Лев Данилкин - Клудж. Книги. Люди. Путешествия
Факт тот, что в оригинале, у Филдинг, Бриджит встречает Барнса на какой-то литературной вечеринке. Чувствуя себя не слишком уютно среди высоколобых писателей и пытаясь продемонстрировать свое интеллектуальное равноправие с присутствующими, она несколько навязчиво расхаживает вокруг, чем и привлекает к себе его внимание. На прямой вопрос, чего, собственно, она хочет, Бриджит пытается ответить каким-нибудь запоминающимся mot[4], но, парализованная присутствием этого интеллектуального удава, находит в себе лишь силы спросить: «Вы не знаете, где здесь туалет?» – «На его узких, но интересных губах возникло подобие улыбки». – «Не знаю наверняка, но скорее всего, где-то вон там», – показывает Барнс.
В фильме обстоятельства этого позорного инцидента радикально изменены. Бриджит Джонс здесь сама проводит презентацию новой книги своего издательства («Мотоцикл Кафки», если не ошибаюсь). Во-вторых, никакого Барнса там нет. Координаты же уборной ей демонстрирует подлинный букеровский лауреат, автор романа «Сатанинские стихи» и жертва фетвы Салман Рушди.
Я довольно долго пытался разобраться в этой путанице и, оказавшись рядом с первоисточником, спрашиваю у него:
– Вы можете объяснить мне, почему вас не взяли в фильм?
– Как почему? Потому что Салман Рушди более известный писатель, чем я, ха-ха. Нельзя же ждать от киношников, чтобы они следовали книге во всех деталях; кроме того, я же все-таки остался в фильме.
В самом деле?
– Я есть там в сцене с вечеринкой. Когда Бриджит Джонс произносит речь, камера наезжает на шокированных гостей, среди которых в первом ряду стоим мы, писатели, – я, Ален де Боттон, еще кое-кто.
– И что, прямо-таки можно вас разглядеть?
– Конечно, целых три раза.
(Тут в самый раз будет вспомнить якобы существующую русскую поговорку, поставленную Барнсом эпиграфом к «Как все было»: «Врет как очевидец». Если просмотреть этот эпизод несколько раз в режиме slow, то на пятый можно разглядеть похожего на него человека со стаканом белого вина в руке.)
– Нельзя сказать, чтобы я был обижен или удивлен тем, что они меня заменили, – им ведь надо было прокатывать фильм на Среднем Западе Америки, и хотя можно предположить, что они могли там что-то слышать о Салмане Рушди, но уж точно не обо мне. Так что это было правильное коммерческое решение продюсеров. Но, подумаешь, в книге-то я, а ведь гораздо важнее быть в книге, чем в фильме, ха-ха.
Встреча Бриджит с Барнсом – всего лишь очередной комический социальный провал мисс Джонс; но в их столкновении можно разглядеть и кое-что еще. Подмененный в фильме, в романе и сам Барнс некоторым образом замещает другого писателя. По существу, Бриджит Джонс – героиня, взятая Филдинг во временный лизинг у Флобера, современный вариант Эммы Бовари, тогда как Барнс – патентованный местоблюститель французского писателя. Соответственно, тонкость этого эпизода состоит в том, что их встреча – это свидание героини, через голову Барнса, со своим подлинным автором.
– А теперь вы не стали более узнаваемым, чем Салман Рушди?
– Слушайте, понятия не имею, насколько я популярен; не уверен, что писателю следует думать на эту тему слишком много.
– Будь вы сейчас режиссером, вы бы заменили персонажа Барнса или оставили?
– Да пожалуй что, заменил бы – правда, Рушди я бы сейчас уже не взял на эту роль, как-никак пять лет прошло. Кто бы мог меня заменить?
Тут он замечает некоторую комичность этой реплики, и тут же будто надувает ее гелием и отпускает в самостоятельный полет.
– Кто бы мог меня заменить? – вопрошает он риторически. – Ха-ха-ха. Ну, не знаю, не знаю. Может, Зади Смит? Ха-ха-ха.
Не уверен, что шутка стопроцентно соответствует стандартам политкорректности.
– А вот Ален де Боттон. Эпигон ваш, можно сказать, эпигонович: франкофил, что ни абзац – то расшаркивания перед «Мадам Бовари», психология любви. В наследники вам набивается?
– А чего – вполне себе писатель. Нон-фикшн его, правда, мне больше, чем романы, нравится.
– Но главный в Англии эксперт по французской культуре – по-прежнему вы?
– Да, я, по-прежнему я. За все, что бы там ни произошло, приходится отдуваться мне. – Он жмурится от удовольствия. – Всех собак на меня вешают.
Барнс – признанный эксперт по французским собакам, но не так уж редко в его текстах возникают и русские волки.
«Мой любимый роман – „Герой нашего времени“ Лермонтова. Он доказывает, что, каким бы англичанином ты себе ни казался, твоя сардоническая романтическая душа – русская».
Лично мне он этого не говорил, но я прошу подтвердить его эту – вычитанную где-то – фразу.
– Я такое сказал? Ну и ну. Вообще-то, да; если б меня попросили составить список из десяти любимых романов, я бы его обязательно включил: потрясающе умный роман, такой, знаете… жалко, что вы всех своих писателей убиваете на дуэлях.
Отношения Барнса с Россией не ограничиваются исключительно интертекстуальными связями. В одном из эссе из сборника «Письма из Лондона» я наткнулся на странный пассаж, где Барнс, рассуждая о роли территориальных границ в культуре, вспоминает случай из собственной жизни, когда у него, студента, при въезде из Польши в СССР наши пограничники отняли не то овощи, не то фрукты.
Спрашиваю его, как он вообще там оказался. Выясняется – вот уж точно никто про это не знает, – что в 1965-м он вместе с группой оксфордских студентов предпринял путешествие по СССР. Не исключено, решение было связано с тем, что в школе и на первых курсах он учил русский язык. Соврав в агентстве, что собираются в Шотландию, они арендовали на шесть недель микроавтобус на восемь человек, проехали Францию, ФРГ, ГДР и Польшу и лишились в Бресте завтрака. Затем через Минск и Смоленск докатили до Москвы, откуда поехали «вверх», в Ленинград, а потом «вниз» – в Харьков, Киев и Одессу. Зачем он туда поехал?
– Просто поехал, и все.
Что это за странные англичане, которые в середине шестидесятых на микроавтобусе разъезжают по СССР? Я корректно выражаю свои сомнения.
Неожиданно Барнс выбегает из комнаты. Я тем временем выглядываю из окна и вдруг обращаю внимание, что рядом с немолодым «саабом», ровно перед барнсовским домом, стоит совершенно невозможное на этой улице – омерзительный контейнер ПУХТО с мусором; объяснить его существование здесь так же затруднительно, как представить Барнса в Одинцове, Барнса в Мелитополе, Барнса в Виннице; пустую породу он, что ли, туда сбрасывает? – наверняка изрядно остается после переработки словесной руды.
Через минуту писатель-перфекционист возвращается с каким-то предметом в руках. Это самодельная книга, похожая на дембельский альбом: с наклейками и через один интервал напечатанным текстом. Оказывается, дневник вела не только Бриджит Джонс, но и Джулиан Барнс. «Мой дневник», – так и говорит он.
– Вот этот микроавтобус, на котором мы ездили. Все это было страшно утомительно. Ехали бесконечно, конца и края не было, гонка – сумасшедшая, тысячи километров всего за несколько дней. Не помню, почему маршрут был составлен именно так, но ехали мы почти без остановок, часами, чуть ли не круглыми сутками.
Им приходилось заранее оповещать власти о своем маршруте и указывать место, где они собираются переночевать.
– А жили?
– Жили в палатках.
– Неужели?
– Да вот фотография, смотрите. Alionka, – по складам читает он надпись на наклеенном фантике от шоколадки. – Это что же, сладость какая-то, что ли?
Ишь, насобирал: квитанции об обмене валюты, чеки об оплате гостиницы, счет в столовой («сок, курица, пирожное»); какой там попугай – сорока.
– Вот, – Барнс щелкает холеным ногтем по фотокарточке, – Novgorod. – Русские слова он произносит с комическим английским акцентом, как Фельтон в юнгвальд-хилькевичевских «Трех мушкетерах».
– Ну и как – понравилось вам у нас? – хлебосольно спрашиваю я.
– О да-а-а! – отвечает он с интонацией американской школьницы.
Листает он довольно быстро, но я успеваю рассмотреть, что чаще всего здесь встречается подпись «not very attractive»[5]. Похоже, русский язык он бросил изучать как раз после этого путешествия.
– Неужели это вы – в ГУМе у фонтана?
– Да нет, это девушка, которая с нами ездила.
СССР не произвел на него благоприятного впечатления, но на отношение к русской культуре XIX века это, слава богу, не повлияло, и двадцать лет спустя в сборнике «Лимонный стол» даже появится целая повесть, действие которой будет разворачиваться на Курском вокзале, в Орле и Мценске – именно там Тургенев сообщит своим читателям, в чем состоит его бизнес. Разумеется, Барнса интересуют «русские старого образца», которые убивают друг друга на дуэлях и воплощают собой романтический бунт, анти-Метроленд; Россия для Барнса – как Кавказ для Лермонтова. В «Метроленде» есть замечательный пассаж на эту тему, когда Крис, выбравший путь буржуа, оправдывается: «Когда я надраиваю машину на подъездной дорожке… не думайте, что я не слышу внутренний голос, который живет в глубине каждого из нас… кто-то, кто тоже ты или когда-то был тобой, до сих пор мчит на санях сквозь березовый лес в России, и за ним по пятам гонятся волки».
