Борис Романов - Путешествие с Даниилом Андреевым. Книга о поэте-вестнике

Читаем открывающее главу стихотворение «Шаданакар». В нем в поэтическую речь врывается язык философский, понятийный:

Все, что незримо,и все, что зримоВ необозримыхсферах Земли.Это — она, ее мраки и светы,Вся многозначностьее вещества.Вся целокупностьслоевпланеты…

Здесь, конечно, вспоминается речевой сплав державинской оды «Бог»:

О Ты, пространством бесконечный,Живый в движенье вещества…[14]

В самой образной ткани цикла Андреева то тут, то там проглядывает ее теснейшее родство с духовной одой.

Солнц многоцветных царская негаРинет лучи, коронуя, к челу… —

у Андреева.

А вот Ломоносов, «Вечернее размышление о Божием величестве при случае великого северного сияния»:

Не солнце ль ставит там свой трон?[15]

Или Херасков:

В златой являлся порфире Всходяще солнце…[16]

У Андреева:

Отрезок вьющейся в мирах дороги.Не жди кромешной тьмы заокошечной:Миры — бесчисленныи тропы многи…

У Хераскова:

Светилам круги сделав многи,Им перстом показал дороги…[17]

У Державина:

Светил воззженных миллионыВ неизмеримости текут…[18]

У Андреева:

Как сверканье ста солнц на реке…

У Державина:

Как солнце в малой капле вод…[19]

У Андреева:

Там над сменой моих новоселий,Над рожденьями форм надстоя,Пребывает и блещет доселеМое богосыновнее Я;И мое — и твое — и любого,Чья душа — только малый ковчег;Всех, чью суть оторочило словоОслепительное: человек.

У Хераскова:

Подобно вижу Человека:В его вникаю существо:О коль творение драгое!В нем скрыто бытие другое:И там сияет Божество!И в лике Серафимов, будетСиять безгрешный Человек…[20]

Подобные примеры (их легко умножить) показывают прямую связь поэзии Даниила Андреева, проявляющуюся на разных стилистических и семантических уровнях, с традициями духовной поэзии.

Попробуем вчитаться в одно из стихотворений Андреева, на первый взгляд, не очень‑то с ними связанное. Это стихотворение «Заходящему солнцу» (1931–1950) из цикла «Сквозь природу»:

Как друзья жениха у преддверия брачного пира,Облекаются боги в пурпуровые облака…Все покоится в неге, в лучах упованья и мира —Небо, кручи, река.И великим Влюбленным, спеша на свиданиес Ночью,Златоликий Атон опускает стопу за холмы —Дивный сын мирозданья, блаженства и силсредоточье,Полный счастья, как мы.Поднимает земля несравненную чашу с дарами —Благовонья, туманы и ранней росы жемчуга…В красноватой парче, как священникив праздничном храме,Розовеют стада.Вечер был совершенен — и будет вся ночьсовершенной,В полнолунных лучах, без томленья, скорбейи утрат,Да хранит тебя Бог, о прекраснейший светочвселенной,Наш блистающий брат!

Этот гимн заходящему солнцу при первом прочтении кажется чрезмерно книжным. Правда, в цикле он не случаен. Ему предшествует еще одно стихотворение о закатном солнце: «Есть праздник у русской природы…», стихотворение с более выразительной пластикой и живым лирическим трепетом. В нем уже дан образ не только «огненного шара», но и явления одухотворенной вселенной, которое -

Беззнойно, безгневно, эфирно —Архангельский лик наяву.

А в последующем стихотворении — «Соловьиная ночь» — изображается «чуткий сон бытия». Потому несомненно, что для поэта гимн «Заходящему солнцу» — необходимое и существенное звено цикла.

Уже первая строка в стихотворении «Заходящему солнцу» не красивость, а прямая отсылка к Псалтири, к 18–му псалму, в котором солнце «выходит как жених из брачного чертога». Псалом этот начинается словами «Небеса проповедуют Славу Божию и о делах рук Его вещает твердь». И Андреев всем стихотворением говорит о красоте и совершенстве вселенной.

18–й псалом не однажды перекладывался русскими поэтами, среди которых Симеон Полоцкий, Тредиаковский, Сумароков, Державин, Костров, Бороздна, Федор Глинка, а уже к концу XIX века — Бальмонт[21].

Державинское переложение озаглавлено — «Доказательство творческого бытия». В нем утверждается, что главное в этом доказательстве — строй и красота мира. Пафос Даниила Андреева, хоть и родственен державинскому, другой. Это пафос одухотворения мира, пафос восхищения единством творения и Творца, бытие которого не требует доказательств, оно самоочевидно.

У Державина изобразительный фокус стихотворения в центральной строфе:

Се чертог горит в зыбях эфира,Солнце блещет, как жених,Как герой грядет к победам мира,Мещет огнь очей своих.[22]

В тексте 18–го псалма нет «героя». Герой — активное, индивидуальное начало, идущее скорее от античности и имеющее ценность в мироощущении, обожествляющем государственность. «Героическое» начало органично для Екатерининского века. Но у Андреева с его религиозной оппозицией тоталитаризму, государственности, представленной в его поэтической вселенной выразительнейшим образом уицраора, другое, «родственное» понимание мира. Его солнце — жених — влюбленный — сын — брат. Андреев как раз противопоставляет будущее всеобщее братство гордыне держав, «разрушающихся навсегда». Именно в «гордыне держав» главное лицо — герой, во всеобщем братстве — брат. И во Христе можно быть лишь братом, но не героем. Державинский герой — солнце грядет «к победам мира», у Даниила Андреева солнце связано с «упованьем и миром». Так, и здесь куда более земная система ценностей у певца Фелицы и сугубо духовная у автора «Русских богов».

В псалмическом стихотворении поэта иной эпохи, Бальмонта, выделена его излюбленная мысль: Бог — красота. В стихотворениях Бальмонта, касающихся религйозных тем, неизменно появляется это ключевое для него понятие — красота. Вспомним его известные строки:

Одна есть в мире красота —Любви, печали, отреченьяИ добровольного мученьяЗа нас распятого Христа[23].

Поэтому у Бальмонта «Во славу дел Его сияет светоч звездный», «и слаще капель сота / Единый жизни миг»[24], хотя в оригинале это «суды Господни», или, как в церковнославянском тексте, «судьбы Господни». Но в стихотворениях Бальмонта и Андреева есть общие ноты. Это и переживание красоты, совершенства Божьего мира, и сочетание традиционного для духовной поэзии словаря с романтической широтой мазка:

Выходит Солнце — исполин,Как будто бы жених из брачного чертога,Смеется светлый лик лугов, садов, долин,От края в край небес идет его дорога[25].

Стихотворение Бальмонта — хвала Творцу и творению, красоте живого мира, и оно вполне органично для его поэзии, в которой одна из главных тем: творческое переживание мира как красоты. Стихотворение же Андреева, начинающееся с псалмической аллюзии, символизирует эпизод вселенской православной литургии, в центре которой — евхаристия— возношение даров, где «поднимает земля несравненную чашу с дарами…».

Одухотворение природы Андреевым, подробно обоснованное в главах «Книги пятой» «Розы Мира», посвященной стихиалям, в стихотворении «Заходящему солнцу» пронизано православным мироощущением. Здесь мы едва ли обнаружим следы того двоеверия, которое кое — где проявлялось на Руси, еще не ушедшей от пережитков язычества, когда «ходили молиться по овины», веря и во Христа, и в Перуна. Хотя и Андреев сравнивает в третьей строфе стихотворения «Заходящему солнцу» священников со стогами.

Кроме того, это стихотворение нельзя рассматривать вне описания Солнца Mipa, в котором «Эмблема пылающего Солнца» вписывается в «равноконечный крест». Культ Солнца Mipa у Андреева трехзначен: это культ «великого животворящего духа», «отчего лона» и подобие Всевышнего. Культ солнца тесно связан у поэта с самой Розой Мира, но несомненно связан и с православной литургией.