Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6436 ( № 43 2013)
Вспомнить об этом эпизоде меня заставили события в Бирюлёве.
Прежде всего потому, что фактор большинства, сыгравший громадную роль в протестах, мало чем отличавшихся от беспорядков в Греции и во Франции, похоже, так и не был учтён властью во время «разбора полётов».
Что, собственно, произошло? Мы все прекрасно знаем, что национальные диаспоры стали в России негласным субъектом политики. Мощным и влиятельным. В Москве есть анклавы, где этнический криминал подменяет собой законную власть. Эти территории выпали из-под российской юрисдикции, но мы стараемся не думать об этом. И лишь когда мы слышим речи адвоката Хасавова или полицейскому пробивают голову, наступает кратковременное прозрение.
Когда власть рассматривает то или иное убийство как «частный случай», возникает ощущение, что она не заинтересована в наведении порядка. А это неизбежно вызывает соблазн навести его собственными силами, что ведёт к беспорядкам, битью витрин и переворачиванию автомобилей. Вот к чему приводит пренебрежение к интересам, традициям и культуре большинства.
Национальное большинство в его исконном понимании – это просто люди с общими традициями, интересами, правовой культурой и историческими задачами. Независимо от «формы лица». Но понимают ли это госчиновники? Судя по двусмысленной реакции на бирюлёвские события, не вполне.
Хотелось бы надеяться, что такая шаткость представлений – остаточное явление, результат господства той постмодернистской этики, из пут которой и Россия, и остальная Европа понемногу выбираются.
Но до сих пор ещё приходится слышать, что «в сложном, меняющемся мире» интересы людей не сводимы к единому знаменателю. Или наоборот: что большинство существует лишь как носитель тоталитарного «анонимного сознания». Лично мне последний тезис напоминает мораль советской продавщицы: «Вас много, а я одна»[?]
Вспомним историю Европы. Именно фактор большинства, во всяком случае городского большинства, стал двигателем буржуазных революций, которые утвердили в мире господство либеральной модели. Но в начале XXI века процесс вошёл в стадию самоотрицания. «Большинство», как и сама «демократия», неудобно правящему слою, оно слишком связано с традицией, с нравственными устоями, мешает диверсификации культур и моделей поведения. Отсюда попытка дискредитировать категорию «большинства». Именно дискредитировать, а не отменить. Ведь открыто порвать с демократической традицией – традицией vox populi – было невозможно. У многих ещё стояли перед глазами страницы прочитанных в школе учебников. При резком развороте от демократии к либеральному элитаризму лодка могла бы перевернуться: это означало бы смену основного гражданского культа, к которой общественное мнение Запада было не готово.
Пришлось делать реверансы. Понятие «демократия», производное от «большинства», европейские либералы раздробили: поделили демократию на зрелую и незрелую, архаичную и цивилизованную. Россия услужливо поспешила внести и свои «пять копеек» в этот процесс, выдумав демократию «суверенную».
Сегодня либеральные требования к обществу всё больше расходятся с принципами классической демократии, хотя эксперты ещё не решаются это признать.
Но рано или поздно придётся сказать об этом вслух и сделать выбор между демократией и либерализмом. Либерализм так или иначе сойдёт со сцены, но всё же от этого выбора многое зависит. Вовремя выбрав демократию, мы сможем сделать возврат к традициям человечным, социально ориентированным, обойтись без фундаменталистских крайностей. Словом, обеспечить европейской цивилизации мягкую посадку.
Времени осталось немного. Эпоха политкорректности завершает свой цикл. Набирает силу иная тенденция – поиск человечеством нового морального консенсуса. Об этом сегодня говорят представители многих христианских конфессий, причём в последнее время – не только традиционалисты.
Не по приказу
Когда 4 ноября 2005 года на московскую окраину с дозволения городской власти вышло непуганое поколение русских мальчишек и заявило о существовании забытого Конституцией 120-миллионного этноса, многим казалось, что всё разрядится в нецензурных кричалках и к следующей годовщине само собой рассосётся. Не рассосалось. К юным присоединились те, кто постарше, поопытнее, кому надоело лишь ворчать на кухнях о том, как всё вокруг плохо.
Феномен русского марша с его широким смысловым разноцветьем - от монархистов и социалистов до демократов и родноверов – совпал с тягой населения к неприказному единству перед такими напастями, как депопуляция, коррупция и миграция, которая уже давно напоминает легализованное нашествие. Русский народ, которого как бы нет, после номенклатурно-олигархической революции, кажется, приходит постепенно в себя, вспоминает свою историю и приходит к выводу, что многие нынешние начальники в одной компании с оппозицией не служат национальному большинству, не считают его государствообразующей силой и не несут перед ним никакой ответственности. И спорить тут не о чем: мажорная публика, мечтающая свалить в Лондон, страшно далека от русского мира. Её номенклатурная логика такова: зачем служить тому, чего по тексту ельцинской Конституции формально не существует.
Распад Российской, а затем советской империи наглядно продемонстрировал, что вместо единого вымышленного народа на наших пространствах бурлит гигантский котёл больших, не очень больших и совсем крохотных этносов, которые периодически сходятся и расходятся, дружат и ссорятся, воюют и договариваются. Империи создаются и распадаются, а этносы за редким исключением остаются. Такова действительность, а не камуфлирующие её пропагандистские миражи.
РИА "Новости"
За последнее время кое-что вокруг изменилось. Сначала в умах молодых, а затем и в умах более консервативного поколения. Первый немногочисленный марш в столице, в котором участвовали в основном обезличенные балаклавами фанаты и скины, которых буквально конвоировала усиленная милиция при полной боевой амуниции, с лающими овчарками и конными патрулями, сменился иными шествиями. В ноябре прошлого года в далеко растянувшихся колоннах рядом с коротко стриженными парнями уже шагали вполне цивильные москвичи – часто рука об руку с жёнами, мужьями, детьми и внуками при дружелюбном сопровождении полицейских. Даже на телевизионной картинке было хорошо видно, что в этом пёстром людском потоке люди чувствовали себя своими среди своих – по настроению, по облику и судьбе.
Участники теперь уже традиционного марша вместе со всем русским движением за последние годы повзрослели и стали заметным явлением политического развития как в Белокаменной, так и в удалённых от неё губерниях. Региональные центры, в которых этого марша до сих пор по каким-то причинам не было, можно пересчитать по пальцам. В их числе родной мне Хабаровск. Но и он, судя по настрою инициативной группы из молодых людей, довольно скоро встанет в один ряд с русскими городами, чьи коренные жители заявляют о своих правах.
Слишком долго русские не имели возможности формулировать и воплощать свои национальные цели законными путями и способами. Все права на эту щекотливую тему присвоила поначалу вскормленная в западном духе аристократия, а затем интернациональная партбюрократия. И вот первые ласточки пробуждения в неласковую ноябрьскую пору. Чего от них, по правде говоря, жду? Например, хотелось бы этим маршем напомнить, что Хабаровск является русским городом, а Хабаровский край русской землёй. При этом очень надеюсь на здравое восприятие организаторами шествия происходящих в стране и регионе событий, на их понимание менталитета своих соплеменников и традиционных приамурских народностей. Надеюсь, обойдутся без оголтелого радикализма и нигилизма. Хочется, чтобы русские активисты смотрелись умнее и убедительнее оппонентов, чтобы правоохранители не видели в них заведомых нарушителей, а в митинговой активности было поменьше пустой помпы, как, например, это бывает у «не зависимых» неведомо от кого профсоюзов.
Кстати, раз уж они такие независимые, давно могли бы заняться теми, кто разменивает на мигрантов коренное местное население, словно гоголевские помещики крепостных. В самом деле, что мешает профсоюзным полководцам защищать отечественный рынок труда так же решительно и системно, как японские профсоюзы? Разница между двумя подходами в том, что все японцы ощущают себя одной национальной семьёй, а у нас русская солидарность считается непозволительной роскошью и очень подозрительным делом.
Деятельность профсоюзов сводится по большей части к переговорам с объединениями легальных работодателей о символических повышениях минимальной зарплаты. А кто будет охватывать коллективными договорами и профячейками большую часть коммерческих фирм? Добиваться почасовой фиксированной оплаты труда, замораживания монопольных тарифов, деофшоризации экспортёров, установления надёжных барьеров для иностранной рабсилы? Но нашим политикам и чиновникам, как правило, некогда, потому как они сами по уши в бизнесе.
