Жиль Дове - Когда умирают восстания
Берлин, 1919-1933
Диктатура всегда приходит после поражения социальных движений, после того, как они усыпляются и умерщвляются демократией, левыми партиями и профсоюзами. В Италии окончательное поражение пролетариата и приход фашистского вождя к руководству государством разделяют несколько месяцев. В Германии преемственность разделяется и создается разрывом в 12 лет. 30 января 1933 г. предстает прежде всего как политическое или идеологическое явление, а не как последствие прежнего социального землетрясения. Народная основа национал-социализма и его убийственная энергия остаются тайной, если мы будем игнорировать вопросы о покорности, бунте и контроле над трудом, о его положении в обществе. Поражение Германии в 1918 г. и падение империи привели в движение пролетарское наступление, достаточно сильное для того, чтобы сотрясти основы общества, но неспособное революционизировать его. Это поставило социал-демократию и профсоюзы в центральное положение ключа к социальному равновесию. Социал-демократические и профсоюзные вожди выдвинулись как люди порядка и не стеснялись вызывать «добровольческие корпуса» — абсолютно фашистские группировки, в рядах которых было много будущих нацистов — чтобы подавить радикальное меньшинство рабочих во имя интересов реформистского большинства. Разбитые сперва правлением буржуазной демократии, коммунисты затем потерпели поражение от рабочей демократии: «рабочие Советы» выразили доверие традиционным организациям, а не революционерам, с легкостью заклейменным как антидемократы. Соединение демократии и социал-демократии было совершенно необходимо германскому капитализму, чтобы привести рабочих в порядок, убить бунтарский дух в кабинах для голосования, чтобы добиться у хозяев серии реформ и рассеять революционеров.
С другой стороны, после 1929 г. капитализм нуждался в уничтожении части средних классов, в навязывании дисциплины пролетариям и даже буржуазии. Рабочее движение, отстаивавшее политический плюрализм и непосредственные интересы рабочих, стало препятствием на этом пути. Организации рабочего класса выполняли функции посредников между капиталом и трудом, но теперь обе стороны не признавали за ними этой роли. Тем не менее, они пытались сохранить автономию от обеих сторон и от государства. Социал-демократия имеет смысл только как сила, соперничающая с предпринимателями и государством, но не поглощенная ими. Ее призвание состоит в управлении гигантской политической, социальной, обеспечивающей взаимопомощь и культурной сетью, всем тем, что сегодня назвали бы «ассоциативным». Более того, компартия Германии быстро создала свою собственную сеть, более маленькую, но тем не менее широкую. Но по мере того, как капитал становился все более организованным, он стремился связать вместе все свои различные нити, внеся государственнический элемент на предприятия, буржуазный элемент — в профсоюзную бюрократию и социальный элемент — в администрацию.
Сила рабочего реформизма, проникшего, в конечном итоге, в государство, и его существование в качестве своего рода «контр-общества» превращали его в фактор социальной консервации и мальтузианства. Капитал, оказавшийся в кризисе, должен был ликвидировать этот фактор. Защищая наемный труд как составную часть капитализма, СДПГ и профсоюзы выполняли в 1919-1921 гг. крайне необходимую антикоммунистическую функцию. Но теперь та же сама функция побуждала их ставить интересы наемной рабочей силы превыше всего, в ущерб делу реорганизации капитала как целого. Стабильное буржуазное государство попыталось бы решить проблему с помощью антипрофсоюзного законодательства, разгрома «рабочих бастионов» и выдвижения средних классов во имя современности в противовес архаизму пролетариев, как это было сделано позднее в тэтчеровской Англии. Но такое наступление предполагает, что капитал более или менее объединен под контролем немногих господствующих фракций. Однако германская буржуазия в 30-х гг. была глубоко расколота, средние классы находились в состоянии коллапса, а государство-нация — в хаосе. Современная демократия представляет и примиряет антагонистические интересы, насколько это оказывается в ее силах — посредством соглашений или силой. Бесконечные парламентские кризисы, реальные или воображаемые заговоры (полем которых стала Германия после падения последнего социалистического канцлера в 1930 г.) при демократии были постоянным признаком длительного беспорядка в правящих кругах. В начале 30-х гг. кризис поставил буржуазию перед выбором несовместимых социальных и геополитических стратегий: растущей интеграции рабочего движения или его ликвидации, развития мировой торговли и пацифизма или автаркии, закладывающей основы военной экспансии. Решение не обязательно означало приход Гитлера, но оно предполагало концентрацию силы и насилия в руках центрального правительства. Когда центристско-реформистский компромисс истощился, единственным вариантом могло стать государственническое, протекционистское и репрессивное решение. Такая программа требовала насильственного разгрома социал-демократии, которая, приручая рабочих, приобрела огромное влияние, но была неспособна унифицировать вокруг себя всю Германию. Эта унификация стала задачей нацизма, способного обращаться ко всем классам, от безработных до капитанов индустрии, используя демагогию, превосходящую демагогию буржуазных политиков, и антисемитизм, обеспечивающий сплоченность одних посредством исключения других.
Выходит, что рабочие партии сделались препятствием для такого рода ксенофобского и расистского безумия после того, как столь часто шли вместе с национализмом? Что касается СДПГ, то это стало ясно с начала века, очевидно в 1914 г. и скреплено кровью в пакте 1919 г. с «добровольческими корпусами», отлитыми в той же военной форме, что и современные им «фаши». Компартия Германии, в свою очередь, не замедлила вступить в союз с националистами против французской оккупации Рура в 1923 г. и открыто заговорила о «национальной революции», что побудило Троцкого написать в 1931 г. памфлет против национал-большевизма. В январе 1933 г. жребий был брошен. Никто не может отрицать, что Веймарская республика с готовностью предалась Гитлеру. Как правые, так и центр рассматривали его как эффективное решение, чтобы вывести страну из тупика, или как некое временное меньшее зло. «Крупный капитал», опасавшийся любого неконтролируемого сдвига, до поры до времени был по отношению к нацистской партии не щедрее, чем к другим националистическим и правым формированиям. Только в 1932 г. Шахту, доверенному советнику буржуазии, удалось убедить круги бизнеса поддержать Гитлера (тем более, что тот несколько утратил поддержку избирателей), поскольку увидел в нем силу, способную унифицировать государство и общество. То, что крупная буржуазия не предвидела и не принимала во внимание, что за этим последует, приведя к войне и поражению, — это уже другой вопрос. Во всяком случае, она не присутствовала в значительной степени в тайном сопротивлении режиму.
30 января 1933 г. Гитлер был совершенно легально назначен канцлером. Его назначил Гинденбург, за год до того переизбранный конституционным президентом при поддержке социалистов, видевших в нем оплот против… Гитлера. Нацисты были в меньшинстве в первом правительстве, сформированном лидером НСДАП. В течение нескольких недель маски были сброшены: активисты рабочего движения были схвачены, его бюро конфискованы, установлено царство террора. На выборах в марте 1933 г., которые проходили в атмосфере насилия со стороны штурмовиков и полиции, НСДАП провела в рейхстаг 288 депутатов (у КПГ осталось 80, у СДПГ 120 депутатов). Наивные люди могут удивиться покорности, с которой репрессивный аппарат повиновался диктаторам, но государственная машина всегда подчиняется власти, которая распоряжается ею. Разве новые вожди не были полностью законными? Разве видные юристы не сочиняли их указы в соответствии с верховными законами страны? В «демократическом государстве» (а Веймарская республика была именно таким) в случае возникновения конфликта между частями двучленной системы — демократией и государством — победа оказывается не на стороне демократии. В «правовом государстве» (каким был Веймар) в случае возникновения противоречия право подчиняется государству, а не наоборот.
Что же делали демократы на протяжении этих нескольких месяцев? Правые приняли новое испытание. Католическая партия Центра, поддержка которой на выборах в марте 1933 г. даже возросла, проголосовала за предоставление Гитлеру всей полноты власти сроком на 4 года. Эта власть стала легальной основой для последующей диктатуры. В июле Центр вынужден был самораспуститься. Социалисты, со своей стороны, попытались избежать судьбы КПГ, запрещенной 28 февраля вслед за пожаром рейхстага. 30 марта 1933 г. они вышли из Второго Интернационала, чтобы доказать свой национальный германский характер. 17 мая их парламентская группа голосовала в поддержку внешней политики Гитлера. Тем не менее, 22 июня СДПГ была распущена «как враг народа и государства». Профсоюзы пошли по стопам итальянской ВКТ и пытались спасти, что можно, настаивая на своей аполитичности. В 1932 г. профсоюзные лидеры провозгласили свою независимость от всех партий и индифферентность по вопросу о форме государства. Это не помешало им стремиться к соглашению со Шлейхером, который занимал пост канцлера в ноябре 1932 — январе 1933 гг. и пытался обрести себе опору и доверие среди рабочих с помощью демагогии. После того, как нацисты сформировали правительство, профсоюзные лидеры убедили себя в том, что если они признают национал-социализм, режим сохранит за ними хотя бы небольшое пространство для действия. Вершиной этой стратегии стал фарс, когда члены профсоюзов маршировали под знаком свастики 1 мая 1933 г., в день, переименованный в «Праздник немецкого труда». Они зря старались. В последующие дни нацисты ликвидировали профсоюзы и арестовали их активистов.
