Журнал Современник - Журнал Наш Современник 2009 #3
Были у него и свои любимчики, которым он крутил ухо чаще остальных. Те, кто попадал под внимание Курганова, даже как бы гордились таким расположением учителя географии. У многих ребят в школе отцы не вернулись с войны. Не хватало мальчишкам мужского общения, потому и отзывчивы были на внимание взрослых.
Ребята из восьмого класса рассказывали нам, что учитель географии не требовал никогда на уроке тишины. Громко сам кашлял, сморкался в большущий платок. Шуму больше было от него. Тишина устанавливалась как бы сама по себе, когда ей это надо было.
Когда же это случалось с задержкой, он мог искренне удивиться. Сказать что-нибудь такое:
— Что-то вы сегодня расшумелись у меня! Как индейцы у костра! А ты вот, вождь краснокожих, — он направлял свой огромный полусогнутый указательный палец на кого-нибудь из особо резвых, — угомонись, пятки обжечь можешь… Зря я тебе на прошлом уроке пятерку с плюсом поставил, под настроение попал…
Все замолкали, ждали, что учитель скажет дальше.
Нет, учитель географии в восьмом классе намного интереснее, чем у нас, в седьмом!
…Первым в тот день отвечать урок Елизавета Кирилловна подняла Женьку Карпушкина. Женька урок явно не выучил. Он пробовал что-то рассказать. Но ему это не удавалось. В классе воцарилась тягучая тишина.
И тут учительница задала наводящий вопрос:
— Что влияет на развитие географической оболочки? Я вам рассказывала про Вернадского. Кто он такой? Чем занимался, особенно в войну?
Женька молчал. Потом как бы пожаловался или попробовал удивиться:
— О Вернадском? Вы давно говорили. Это. Он был… Он про насекомые организмы всякие…
— Насекомые организмы? — повторила Елизавета Кирилловна. — Это как в огороде бузина, а в Киеве — дядька.
Карпушкин, поежившись, замолчал.
— Верзила какой, — вполне искренне удивилась географичка, — а двух слов связать не может! Не стыдно?!
Может, Карпушкину и было стыдно, но все равно он не помнил, кто такой Вернадский, да и при чем он здесь.
И тут поспешил на выручку друга отчаянный голубятник, хитроватый Витька Говорухин, по-уличному — Ширя:
— Елизавета Кирилловна! — он выпрямил высоко над головой свою
длинную руку.
— Тебе чего? — спросила подозрительно учительница. Витька встал:
— Мне это, надо очень…
Раздался сдавленный смешок: "Приспичило".
— Не туда, куда думаете, дураки, — отреагировал, ни на кого не гля-
дя, Ширя. И, взглянув просительно прямо в лицо Елизавете Кирилловне, продолжил:
— Мне корову надо подоить. Мамка в поселок уехала. Катька с битоном ждет.
Снова раздался смешок.
Кто-то с задней парты поинтересовался:
— Чью корову-то?
— Выдумываешь, чтобы выручить дружка своего, — это раз, — строго произнесла учительница. Мельком взглянув на Карпушкина, которому наверняка уже подсказали ответ, как бы мимоходом, что было обиднее всего, наставила нерадивого:
— А ты, если думалка есть, думай! И уже Говорухину:
— А во-вторых, не битон, а бидон! Ясно? Витька нехотя сел, пробубнив:
— Меня Петр Петрович отпускал, а вы… бидон… И про Вернадского в учебнике нет.
Похоже, ему действительно надо было идти в стадо на дойку. Вспомнив про Карпушкина, учительница спросила:
— Отвечать будешь? Тот молчал.
Во мне смутно росло несогласие с происходящим. Словно кто-то толкнул меня. Негромко, но внятно я произнес:
— И чего она прицепилась? Женька — партизан еще тот! Не выдаст своих. Тем более Вернадского. Чем он занимался!
В классе раздался громкий, дружный хохот.
— Ватагин, встань! Вернадский — великий ученый, а ты паясничаешь! Все ясно, веры в мою серьезность у нее не было никакой. И откуда
взяться этой вере, если на предыдущем уроке, рассказывая у доски об открытиях европейцами Памира, Китая и намереваясь произнести имя великого итальянского путешественника Марко Поло, я ни с того ни с сего ляпнул: "Хрущев". И остолбенел, не понимая самого себя. С чего бы это? Зачем здесь эта фамилия? Ее на радио хватает.
Хохот в классе был посильнее сегодняшнего. Но материал я знал и получил в тот раз четверку. Сейчас под грозную команду учительницы я встал.
— Что ты себе позволяешь? Шутовство на уроке? Ставлю тебе единицу! — воскликнула она. И, кажется, обрадовалась своим словам: впервые с начала урока на ее лице появилась улыбка.
— За что? — вырвалось у меня.
— И ты не понимаешь, за что?
— Нет.
— Выйди из класса, тогда поймешь!
Когда я уже подходил к двери, Колька встал из-за парты:
— А ты куда? — последовал окрик учительницы.
— Я тоже уйду, — произнес Ракитин, — не привыкать…
Кажется, учительница растерялась. Последовала пауза. Колька уверенно пошел к выходу. Но когда поднялся Говорухин, она встрепенулась:
— Ты?
— Я тоже уйду.
— Всем сидеть! — опомнившись, скомандовала Елизавета Кирилловна. — Всем оставаться за партами.
Она чего-то испугалась.
Когда мы с Колькой оказались на улице, он спокойно предложил:
— Давай бросим школу. Долбилы эти… Я опешил:
— Мне нельзя.
— Почему?
— Если из школы уйду, то из драмкружка выгонят.
— Сдался он тебе! — удивился Колька. — Кружок! Я промолчал.
Участие в постановках, те роли, которые мне доверяли играть, было для меня самое важное в школе. Все говорили, что у меня талант. И я начал с замиранием сердца верить в это. Я тайно мечтал стать настоящим артистом. Первым из нашего села!
На следующем уроке Елизавета Кирилловна подняла первым меня.
— Что вы знаете, Ватагин, о странах Восточной Африки, в частности, об Эфиопии? — Ее "вы" ничего хорошего не обещало.
Я читал в учебнике про Эфиопию, но все, что теперь делает учительница, мне казалось неправильным, не таким, каким должно быть.
— Я не буду отвечать.
Взгляды наши встретились. В ее темных глазах вспыхнул огонек, как мне показалось, какой-то радостный даже. Пока открывала журнал и искала мою фамилию, она скороговоркой произнесла:
— Вот и ладненько! Ставлю единицу. Вторую, Ватагин! Заметь, несмотря на то, что все говорят мне, что ты способный.
Дневник она у меня не потребовала. Очевидно, догадалась, что я не дам его. Из принципа. Хотя дома его у меня никто никогда не проверял.
По классу прошелестел шепоток. Она быстро его погасила, подняв для ответа нашу круглую отличницу Нинку Милютину.
И поплыл над головами четкий, уверенный голосок:
— Эфиопия находится в Восточной Африке. Столица — город Аддис-Абеба…
Я не знал, что будет дальше, но уже понял: отвечать я и в следующий раз не буду.
После урока Колька одобрил мое решение.
…Вскоре в журнале против моей фамилии стояли уже три единицы.
Когда всем в классе стало ясно, что меня "заклинило", я не сдамся, отличница Нинка Милютина предложила идти всем вместе к директору школы. Я наотрез отказался. Решили идти без меня. Но сложилось по-другому.
Перед очередным уроком географии меня пригласила к себе завуч Анна Трофимовна.
— Владимир, ты понимаешь, что делаешь? — строго спросила Анна Трофимовна. Она стояла, положив руку на телефонную трубку.
"Если я отвечу, что не понимаю, она будет куда-нибудь звонить, — подумалось мне, и я невольно усмехнулся своей нелепой мысли, — в милицию, пожарку? Или моим отцу с матерью, которые телефонную трубку-то ни разу в руках не держали?".
Я молчал.
Завуч продолжила:
— Хочешь быть всех умнее? Какой пример ты подаешь остальным? — голос у завуча начал звенеть. Она убрала руку с телефона. Села за стол.
— Давай договоримся: ты отвечаешь на уроке Елизавете Кирилловне. Не менее трех раз. Иначе будет двойка за четверть. Понял?
— Руку поднимать я не буду. Спросят, отвечу, — заявил я.
Поднимать руку в классе я действительно не мог. Я воспитывал в то время свою волю. Дал себе еще в шестом классе зарок: отвечать только тогда, когда спросят. Так я, молча, противостоял нашим отличникам. Мне не нравилось, как они тянули руки.
* * *Вскоре рядом с тремя единицами по географии в журнале против моей фамилии красовались три пятерки.
— Видишь, — наставительно говорила мне Нинка на репетиции в драмкружке, где она всегда была на вторых ролях и нисколько, кажется, не тужила на этот счет. — Если не своевольничать, можешь стать отличником.
А я не видел такой перспективы.
Ходить в школу расхотелось. То, что получил три пятерки по географии, мне не казалось победой. Я бредил сценой, и эта история с единицами, а по-
том пятерками казалась мне глупым спектаклем, на котором меня прилюдно высекли.
Мы перестали с Колькой Ракитиным ходить на уроки.
Не каждый день, но всё чаще оказывались на речке. Родители думали, что мы уходим в школу, в школе мы говорили, что заняты с родителями по хозяйству. Помощь родителям считалась вполне уважительной причиной, особенно для учителей, имеющих свое хозяйство.
