Алексей Бердников - Жидков, или о смысле дивных роз, киселе и переживаниях одной человеческой души
Где тетя -- одописец Октября!
Стихи в газетах "Правда", "Труд", "Известия",
"Московский комсомолец", например,
Мы с Тетушкой писали вместе. Я
Вгонял болванку в заданный размер,
Необходимый в жанре благочестия.
Тетя же выдавала полимер
Стиха, вроде волокон каучука,
Где отзывалась на событье чутко.
Мы это сами сделали и то,
Что нынче не секрет от тех, за стенкой...
То, что, читатель, встретишь у Барто
И, не боюсь сказать, у Евтушенко,
На свет смог в муках произвесть никто
Как Тетушка. Обугливалась гренка,
А мы корпели над строкой "Труда" -
Я -- в муках совести, она -- труда.
У многих нынче есть пристрастье к Рильке.
Я перевел для тети "Часослов" -
Так поступив не из участья к Рильке,
Но чтоб помочь ей уяснить со слов,
Как современно написать о кильке,
Чтоб "Комсомолка" приняла без слов.
А Тетушка, набравши в зубы шпильки,
Уж думала о Лорке, не о Рильке!
Рильке, Лорка и Кафка -- три кита
Тетушкиной программы. На затравку,
Где что-то сбрасывалось со щита, -
Бюрократия, например, там Кафку.
Рильке -- где обнажалась нищета
Рабочих Запада. А там, где травку
Воспеть и Первомай, и шум полей, -
Там Лоркин дольник был всего дельней.
Но тайной страстью тети был не Лорка,
Не Рильке и не Кафка. Некий стих,
Домашний как полынь, и как касторка
Комнатный. Привнесенный не из книг
(им даже возмутилась бы "Вечорка").
Но Тетушка им грезила, постиг -
Нуть тайну жуткой прелести не в силах
Племяннических строк. Простых и милых:
Это бывает, когда рояль выбрасывает
Судороги в припадке.
Это бывает, когда скрипач растрясывает
С башки волос остатки.
Когда начинают дамы,
Воспаряя в горние сферы,
Ронять с балконов номерки в партеры -
Тогда и бывает
вот это самое!!!!
И я ищу тетю мою в годах
Минувших, в быте, позабытом ныне.
В стране, куда не ездят в поездах.
В воспоминаньях, дневниках, где иней
Годов осеребрил чернильный прах
И где страницы желтые пустыней
Пахнут, где в вереске просохших строк
Гнездится Время. И студеный ток
Несет форель величиной с теленка.
Ах, на муравчатом на бережке
С лукошком босоногая девчонка -
Рыба в струе и ягодка в леске.
А птицы-то! Гористая сторонка.
В ней села дремлют на большой реке.
Поуживают рыбаки, не тужат,
Попы в баских церквах вечерни служат.
Жгут угли углежоги. На пожог
Везут руду крестьяне при заводе.
Кто в сундуках таит какой лишок,
А кто с утра не сыт, живет в заботе.
Кто просит, опершись на посошок,
И девочка до вечера в работе -
Ей чистить, мыть, косить, пасти, качать
И на тычки улыбкой отвечать.
Она удивительна, моя тетя.
Кротость и воля сочетались в ней
С быстрым умом. Она -- хоть в устном счете,
Хоть в грамоте -- поповен всех сильней.
И вот заезжий человек: Пойдете
Ли в семинарию? -- Нет, нет: нужней
Семье кормилица... -- Но вы, быть может,
Живую душу губите... Поможет
Земство -- стипендией... И вот она
Становится учителем. И едет
Служить в село Клевакино. Война
И голод. Марксом и Черновым бредит.
И революцией. Потом, жена
Чекиста, борется с разрухой и дет
Сады организует, сыпняком
Болеет, но жива -- худым пайком,
Идеями и будущим. К монголам
Направлена. По долам, по горам
И по монастырям, и мелким селам
Учат детей, расстреливают лам,
Сеют террор и знания. Уколом
Лечат люэтиков, а также драм
Политпросветкружки организуют,
Скрывая, что по родине тоскуют.
Индустриализацья, коллекти
Визацья, конституцья, революцья -
Вас выносить и воплотить! Снести
На раменах, чтобы была не куцья!
И, как огонь в ладонях, вас спасти,
Когда вокруг со скрежетом мятутся
Все силы мрака, сохранить очаг,
Держа революцьонный крепкий шаг!
Но как не вечно рушишь или строишь -
А делу и потехе время есть -
И вечным криком нервы лишь расстроишь,
Когда-нибудь стоящий должен сесть,
А коли сел, стал думать -- не герой уж -
Так революцья длится не Бог весть,
И то, что было трепетным и кровным,
Становится уставным и чиновным.
И революцья ревностно блюдет
Канон от нечиновных революций...
А Тетушка туда и не идет!
Ей дела нет до виз, благополлюций.
Она остаток жизни проведет
В благословенном поиске созвучий -
Чтобы прейти. Не так, как воск в свече, -
Но как вода в прозрачнейшем ключе.
БЕДНАЯ ТВАРЬ
Кто выдумал тебя? Кто источил?
Кто дал такую силу бедной твари?
Звучать томительнее страдивари
Кто твой хребет и ноги научил? -
Сказав так, из объятий исключил
Ее он и подумал: снова в паре! -
И вякнула она: А ты в ударе!
Смешно ты это, право, умочил! -
-- Да я тебя не кину! -- Уж не кинешь,
Покудова еще тебе дышу,
А коли кинешь, то куда и двинешь?
Я камышинку в позвонках ношу:
Ко мне уж языком, гортанью хлынешь, -
Исторгнешь душу -- или песню вынешь! -
Исторгнешь душу ей и песню вынешь
Бывало -- вот ведь что. Ведь какова?
Хотя -- ведь это что? Слова... слова...
В словах не тот эффект, а вот как вдвинешь!
Опять в глазах у ней простор и синь -
ишь! -
И в волосах засохшая трава,
В душе стоят озера, дерева, -
Короче говоря, не баба -- Синеж.
-- Давай-ка поспиваем, ревунок! -
Поет -- и голосок сбивает с ног:
В нем скрежеток, как если примус чинишь.
Зато гортань Жидкова -- что алмаз,
А Стешеньки -- сребро среди желяз, -
Так ей и обречен, куда ни кинешь.
Тому и обречен, куда ни кинешь,
Что, с ней скитаясь, века не избыть, -
Петь песни по дворам, тому и быть,
И сдохнуть с милой, с ней -- единый финиш.
Поди на родине, не на чужбине ж
Падешь. А ей равно -- запеть, завыть,
Цивилизованность в себе забыть,
Сермяжность бабью воскресить, все нынеш.
-- Ножи точить! -- мы тоже из точил,
Хотя не правим ни ножа, ни бритвы.
Берем не деньги -- слезы да коритвы,
И нам от кровельных жестяных крыл
Летит порой: Ах мать вашу едрит, вы!
И кто тебя лечил -- не долечил!
-- А кто тебя лечил -- не долечил!? -
И говорит с тоской: Пойдем, не надо!
Ин наша муза этим не отрада,
Заквакали, как жабы из бучил.
А мне и жалко этих дурачил! -
-- Жалей! -- я возражал. -- Какого ляда
Жалеть необразованное стадо... -
-- Им Господи сердца не умягчил, -
Она мне, -- вот и сердются напрасно.
Антоша, помни! Помни ежечасно,
Что нам Всесвятый дивный дар вручил,
Затем чтобы и в непогодь, как в ведро,
Мы наши голоса струили бодро... -
Тут в небесах вдруг некто заскворчил.
И только этот самый заскворчил, -
Она умолкла, вняв ему всем телом,
И голосом прелестным, оголтелым,
Вплела сребряшку в медь его скворчил.
Он аж от удивленья опочил,
Но тут же выдал трель красно и делом -
И вот их голоса взнеслись к пределам
Неясных, хоть немеркнущих свечил.
Короче говоря, вот те и блин -- ешь!
И рот разинув, как -- не зная сам,
Я отлил пулю вышним небесам
Такую, что и варежку разинешь,
Поскольку, видимо, я сам -- сусам.
Да, уж того, что суждено, не минешь!
И так как, коли суждено, не минешь,
То мне тотчас же, замарав лицо,
С небес пришло куриное яйцо,
И мне пришлось прерваться на средине ж,
Чтоб заорать наверх: Еще раз кинешь! -
И крикнула она, подняв лицо:
Как можете вы оскорблять лицо! -
И мне сказала: На, утрись, не в глине ж! -
И я, подумавши: Конечно -- нет! -
-- Пойдем к другому: этот двор отпет, -
Она сказала, -- иск ему не вчинишь
За твой замаранный высокий лоб... -
И поднял я с земли гранитный боб...
Раздался звон стекла... -- Еще раз кинешь!
Эй ты, Сольфеджио! Еще раз кинешь! -
-- И кину! -- Ну-ка кинь! Иди к окну,
Я те на шляпу на твою какну! -
-- Какнешь ты здорово! Кишками скинешь! -
-- Иди ко мне наверх, сейчас загинешь... -
-- Да я тя щас сквозь фортку протяну! -
-- А я те глаз на зад твой натяну! -
-- Соплями к подоконнику пристынешь! -
И, засмеявшись, молвила: Нет сил
Смотреть, как в свару втянутся мужчины,
Скажи, где ты язык свой отточил? -
-- И нет тут никакой первопричины! -
-- Да поняла уж! Нет такой кручины,
Чтоб так себя на всех ты ополчил! -
Чтоб так себя на всех я ополчил, -
Оно, конечно, не было резона:
Козу мне делали, ведь не бизона,
Никто меня не портил -- всяк учил.
Всяк нитку из меня себе сучил,
Плел коврики для всякого сезона -
Для кухни, для площадки, для газона...
Я зуб и юшку из себя точил.
Да, уж того, что было, уж не будет!
Ну где тот синевзорый мальчуган,
Который окружающим поган,
Уже затем, что в них чегой-то будит,
Когда их к делу нудит чистоган.
Однако ж разберемся -- кто нас судит...
