Михаил Веллер - Легенды Арбата

В определенном смысле он из этих золотых был просто платиновый. У него был постоянный загранпаспорт с открытой визой. Миф из быта небожителей. И с этим паспортом он каждое лето ездил отдыхать в Швейцарию. А на Рождество (запрещенное!) — в Париж.

О дети новых эпох! — не пытайтесь вообразить. Полстраны жило в бараках и землянках. Тетрадей в школах не хватало по спискам распределения. Деревня не понимала рассказов о городском асфальте. Мировой империализм грозил войной! А адвокат Левин из сказочно культурной процветающей Эстонии ездил в Швейцарию. Здесь нечего даже напрягать мозги для постижения загадки. Из жизни марсиан.

Многие пытались повторить фокус Симона Левина с постоянным загранпаспортом и открытой выездной визой, но никому больше средь адвокатской братии это так и не удалось. Пришлось уничтожать Советский Союз... стоп, это нас уже не туда заносит.

А если по порядку, то летом сорокового года в Эстонию пришла Советская Власть. Она пришла на хороших танках с хорошими намерениями. Защитить Эстонию от Гитлера. Президента Эстонии взяли за шкварник и отправили куда подальше, Эстонская подсекция Коминтерна въехала под названием народного правительства, объявила социалистическую революцию и попросилась в братскую семью народов СССР. Братская семья распростерла объятиями, зорко прищурилась классовым прищуром и стала сортировать новых родственников. Кого на руководящую работу, кого в Сибирь, кого в концлагерь. В Эстонии возникло ощущение, что Гитлер им теперь просто лишний. И без него новый порядок наведен.

Левины были из старого эстонско-остзейско-еврейского рода. Они жили здесь века, и к 1940-му году владели несколькими домами в Таллине и еще кое-каким хорошим имуществом.

И тут пошел слух, что будут все национализировать. Эстония маленькая, секрет утаить невозможно.

Вечером глава семьи, умный оборотистый дедушка, придя домой, ухарским шулерским жестом, как колоду засаленных карт, шлепнул на стол пачку документов.

— Вот так! — объявил он. — Они решили, что они умнее меня. — Он показал кукиш в сторону Бога и Москвы одновременно, куда-то вверх, но восточнее зенита. — Я продал все!

— Что все? — робко уточнила бабушка.

— Ты не слышала? Все! Все наши дома, постройки, сапожную мастерскую и швейное ателье.

— Готыне... — сказала бабушка. — Что это значит?..

— Это значит, — торжествующе спел дедушка, — что мы нищие! У нас ничего нет! И нечего национализировать! И хрен они с нас что возьмут!

— А... как же?..

— А никак! А деньги в банке! — злорадно ухмыльнулся дедушка. — Воображаю себе их физиономии, когда они это узнают.

Он всегда знал о себе, что он самый умный. Он без особого труда посмеялся над жадной и недотепистой Советской властью. Он был не прав.

Теперь представьте себе назавтра дедушкину физиономию, когда он узнал, что все банковские вклады национализируются. Он потерял вкус к жизни, и вскоре угас, завещав семейству держаться от этой власти подальше.

И семейство, внемля увещеваниям семейного мудреца, расползлось по свету в те бурные и переменчивые года, кто куда горазд. И кого не уничтожили в оккупации, оказались в непредсказуемых точках мира. Разве что один из внуков, Симон, после войны вернулся к родному пепелищу.

Итак, молодой специалист Симон Левин, выпускник Тартуского университета, работает себе в юридической консультации, медленно набирается опыта и параллельно — собственной клиентуры, и еще не умеет зарабатывать ничего, кроме зарплаты. Война позади, гонения на космополитов позади, смерть Сталина позади. Слава богу, настало время, когда можно хоть как-то жить.

И тут у него дома звонит телефон. И голос телефонистки говорит:

— Ответьте Парижу.

Парижу? Почему не Марсу? Это были времена, когда для звонка в другой город люди заранее занимали очередь на городском междугородном переговорном пункте и орали в трубку так, что на том конце можно было слышать без телефона. А родственник за границей квалифицировался как измена Родине.

И он слышит в трубке:

— Симончик, это ты? Как ты себя чувствуешь? Как ты живешь, мой мальчик, расскажи же мне.

— Кто это? — ошарашенно спрашивает он.

— Кто это, — горько повторяет трубка. — Ты что, меня не узнаешь?

— Нет... простите...

— Он уже на вы. У тебя что, осталось так много родственников? Ну! Я хочу, чтобы ты меня узнал.

— Я... не знаю...

— Таки что я могу сделать? Я тебя прощаю. Это я! Ну?

— Кто?..

— Конь в пальто! — раздражается трубка. — Говорится так по-русски, да? Это твой дядя Фима! Эфраим! Брат твоего отца! Сколько было братьев у твоего отца, что ты меня не помнишь?

— Дядя Фима... — растерянно бормочет Симон, с тоской соображая, что близкий родственник за границей, в капиталистической стране, — вот сейчас вот, вот в этот самый миг, бесповоротно испортил ему анкету и будет стоить всей последующей карьеры.

— Ты мне рад? — ревниво осведомляется дядя.

— Я счастлив, — неубедительно заверяет Симон. — Какими судьбами? Откуда ты?

— Я? Из Парижа.

— Что ты там делаешь?

— Я? Здесь? Живу?

— Почему в Париже? — глупо спрашивает Симон, совершенно не зная, как поддержать разговор с родным, но оттого не менее забытым дядей.

— Должен же я где-то жить, — резонно отвечает трубка. — Ну, расскажи же о себе! Сколько тебе лет? Ты женат? У тебя есть дети? Кем ты работаешь?

По молодости Симону особенно нечего рассказывать. Мама умерла в эвакуации, папа погиб на фронте, остальных в оккупации расстреляли, живу-работаю.

На том конце провода дядя плачет, сморкается и говорит:

— Послушай, я хочу, чтобы ты приехал ко мне в гости. Говорил я вам еще, когда они в Эстонии в тридцать восьмом году приняли эти свои законы, что надо валить оттуда к чертовой матери. Вот вы все не хотели меня слушать. А теперь у меня нет на свете ни одного родного человека, кроме тебя. Ты слышишь?

— Да, спасибо, конечно, — на автопилоте говорит Симон.

— Так ты приедешь? Я тебя встречу. Когда тебя ждать?

Симон мычит, как корова в капкане.

— Но, дядя, я же не могу так сразу!

— Почему нет?

— У меня работа... дела... у меня клиенты!

— Возьми отпуск. Клиенты подождут. Объясни им, они поймут, что у них, нет сердца?

И, вытащив клещами обещание вскоре приехать, дядя стократно целует и обнимает племянника.

— Вы окончили разговор? Отбой, разъединяю.

Симон смотрит на телефон, как на злое волшебство Хоттабыча.

И ходит на работу с чувством врага народа, которого вскоре постигнет неминуемая кара. Ждет вызова куда надо. Там все известно. Там всё знают. Скрытый родственник в капстране! Следующее по тяжести преступление — поджог обкома партии.

Проходит месяц:

— Ответьте Парижу.

И Симон отвечает, что занят нечеловечески, и кроме того, болен.

— Чем ты болен? — тревожится дядя. — Так, может, нужно прислать тебе какие-нибудь лекарства? Все равно приезжай, у меня здесь есть хорошие знакомые врачи.

— Да-да, обязательно, вот только калоши сейчас надену.

— Калоши не надо. В Париже сейчас никто не носит калош.

В консультации Симону кажется, что все косятся ему в спину...

При третьем звонке он начинает объясняться ближе к правде жизни:

— Дядя, по советским законам это делается не так! В Советском Союзе плановое социалистическое хозяйство, планирование доходов и расходов, в том числе валютных...

— Тебе нужны деньги? — перебивает дядя. — Я тебе пришлю. А что, юристам у вас не платят за работу? Ты работаешь или нет, скажи мне честно!

— Не в деньгах дело... — стонет Симон. — Просто у нас полагается, если человек едет в гости за границу чтобы ему сначала прислали приглашение.

— Какое приглашение? — удивляется дядя. — Я же тебя приглашаю? Письменное?

Через полтора месяца Симон получает письмо с кучей ошибок: дядя приглашает племянника в гости.

— Нет, — терпеливо разъясняет он, — приглашение должно быть не такое.

— А что плохо?! Какое еще?..

Ну, чтобы оно было официально заверено в МИДе Франции или где там еще, с печатью и подписью, по установленной форме. Надо обратиться к юристу тот все расскажет.

— На кой черт все это надо?! — взрывается дядя.

— А хрен его знает, товарищ майор, — меланхолично сочувствует родственнику Симон. — Чтобы был во всем порядок.

— Такой порядок при немцах назывался «орднунг»! — зло говорит дядя. — Ничего, мы им показали «орднунг»! Кстати, с чего ты взял, что я майор? Ты так мелко обо мне думаешь? Или это ты... не ко мне обращался? — вдруг догадывается он. — Там у тебя кто-то есть?..

— Это присказка такая, — отмахивается Симон, и невидимый майор, как далекий домовой в погонах, следит за ним из телефонной мглы. Боже, что за наказание! Ну как ты ему по телефону объяснишь, что все международные переговоры, да еще с капиталистическими странами, обязательно прослушиваются? Что все международные письма обязательно читаются цензурой, оттого и ходят по два месяца?