Владимир Снегирев - Вторжение
-— Вы спрашиваете об Амине? Тогда записывайте. Первое: Амин никогда не был агентом ЦРУ. Он был коммунистом. Но он был таким коммунистом, как Сталин, он очень любил Сталина и даже старался кое в чем ему подражать. Он также был пуштунским националистом. Всячески раздувал собственный культ, причем жаждал известности не только в Афганистане, но и во всем мире — эти его амбиции в буквальном смысле не знали границ. Не могу отказать ему в таланте крупного организатора, правда, оговорюсь, что прогресса во всем он стремился добиться очень быстро, сию минуту.
Иногда Амин с восторгом начинал рассказывать о Фиделе Кастро, было заметно, что он завидует его огромной популярности, авторитету, его героическому прошлому. Будучи министром иностранных дел, он дважды побывал на Кубе и там, судя по его словам, Кастро очень гостеприимно принимал Амина, даже позволил ему присутствовать на заседаниях Политбюро, о чем Амин рассказывал с особым воодушевлением.
Был тщеславен, имел склонность к театральным эффектам. Снимался в художественном фильме, играя в нем роль героя подполья, вождя апрельской революции, то есть самого себя. Причем делал это с увлечением: придумывал разные сцены, заставлял переделывать сценарий — часто в ущерб исторической правде, но зато с пользой для самого себя. Он хотел появиться на экране в образе храброго, благородного и мудрого революционера, который постоянно печется о благе народном и при этом страшно рискует жизнью.
После апрельского переворота, освободившись из тюрьмы, он захотел въехать в центр города на танке. Танк встал на площади, Амин поднялся на башню и высоко поднял правую руку, на которой болтались наручники. Толпа от нахлынувших чувств взревела. Уже один только этот жест сразу сделал Амина чрезвычайно популярным. Похожий эпизод он требовал включить и в фильм.
И вот еще что запишите ради объективности. Я никогда не слышал от него ни одного плохого слова в адрес СССР. Если кто-то в присутствии Амина позволял себе даже вскользь упомянуть об отдельных недостатках Советского Союза, он тут же прерывал: «Никогда больше не говорите так». Хотя в повседневной жизни он предпочитал американский стиль: сказывались годы учебы в США.
Именно этот американский период в биографии Хафизуллы Амина впоследствии .р.тал основанием для обвинения его в принадлежности к ЦРУ. Это пытался утверждать, став «первым лицом», Б. Кармаль, но ему мало кто верил. Когда нам представился случай спросить самого Б. Кармаля, зачем он объявил Амина агентом ЦРУ, бывший афганский руководитель горько усмехнулся: «Вы лучше йадайте этот вопрос сотрудникам ваших спецслужб, которые тогда работали в Кабуле».
Шараи Джаузджани вел заседания первого съезда партии в январе 1965 года. Он узбек. Закончил богословский факультет Кабульского университета, где изучал ислам и право, затем, спустя десять лет, примкнул к одному из кружков, тяготевших к марксизму. При Тараки был генеральным прокурором республики, председателем Верховного суда, при Амине стал членом Политбюро, что впоследствии обошлось ему годами тюрьмы.
— Ваша перестройка освободила меня,— говорил Джаузджани, которого президент Наджибулла в середине 1989 года опять ввел в состав ЦК и назначил первым заместителем председателя Верховного суда, — Какие ошибки совершены в нашей партии за 25 лет?.. Многое крылось в субъективном факторе, то есть в личных взаимоотношениях руководителей партии. И Тараки, и Кармаль претендовали на главенствующую роль, и каждый твердил, что у рего на это больше прав. К примеру, Тараки обвинял Кармаля в знатном происхождении, а тот бросал, ему упреки в пуштунском национализме. Вот так — слово за слово — и доходило до открытой вражды... Интересуетесь Хафизуллой Амином? Что ж, вы пришли по верному адресу. Я хорошо знал его. Его портрет не напишешь только одной краской. Он был человеком, безусловно, мужественным, полным энергии, весьма общительным, и все это способствовало его популярности. В политике занимал крайне левые позиции. Догматик, Был абсолютно нетерпим к инакомыслию, любое сопротивление искоренял беспощадно. Да, верно, любил Тараки и преклонялся перед ним, но как только «учитель» оказался препятствием, уничтожил его без промедления.
Он не лукавил, когда клялся в вечной дружбе с СССР. Выступая однажды перед какой-то вашей делегацией, Амин сказал: «Я более советский, чем вы». Вряд ли он хорошо представлял себе, что означает быть советским, но в определенном смысле действительно был коммунистом — сталинского толка. Когда мы работали над созданием Конституции, предлагал устроить Афганистан по советскому образцу, то есть организовать ряд республик — пуштунскую, таджикскую, белуджскую и т. д. Настаивал также на включении в Основной закон тезиса о диктатуре пролетариата. От такой очевидной глупости его сумели отговорить три советника, специально приглашенные из СССР для помощи в разработке Конституции.
Вот что рассказывает А. М. Пузанов:
Во времена Тараки, но при деятельном участии Амина, были арестованы, брошены в тюрьму, подвергнуты жестоким пыткам многие видные деятели партии — члены Политбюро и ЦК. Я дал телеграмму в Москву с просьбой официально высказать озабоченность по этому поводу. Москва отреагировала соответствующим образом, о чем я и проинформировал Тараки. Но он отнесся к этому в высшей степени индифферентно: «Ревтрибунал решит, виноваты они или нет».
Мы-то уже хорошо знали, что невиноватых не бывает.
Когда Амин стал первым лицом, мои ребята мне докладывают: через неделю бывший министр планирования Кештманд будет расстрелян. Этого нельзя было допустить. Опять я попросил аудиенции у Амина. Как положено, поговорили мы вначале о всяких пустяках, потом я ему говорю: «Это верно, что Кештманд будет расстрелян?» — «Верно».— «Но ведь вы в своих выступлениях, осудив злоупотребления, которые имели место при Тараки, пообещали впредь руководствоваться гуманными принципами».— «Да, обещал».— «Теперь вы руководитель партии и государства — так не пора ли эти обещания выполнять?» — «Хорошо,— после некоторого раздумья сказал Амин,— я заменю казнь длительным тюремным заключением».— «Я могу сообщить об этом советскому руководству?» — «Да, конечно».
К тому времени я уже знал, что он контролирует наши городские телефоны. Нужно было соблюдать особую осторожность. А тут вечером мне докладывают: «Звонит Бабрак Кармаль и просит о немедленной аудиенции». Я знал, что Кармаль и пять его товарищей, которых внезапно, помимо их воли, отправили на «ответственную работу послами в ряд стран», в тот вечер участвовали в прощальной пирушке на вилле одного нашего корреспондента. Помощнику говорю: «Ответьте товарищу Кармалю, что посла на месте нет, будет только утром». Я понимал, что содержание нашего телефонного разговора — если он состоится — станет немедленно известно Амину.
Утром при встрече с Амином я сказал ему о вчерашнем звонке Кармаля. «Благодарю вас. Мне это уже известно»,— ответил он.
А. К. М и с а к. Бабрак Кармаль некоторое время Амина не слишком волновал. Амин считал, что политическая карьера того завершена. Тем не менее, позволив ему какой-то срок поработать в Чехословакии, Амин затем велел Кармалю возвратиться, якобы для назначения на другую должность. Это было, по-моему, еще летом. Однако Кармаль, заподозрив худшее, не подчинился вызову, что очень рассердило обоих тогдашних руководителей ДРА, а затем даже отразилось на отношениях между Афганистаном и ЧССР. Приехала к нам тогда высокая делегация под руководством секретаря ЦК КПЧ Басила Биляка. Тараки и Амин настаивали на выдаче Кармаля. «Если вы не сделаете этого, то мы не сможем считать вас своими друзьями»,— говорили они. Но Биляк в ответ только вежливо улыбался — видимо, так инструктировали в Москве.
Б. Кармаль. Это не вся правда. Когда официальная часть встречи с Би- ляком завершилась и Тараки ушел, Амин сказал чехословацкому гостю: «Если нам удастся напасть на след Кармаля, мы привезем его в Афганистан и здесь расстреляем как агента ЦРУ». Конечно, после такой угрозы чехословацкие товарищи позаботились о мерах безопасности для меня и моей семьи. Вначале мы, покинув Прагу, месяца два жили в одном укромном месте, потом нас укрыли в другом глухом уголке.
КАК УБИВАЛИ ТАРАКИ
А. М. Пузанов. В конце августа 1979-го Тараки отправился на Кубу — на совещание руководителей государств — участников Движения неприсоединения. Мы отговаривали его от поездки. Амин к тому времени уже обложил своего «учителя» красными флажками, ситуация для Тараки не по дням, а по часам становилась все более угрожающей. Ему ни в коем случае нельзя было покидать Кабул, Но Тараки был по-прежнему беспечен...
На обратном пути из Гаваны, во время встречи в Кремле, Брежнев в общих чертах нарисовал афганскому руководителю картину грозящей ему опасности. И что вы думаете! Вернувшись на родину, Тараки не принял никаких мер. Никаких! Трудно теперь сказать, чем это было продиктовано. Либо Амин сумел убедить его, что опасения не имеют под собой почвы, либо он просто-напросто не придал значения нашим предупреждениям... Одним словом, все продолжалось, как прежде. А между тем Тараки ничего не стоило цивилизованным путем «укоротить» Амина: скажем, снять с высоких постов — хотя бы за организованные им репрессии.
