Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6436 ( № 43 2013)
– Вот примерно здесь, да, дед? – Саша показал на лавочку возле таблички «Третий вагон».
Дед положил коробку на скамейку, подтянул отглаженные брюки и аккуратно уселся рядом. Коробку с конфетами он поставил ребром на колени и, ссутулившись, почти совсем скрылся за раззолоченной фотографией.
– Знаешь, Саш, – говорит он неуверенно, – ты, наверное, когда поезд придёт, пойди погуляй. Алька тебя не знает, может, постесняется при тебе рассказывать…– он долго молчит, потом, решившись, поднимает голову и смотрит Саше в глаза. – Мы с ней были очень близкими людьми… Вот!
– Да я уж понял, дед, – Саша снисходительно похлопал деда по манжету рубашки. Сашин браслет из металлических пластинок звякает о дедову запонку. – Я и сам хотел отойти. Вы разговаривайте, я в сторонке посижу, у меня и книжка есть. Вчера, кстати, новый «Дозор» на телефон скачал!
Дед улыбнулся Саше и кивнул головой, но мысли его далеко, и про книжку он уже не слышит. Саша положил цветы на скамейку рядом с дедом, а сам нашёл свободную лавочку возле ларька. Он садится и неотрывно смотрит на деда, готовый в любую минуту прийти на помощь.
Наконец радио неразборчиво объявляет прибытие поезда, стоянку тридцать минут и номера вагонов с головы. Саша успокаивается: лавочку они с дедом выбрали правильно.
Поезд медленно вытягивал зелёную ленту состава вдоль платформы. Дед встал и подхватил со скамейки букет. Заскрежетали тормоза, и поезд остановился. Проводницы выстроились у своих вагонов: одна в одну куколки, юбочки, ножки, каблучки, – Саша даже засмотрелся. И конечно, пропустил дедову знакомую. Глянул, а они уже обнимаются, и у деда плечи вздрагивают, а у Альки этой руки трясутся, просто ходуном ходят. Дед её совсем заслонил, только руки и видны, да ещё юбка по ветру плещется. Вот дед её к лавочке подвёл, сели они. Со спины только и видно. Волосы светло-русые красиво подстрижены.
– Крашеные, конечно, у неё волосы, вот бабуля уже давно волосы красит! – ревниво думает Саша. – А платье бирюзовое яркое, как у молоденькой, только с белым кружевом вокруг шеи, мама так не носит! А дед-то, дед! Руки целует без перерыва, вон носовой платок из кармана вытащил, слёзы ей вытирает. Подумаешь!
Поезд, скрипя и отдуваясь, медленно отползал назад на запасные пути. Там уже ждут два прицепных вагона – пассажирский и почтовый. Потому и стоянка такая долгая, целых полчаса. Потом поезд подойдёт к перрону ещё на пять минут, соберёт своих пассажиров, вышедших прогуляться, и покатит по рельсам в Северную столицу.
Состав наконец уехал, стало тише, и Саша прислушался к разговору.
– Что ты говоришь! И давно?
– Тридцать два года назад, – голос у этой Альки звонкий, молодой, а вот интонации какие-то виноватые.
– Он хороший мужик, я Валеру отлично помню! – это дед.
– Да, Алёшенька, он хороший, добрый, Алика баловал и Верочку, конечно!
– Так у тебя двое?
– Да, Алёшенька, двое: мальчик и девочка.
Они помолчали.
– А директор сейчас Валька Семёнов, помнишь? – дед кивнул, взял Альку за руку, поднёс к губам. – Римма у него секретаршей, ушла из науки, а из института не смогла уйти. Трубников зам по науке, – голос у Альки дрогнул.
– А Гриша с Лилей?
– Давно уехали! Помнишь, у них много лет детей не было? А потом близнецы родились! Дети болели очень, Лиля уволилась, ну, и уехали они. Гриша науку забросил, в военном госпитале работает. А Фаттыхов в Казань переехал, ему там кафедру дали!
Дед, не сводя с Альки глаз, кивает.
– Алёшенька, а ты помнишь зефир развесной? Мы его пополам делили, а потом ты свою половинку мне отдавал, помнишь?
– Помню, конечно! А ты помнишь, как Гриша с Михалычем за водкой ходили?
Оба смеются давней истории.
– А Михалыч как?
– Умер Михалыч, мы, все наши, и хоронили, у него ведь родных никого, детдомовец…
– Что ты говоришь! Ох, Михалыч, Михалыч, – дед опустил голову, потёр висок.
– А ты как живёшь, Алёшенька? Про работу твою я всё знаю, про звания всё, статьи многие читала. А семья, дети?
– Дочка моя, Алиса, журналистка, очень интересные интервью берёт, глупостей не пишет. По телевизору много выступает. Сереброва её фамилия, это по мужу. А муж её врач, доктор наук. Да у меня уже внуку восемнадцать лет! – дед заулыбался. – И внучка есть, отличница, в седьмом классе уже.
– Хорошо! – одобряет Алька. – Ты молодец, Алёшенька, что тогда не вернулся… Зато каким человеком стал, академик, лауреат! Алик по твоему учебнику учился… – голос её дрожит.
– Алька, а ты куда едешь? – вдруг вспоминает дед. – Ты сама или с Валерой? – он оглядывается кругом в поисках незнакомого Валеры.
– Я сама, Алёшенька, я…
Загрохотала, приближаясь к платформе, электричка. Двери синхронно раскрылись и стали выпускать на перрон уставших за день людей. Стало шумно, кто-то смеялся взахлёб, заорал ребёнок. Когда толпа рассеялась и электричка, с шипением закрыв двери, отошла, Алькин поезд уже подали на посадку, и Алька с дедовым букетом в руках стояла возле своего вагона. Вокзальное радио над самой Сашиной головой громко объявило отправление поезда. Алька повернулась лицом к деду, сказала какие-то вежливые слова, улыбнулась, встав на цыпочки, положила букет на пол в тамбуре вагона и обеими руками взялась за поручни. Дед протянул к ней руки, словно хотел поддержать, помочь влезть на высокую ступеньку. И непонятно как, совершенно спонтанно они вдруг начали целоваться как подростки. Алька покрывала поцелуями дедово лицо, а он прижимал её к себе, совсем, по мнению Саши, неприлично прижимал.
Саша вскочил со скамейки и поспешил поближе к деду, мало ли что!
Проводница в короткой форменной юбке оторопело смотрела на них, нетерпеливо переступая с ноги на ногу, но красный флажок подняла, решила, наверное, пусть люди попрощаются.
– Видно, любовь у них! – громко сказала она проводнице соседнего вагона, жадно смотревшей на деда с Алькой.
Саша даже засмеялся. Ну какая такая любовь может быть у деда и бабки?
– Пассажирка, вы конфеты забыли, – заторопила Альку проводница, – вон на скамейке коробка ваша, заберите!
Алька, не слушая её, взобралась по ступенькам. Досадливо махнув жёлтым флажком, проводница опустила тяжёлую железную подножку.
– Валера умер год назад, – сказала Алька, обернувшись. Она стояла на самом краю рядом с проводницей. Бирюзовая Алькина юбка трепетала на ветру как живая.
Дед ахнул, сделал шаг к вагону. Машинист дал гудок, и поезд медленно сдвинулся с места.
– Конфеты-то дорогие, пассажирка, заберите, вон коробка какая большая! – с завистью проводила глазами скамейку другая проводница.
Дед, не глядя под ноги, шёл за вагоном. Саша подхватил его под руку.
Алька, держась за поручень, высунулась из вагона.
– Моему сыну тридцать семь лет, – ровным голосом сказала она. – Он блестящий врач, давно защитил докторскую, сейчас работает в Швеции. Я еду к нему и в Россию, наверное, больше не вернусь. Прощай, Алёшенька! Вот теперь точно прощай! – Она хотела что-то ещё сказать, но задохнулась и отступила вглубь тамбура.
А дед, Сашин дед, такой сдержанный и такой невозмутимый, уверенный в себе академик, учивший маленького Сашу, что они, Барышевы, не плаксы, смотрел вслед поезду, и слёзы текли у него из-под щёгольских затемнённых очков. Он сделал ещё пару шагов и с помощью Саши опустился на скамейку, чуть не придавив коробку с конфетами.
– А конфеты, – жалким голосом сказал дед, – конфеты она не взяла. Сказала, что самые лучшие конфеты она ела в прошлой жизни...
Теги: Современная проза
«Нас несло через дни»
Наталья КРОФТС
Родилась в Херсоне, окончила МГУ имени Ломоносова и Оксфордский университет.
Автор двух поэтических сборников и более 150 публикаций в русскоязычной периодике ("Литературная газета", журналы «Юность», «День и ночь», «Новый журнал», «Новый берег», «Австралийская мозаика» и др.). Стихи на английском опубликованы в четырёх британских поэтических антологиях. Живёт в Сиднее.
АВСТРАЛИЯ
Мы уплываем - словно шаткий плот,
чуть не слетевший вниз, в земную полость,
когда планета ринулась вперёд –
и древняя Пангея раскололась.
И мы – на ней. Пришельцы. Чужаки.
Колёсами цепляемся за камни
меж бесконечным морем и песками
и чувствуем – на нас глядят веками
чужих теней тяжёлые зрачки.
Мы здесь в плену. Пустыня и вода.
Звоним глухим, усталым абонентам[?]
Мне страшно оставаться навсегда
в смирительной рубашке континента.
* * *
Ты, конечно, забудешь и странное это безумье,
