Михаил Веллер - Легенды Арбата

Вежливый лейтенант проводил его на второй этаж.

— Входите, Симон Рувимович, — встал навстречу от стола приятный мужчина в штатском. — Очень рад познакомиться с вами! — В меру крепко пожал руку. — Присаживайтесь. Чаю хотите? Курите?

Левин двигался, как стеклянный. Он сел, звякая пронзительным колокольчиком внутри головы, и непонимающе уставился на стакан крепкого чаю с лимоном и открытый серебряный портсигар с беломором.

— Итак, вы хотите поехать в Париж, — доброжелательно начал комитетчик, которого Симон про себя окрестил полковником. Это прозвучало как «ИТАК, ВЫ ХОТИТЕ ИЗМЕНИТЬ РОДИНЕ».

«Уже никто никуда не хочет», — с истерическим смешком мелькнуло у Симона...

— Д-да, собственно... и нет, — мучительно сопротивлялся он затягиванию себя в преступный умысел измены родине.

Полковник подвинул ему портсигар и поднес спичку, Симон послушно закурил, выпучил глаза и задохнулся.

— Не волнуйтесь, — сочувственно сказал полковник. — Мы здесь для того, чтобы помочь вам.

Сейчас войдет палач с набором пыточных инструментов.

— На ваше имя пришло приглашение в гости из Франции, — полковник переждал его кашель. — Из Парижа.

— Я не просил... — просипел Симон. — Это дядя... Клянусь, я не знал! В смысле, не просил!

— Когда вам хотелось бы поехать? — Полковник разглядывал его с задумчивым видом, иногда даже чуть кивая собственным мыслям.

— Не знаю... Я еще не думал!

— Возможно, прямо в эту пятницу?

— У меня же работа! — с некоторым даже осуждением возразил Симон, чувствуя себя в этот миг преданным гражданином.

— Ну, возьмете отпуск. Вам дадут, я не сомневаюсь, и не за свой счет, а как полагается, с выплатой отпускных.

До Симона, наконец, дошло. Паранойя. Бред навязчивой идеи расколол сознание. Чтобы сойти с ума, долго пить не обязательно. Отсюда его увезут в желтый дом... а он будет воображать себя в Париже...

Он побелел.

— Или вы предпочитаете весной? Или летом? — любезнейше продолжал выяснять полковник.

Он снял трубку и раздраженно бросил:

— Ну где он там?

Вошел фотограф и снял Симона, велев сесть на стуле ровно и смотреть в объектив.

— А в профиль? — стал помогать Симон, и повернулся боком для второй фотографии.

— В профиль не надо, — приказал полковник.

Утонченная издевка заключалась в том, что ехать Симону предстояло в Магадан, и он прекрасно это понимал. Об играх КГБ страна было наслышана.

— Или вы хотели бы поехать весной? Или летом? — рассыпался полковник. — Но чисто по-человечески, наверное, чего откладывать, правда? Ну, несколько дней на неизбежные формальности... — он посмотрел на табель-календарь: — А вот, хоть суббота второе число, вас устроит?

— А-а-а... да, конечно... Как скажете, я готов... — сказал Симон.

— Хотя можно и быстрее!

Он стал бессмысленно улыбаться и часто кивать. Захотел перестать кивать и не смог остановиться. Полковник вздохнул и деликатно стал смотреть в окно.

— А вы бы хотели как ехать — поездом? Или самолетом? — продолжал он глумиться. — Возможно, паромом до Хельсинки и оттуда поездом? Или можно из Ленинграда до Стокгольма, или до Лондона, а там на самолет до Парижа.

На дальней стене кабинета висела карта мира, и хозяин развивал урок географии, взяв указку:

— Конечно, короче и проще всего — прямым рейсом из Москвы — и прямо в Париж. А если в Ленинграде сесть в беспересадочный вагон Ленинград — Париж, то можно через Минск, Варшаву, Берлин — это двое суток через всю Европу, прекрасная поездка.

Вошла плавных очертаний женщина, туго затянутая в юбку и пиджачок, и велела Симону подписать вот здесь. И вот здесь. Он хотел понять, что он подписывает, но, ясно видя бумаги и читая буквы, не мог понять смысла ни одного сочетания. Его мыслительные способности были парализованы.

— Ну, вот и отлично, — сказал полковник. — Если вам подходит завтрашний рейс «Аэрофлота» из Москвы, то к вечеру вам доставят ваш загранпаспорт с французской визой и билеты.

При этих словах Симон понял, что он подписывал. Это был загранпаспорт с его фотографией и его фамилией.

— ...Вы, наверное, последнее время много работали и переутомились, — сказал полковник, поднимая его с пола и брызгая водой в лицо. — Вот и отдохнете. Кстати, в нашей поликлинике прекрасный невропатолог, хотите, я сейчас позвоню?

Он проводил его до двери и подержал под локоть:

— Кстати, я бы как мужчина мужчине порекомендовал вам сшить новый костюмчик. Все-таки Париж, вы знаете. О, успеют, в МИДовском ателье обычное дело за полдня выезжающему шить. Вас уже ждут.

...Он шел домой как зомби. Робот утерял ориентацию в пространстве. Так могла бы перемещаться статуя Командора, забывшая адрес Доны Анны. Город раздвигался, вращался и смыкался за ним.

Дома он закрыл дверь, задвинул шторы, выпил стаканом дареный коньяк и уставился в стену. Он был трезв, он был невменяем, он представлял собой стоп-кадр истерики, законсервированной до температуры вечной мерзлоты.

Он пытался анализировать свое сумасшествие, но мысли соскальзывали с оледенелого мозга.

Потом зазвонил телефон.

— Здравствуй, мой мальчик, все ли у тебя в порядке? Але? Ты хорошо меня слышишь? Это я, твой дядя.

Слабо знакомый голос поднимал Симона из глухих глубин на поверхность, как натянутая леска вытягивает рыбку. Он медленно осознал себя в мире и сказал:

— Это я?..

— Удалось ли, тебе что-нибудь сделать? — продолжал дядя.

— В каком смысле? — таращил глаза тупой молодой адвокат.

— В смысле твой приезд ко мне — тебе пошли навстречу? Или тебе по-прежнему отказали? Так ты скажи мне. Але! Але! Почему ты молчишь?

— Я не знаю, что произошло, — истерически хихикнул Симон, — но, наверное, я прилечу к тебе завтра. «Аэрофлотом». Из Москвы. В Орли.

— Это точно?

— Не знаю. В КГБ мне так сказали.

— В КГБ? Что у тебя случилось?.. Но ты дома, тебя не арестовали?

— Я не знаю!!! — заорал Симон. — Я вообще ничего не знаю и ничего не понимаю!!! Мне дали загранпаспорт, и сказали, что все сделают сами, и я могу лететь когда захочу, так что все в порядке, но вообще я не знаю, я чего-то не понимаю, это немного странно, это просто конец какой-то, но вообще вот, значит, решилось...

— Ага, — говорит дядя. — Значит, все-таки, помогло.

— Что — помогло?..

— А, не важно.

— Дядя, — страшным голосом говорит Симон. — Ты что-то знаешь?

— Ну, что-то я, наверное, таки знаю.

— Ты что-то знаешь про то, как меня выпускают? Ты что, вообще имеешь к этому отношение?

— К чему — к этому?

И Симон начинает пересказывать, к чему — «к этому», — и гадкие зябкие волны бегут по коже, когда он представляет, как сейчас сидит на проводе майор и слушает все его песни безумной сирены, летящие во враждебный мир капитализма.

— Значит, надо было поступить так раньше, — заключает дядя.

— Как — «так»? Ты что-то сделал? Что ты сделал?

— Я? Что я мог сделать? Я уже немолодой человек, я уже пенсионер. Я позвонил Шарлю.

— Какому Шарлю?

— Какому Шарлю я мог позвонить? Де Голлю.

Симон ясно увидел свое будущее: рукава смирительной рубашки завязаны на спине, и злые санитары вгоняют в зад огромные шприцы...

Он истерически хихикнул и спросил:

— Почему ты мне сразу не сказал, что шизофрения наш семейный диагноз?

— Тебя хотят принудительно лечить? — подхватывается дядя.

После предыдущего разговора с вьющимся от лжи и засыхающим от грусти племянником — дядя, исполненный недоверия, пожал плечами и набрал номер.

— Канцелярия президента Французской Республики, — с четким звоном обольщает женский голос.

— Передайте, пожалуйста, генералу де Голлю, что с ним хочет поговорить полковник Левин.

— Простите, мсье? Господин президент ждет вашего звонка?

— Наверное, нет. А то бы поинтересовался, почему я не звонил так долго.

— Я могу записать просьбу месье и передать ее для рассмотрения заместителю начальника канцелярии по внутренним контактам. Какое у вас дело?

— Деточка. Двадцать лет назад я бы тебе быстро объяснил, какое у меня к тебе дело. И знаешь? — тебе бы понравилось.

— Месье!

— Медам? Запиши: с генералом де Голлем хочет поговорить по срочному вопросу его фронтовой друг и начальник отдела штаба Вооруженных сил Свободной Франции полковник Левин! Исполнять!! И если он тебя взгреет — я тебя предупреждал! Ты все хорошо поняла?

— Ви, месье.

Левин мечтательно возводит глаза, достает из шкафа папку и начинает перебирать старые фотографии.

Вечером звонит телефон:

— Мсье Левин? Вы готовы разговаривать? С вами будет говорить президент Франции.

И в трубке раздается: