиженных[?] Возможно, они сами не верили в это, но считали необходимым выражать прекрасные мечты в стихах. Я сказал: единомышленники. Но общей и чёткой единой идеологии у них не было, скорее – расплывчатые представления об идеале. В пору укрепления империи это поважнее узких и прагматичных партийных установок.
Когда Державин вступил в должность кабинет-секретаря императрицы, вовсю шла кампания по уничтожению масонских гнёзд. Московский университет, в котором кураторствовал Херасков, слыл крупнейшим центром мартинизма. После ареста Новикова заговорили об отставке Хераскова из университета. Поэт угодил в опалу, за ним следили… В отчаянии он обратился к Державину – и получил поддержку. Когда-то Херасков оказывал Державину услуги – и на литературном, и на политическом поприще. Такое не забывается. Спасая поэта, Державин решился на ложь: он засвидетельствовал перед императрицей и Зубовым, что Херасков не имел отношения к масонским ложам. Сам автор «Россиады» отрёкся от масонства – и был прощён.
К Державину не было полного доверия! Вот неутомимый Попов отобрал для императрицы бумаги Потёмкина – его планы, его предложения… Всесильный князь умер, но нужно было продолжать его начинания. Между прочим, Потёмкин ходатайствовал о награждении Державина орденом св. Владимира 2-й степени. Оказалось, что это не входило в планы Екатерины: «Он должен быть мною доволен, что взят из-под суда в секретари, а орден без заслуг не даётся». Державину и вправду ордена не давались легко…
Екатерина рада была видеть поэта в праздничные дни, но еженедельные отчёты Гаврилы Романовича о сенатских делах её утомляли. Императрица сумела оценить въедливость Державина: такой, пожалуй, землю станет грызть, выполняя самое муторное поручение. Вяземский был не прав: Державин не витает в поэтических фантазиях, он способен к кропотливой работе с бумагами, с фактами, со свидетельствами. У него другой изъян: прямолинейность. В другой среде Державин, наверное, казался бы хитрецом и дипломатом, но в окружении Екатерины блистали такие очаровательные лицемеры… На их фоне почти пятидесятилетний Державин выглядел мальчишкой.
Гаврила Романович старался следовать принципам, которые сам же провозглашал в стихах и трактатах. Любимая племянница, почти дочь – Елизавета Львова – вспоминала один эпизод. Трудно определить, к какому сенатскому расследованию он имеет отношение, это сюжет, весьма характерный для Державина: «…его упросили не ехать в Сенат и сказаться больным, потому что боялись правды его; долго он не мог на это согласиться, но наконец желчь его разлилась, он точно был не в состоянии ехать, лёг на диван в своём кабинете и в тоске, не зная, что делать, не будучи в состоянии ничем заняться, велел позвать к себе Прасковью Михайловну Бакунину, которая в девушках у дяди жила, и просил её, чтобы успокоить его тоску, почитать ему вслух что-нибудь из его сочинений. Она взяла первую оду, что попалась ей в руки, «Вельможа», и стала читать, но как выговорила стихи:
Змеёй пред троном не сгибаться,
Стоять – и правду говорить, –
Державин вдруг вскочил с дивана, схватил себя за последние свои волосы, закричав: «Что написал я и что делаю сегодня? Подлец!» Не выдержал больше, оделся и, к удивлению всего Сената, явился – не знаю наверное, как говорил, но поручиться можно, что душою не покривил». И такой оригинал сделал завидную административную карьеру! Факт удивительный, делающий честь и Екатерине, и Павлу.
Как поладить с императором?
Сразу после воцарения Павла Петровича все политические болельщики ожидали возвышения Державина. Его видели одним из тех, на кого новый император может опереться. Многих это страшило: у Державина сложилось реноме человека, умеющего преследовать и карать. Сам Гаврила Романович, пожалуй, видел себя первым среди равных в ареопаге советников государя. И Павел поначалу оправдывал ожидания. В первый же день нового царствования Державина вызвали на высочайшую аудиенцию. Входивший в силу камердинер императора – Иван Павлович Кутайсов – критически взглянул на Гаврилу Романовича: этот господин нам пригодится! Император принял Державина со взвинченным радушием, наговорил комплиментов: он ценит честность Державина, его ум и деловые качества, он предлагает ему стать правителем царского Верховного совета с дозволением являться к государю во всякое время. Державин вернулся от государя в невиданном воодушевлении: в прежние времена и должности такой не было – правитель Верховного совета. Главный советник императора! Державин возвысится над всеми вельможами – будет руководить ими, как генерал-прокурор – сенаторами. Но на следующий день вышел указ, в котором должность Державина трактовалась иначе: правитель канцелярии Совета. На заседании Державин демонстративно не занял кресла правителя канцелярии, выслушивал доклады стоя. А потом напросился к государю на аудиенцию.
– Был в Совете, но не знаю, что мне там делать.
– Делай то, что делал Самойлов (правитель канцелярии в екатерининские времена).
Державин помрачнел. Самойлов ничего не делал, только носил императрице протоколы заседаний… Павел вымолвил нечто неопределённое: мол, о полномочиях Державина будет особо объявлено.
Тут бы Гавриле Романовичу откланяться. Но он продолжал ворчливо разглагольствовать: «Я не знаю, сидеть ли мне в Совете или стоять, кто я – присутствующий или начальник канцелярии?»
Император увидел в таком поведении признаки ненавистной дворянской вольницы. Он решил напугать старика и закричал с возмущением: «Слушайте, он почитает себя лишним в Совете!» При этом «глаза его, как молнии, засверкали». Крик этот предназначался вельможам, стоявшим в предбаннике кабинета, среди них выделялся Архаров, тогдашний царский любимец. А Державину император заявил в грубоватой манере: «Поди назад в Сенат и сиди у меня там смирно, а не то я тебя проучу!» Выскочив из залы, Державин в забытьи выпалил достаточно громко, чтобы многие услыхали: «Ждите, будет от этого царя толк».
А Павел просто преподал урок всем екатерининским старикам… В указе говорилось прямо: «Тайный советник Гаврила Державин, определённый правителем канцелярии Совета нашего, за непристойный ответ, им пред нами учинённый, отсылается к прежнему его месту».
Общество питалось преувеличенными слухами о размолвке императора с Державиным. Поговаривали, что поэт, отвечая на замечание государя, заявил запальчиво: «Переделать себя я не могу». Болотов в своих записках назвал этот сюжет красноречиво: «Государь наказывает одного из ближних своих вельмож за необузданность языка».
Какое политическое будущее ожидать после такой оплеухи? Пришлось заседать в Сенате в скромнейшем межевом департаменте. Державин попросил было заступничества у князя Репнина – тот уклонился. Гаврила Романович затаил обиду – ведь он воспевал князя в «Памятнике герою», но Репнин знал, что не стоит испытывать терпение императора доводами о невиновности Державина. Тогда пиит решил «возвратить себе благоволение монарха посредством своего таланта». Что может быть проще? Раз, два, три – и перед вами ода «На новый 1797 год».
Государь тут же пригласил Державина к аудиенции и снял опалу. Отныне его снова пускали в «кавалерскую» залу дворца…
