Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №1 (2003)
Я довольно часто выступаю в тюрьмах. Однажды ко мне подошел уголовник и спросил: “Вам не страшно, Александр Яковлевич, что нас скоро будет больше, чем вас?” Жуткая фраза, от которой я покрылся холодным потом. Те, которые миллионами, миллиардами воруют, они только должности меняют. Такие над судом стоят — они неподсудны. Бесятся от жира и грабят беспрепятственно: нет на них закона. А за мелкое воровство, когда безработный парень украл три буханки хлеба, потому что он хочет есть и хочет накормить голодную мать, дается судом три-четыре года заключения. На кого работает такая судейская машина?!.
Огромное количество работоспособных людей оставили без работы, без возможности выжить нормальным путем, и вот такими мужиками забивают тюрьмы. Так ломают судьбы миллионов наших ребят: отправляют их туда, за колючую проволоку. Изолируют от жизни. Уничтожают парней войной в Чечне, убирают их с глаз долой в тюрьмы, потому что боятся их. Возмущения голодного народа боятся. Что это, как не политика, настроенная на беспрепятственный грабеж России?
И ведь как они начинали, все эти грабители, которые шли к абсолютной власти? Прикрывшись лозунгами о демократических свободах, обобрали народ так, как никаким коммунистам не снилось. А ведь нового демократы ничего не придумали — под теми же лозунгами все разорили, под которыми разоряли Россию большевики в семнадцатом, в восемнадцатом годах: все те самые “свобода, равенство, братство” были в ход пущены: лозунги французской революции. И снова эти новые, демократические, революционеры много беды нам принесли. Очень много. И еще не один десяток лет этих дел нам не расхлебать... Можно ведь было спокойно все переводить на другие рельсы, эволюционным путем. Разные формы хозяйствования ужились бы и не помешали друг другу. В 1991-м году трех человек убили — принесли в жертву бескровной, в общем-то, революции. А большую кровь пролили — в 1993-м году... Перед расстрелом Белого дома и квартиры были вокруг здания к этому предстоящему событию скуплены, и камеры в них для съемок были установлены заранее. Чтобы весь мир, в полном объеме, мог созерцать, как русские расстреливают русских. Вот как тщательно и заблаговременно был проработан этот сценарий. Все по программе шло.
...А в небе кружат вороны.
И вся в узлах верста.
И мы по обе стороны
Распятого Христа.
Поэт Алексей Алексейченко, который живет в белгородском селе, написал это. Короткое у него еще есть стихотворение — “У Белого дома”:
Постреляли. Пострелялись.
Что народу от того?
Кроме крови, не досталось,
Не досталось ничего.
Кроме пьянства по России,
Кроме Бога одного...
А у матери — Марии —
Сын убит. Да и всего.
Западному капиталу, нашим приватизационным олигархам нужна Россия. Чтобы беспрепятственно ее дробить и обирать дальше. Потому что здесь корень наш, препятствующий распространению мирового зла. Им нужно уничтожение России — потому что она их не принимает ! И русский человек будет препятствовать ее дроблению и разрушению лишь до тех пор, пока он помнит, что он — русский. Им надо, чтобы мы забыли все свое. А чтобы усваивали ту пошлость, которую нам дадут.
Хотели в наших паспортах отчества нас лишить, обкорнать наше происхождение. Хотели, чтобы за мной имени отца моего не стояло больше: стереть намеревались мое прошлое. А мое отчество — это мое Отечество ! У православных, сохранивших старообрядчество, до сих пор живо в памяти то время, когда борода называлась словом “отечество” . И не случайно реформатор Петр I начал реформу с того, что сбривал бороды — лишал Отечества...
Сегодня взамен нашей родной и чистой культуры с эстрадных площадок, с экранов телевизоров льется откровенное бесовство. Оно не несет ни красоты, ни гармонии. Оно несет чудовищные вибрации, вбивание примитивного ритма. И миллионы наших детей вбирают их в себя. Но чем больше будут люди поглощать этой музыкальной грязи, бесстыдства, крови, тем быстрее наступит отторжение. И это будет Великое Отторжение, после которого захочется вернуться к своим истокам. К тому же самому ручью животворящему — к чистоте, потому что дьявол лишен двух вещей: чувства меры — и чувства стыда.
Но чем больше будет проявляться это их безобразие... (Слово-то какое — без образие , отсутствие образа, искажение образа, исчезновение первоначального образа. Человек сотворен по образу и подобию Бога. А тут — потеря этого образа во всем, потеря этой Божественной своей субстанции, которая дается каждому человеку от рожденья!)... Так вот, чем больше будет этого безобразия, чем больше оно будет распоясываться и царить на нашей земле, тем сильнее человек будет тянуться к Настоящему. К чистому, родному. Тем скорее он прикоснется к образному . К Божественному.
Ведь человек в основе своей — существо гармоничное. Именно потому он все это видит и начинает в конце концов искать эту гармонию в себе — и в мире. Все равно Божественное в нем — говорит, оживает, пробивается сквозь все наносное... Даже преступник, если он не больной психически, подсознательно стремится к очищению. И в нем тяга к своей первосущности, не искаженной пороком, — она живет вечно. Да, бывает, что это — совершенно потерявший себя человек. Но все равно, он мучается и страдает. Человек, пусть подсознательно, стремится к этой дороге Божественной, и он — идет. И даже если в этом не признается и вроде все это отрицает — гордыня его заедает, — а все равно: всякий в душе своей стремится приблизиться к Божественному. Особенно — к концу жизни.
Конечно, любой человек переживает периоды обострения всяких нравственных болезней. “Война убивает тело, мирное время убивает душу, и неизвестно, где больше жертв” — так говорили оптинские старцы. И я приветствую такой принцип: делай во благо ближнего — и во благо самого себя. Отдав — приобретешь, а взяв — потеряешь.
Строительство церквей идет вокруг. Но это же происходит и внутри души отдельного человека — строительство храма души. Происходит, именно — наперекор всему безобразию, оживление духовной сути в людях. И в храмах наших душ начинается служение душевное. Служение Богу и России.
Может быть, сегодня мы не прячем глаза от стыда, глядя на главу нашего государства, потому что он — первый верующий правитель за последние восемьдесят лет. Именно это внушает надежду на то, что вот еще немного — и начнет очищаться Россия от маститых грабителей народа.
Говорят, нацию можно считать умершей, когда в ней не остается человека, способного отстаивать свой народ всегда и везде ценою собственной жизни. Нет такого человека в народе — все: нет народа... Но невелика сейчас премудрость — потерять жизнь. А смело, бесстрашно побеждать, сохраняя себя как можно дольше, — вот умное искусство, которому надо учиться всем нам. Всем, любящим нашу обездоленную, обираемую до нитки Россию.
На детей и внуков очень надеюсь. Они еще скажут свое!
... НО СТЕПАН СКАЗАЛ: “НЕ ТРОГАЙ ЕГО”
Мне в детстве еще было внушено: как бы тебе ни было плохо, всегда есть люди, которым в тысячу раз хуже. Вот что мне помогает не слишком сосредоточиваться на своих личных бедах, а помнить о других, которым тоже нелегко. Все детство мое прошло в Забайкалье. В Читинской области — в бурятском поселке Цугульский Дацан. Его еще называют для краткости Ц. Дацаном... Купался на реке Онон — это приток Шилки. А когда мне исполнилось восемь лет, мы переехали на станцию Степь. Путь был короткий — всего восемнадцать километров от Ц. Дацана.
На станции Степь ничего, кроме степи, я не видел. Наша станция свое название полностью оправдывала. Степь простиралась до самого горизонта и дальше, как в фильме Никиты Михалкова “Урга”. Режиссерски он там очень точно передал это ощущение зноя, звенящую от жары степь. Я даже запах степной чувствовал, когда смотрел его фильм... Замечательный фильм!
А какие там бывают метели, морозы! Идешь зимой в школу. Стужа до костей пробирает. И воробышки начинают падать с проводов от холода. Я их за пазуху набирал. Сразу — несколько штук. Пока до школы иду, они отогреваются у сердца. Потом в классе выпускаю. Бывало, что вместе с воробьями и меня из класса в холодный коридор выгоняли. Хорошо, что не на улицу.
Жилось нам всегда чудовищно трудно. Собственно, как и большинству в послевоенные годы. Спасибо, мама у меня была человеком с характером. Она и жесткая — и добрая, веселая. Работящая была моя мама и редко опускала руки.
Около года жили мы в землянке, в бывшем морге. Получилось так, что сгорел наш дом. Переехали мы в другое место, а поселить нас было некуда. И когда мы вошли в землянку, оттуда только что покойника убрали. Сложили мы там печурку с дымоходом. Две кроватки нам поставили. Были еще тумбочка и табуретка, вот вся наша мебель. В этой землянке я и жил несколько лет.
