Эмманюэль Тодд - После империи. Pax Americana – начало конца

Отношение граждан к государству в Европе было и остается на инфраидеологическом уровне менталитета отношением доверия. Различные институты, которые воплощают государство, никогда не рассматриваются как враждебные, в противоположность тому, что можно наблюдать в США, где либеральная идеология является лишь частью, «выступающей над поверхностью» и чисто представительской, а отношение к государству на инфраидеологическом уровне менталитета может быть абсолютно параноидальным. Даже в Великобритании, где либеральная революция была намного более глубокой, чем во Франции, Германии или в Италии, не наблюдается, как в США, существования вооруженной милиции для того, чтобы оказывать сопротивление предполагаемым действиям центрального, или, по американской терминологии, федерального государства (King A. Distrust of Government: Explaining American exceptiona-lism // Pharr J., Putnam R.D. Disaffected Democracies. — Princeton University Press, 2000. — P. 74-98). Общественная безопасность стоит в центре равновесия каждого из европейских обществ. Поэтому экспорт Соединенными Штатами своей специфической модели разрегулированного капитализма представляет собой угрозу для европейских обществ, так же как и для японского общества, такого близкого по всем параметрам к своим дальним европейским кузенам.

В течение 1990-2000 годов много рассуждали о разнообразии видов капитализма, о существовании в Германии рейнской промышленной модели, отдающей приоритет сплоченности, стабильности общества, подготовке рабочей силы, долгосрочным инвестициям в технологию, в противоположность англосаксонской либеральной модели, поощряющей прибыльность, мобильность труда и капитала в краткосрочном плане. Япония, конечно с некоторыми нюансами, близка к Германии как по своей экономической модели, так и по антропологическому типу, в рамках которого семья является основой, что так дорого Фредерику Ле Пле. Много рассуждали также о преимуществах и недостатках каждой из моделей, причем большинство комментаторов в 1980-1990 годах подчеркивали большую эффективность японской или немецкой модели, а в 1990-2000 годах — очевидный рост престижа, скорее идеологического, чем индустриального, модели англосаксонского типа.

Вопрос об экономических преимуществах и недостатках становится в известном смысле второстепенным. Американская система больше не способна обеспечить снабжение своего собственного населения. Наиболее серьезным, с европейской точки зрения, является то, что бесконечные попытки подчинить этой либеральной модели глубоко укоренившиеся, со значительной ролью государства, общества Старого континента вызывают в этих обществах взрыв — феномен, о котором можно судить по неуклонному росту влияния правых экстремистских сил на следующих друг за другом выборах. Это явление затрагивает сегодня Данию, Нидерланды, Бельгию, Францию, Швейцарию, Италию и Австрию. Черный круг, кажется, окружает Германию, ставшую неожиданным, если подумать о 30-х годах, образом полюсом сопротивления «фашизму». Англия избежала этого феномена, что можно объяснить, на первый взгляд, ее большей способностью адаптироваться к ультралиберальной модели. Однако она обеспокоена и обнаруживает возобновившуюся страсть к активизации вмешательства государства в экономическую и социальную жизнь, идет ли речь о системе образования, здравоохранении или об управлении железными дорогами. Испания и Португалия осознают, что их временный иммунитет в отношении правоэкстремистских сил обусловлен относительным экономическим отставанием.

Итак, к настоящему моменту Германия и Япония устояли. И не потому, что эти две страны больше склонны к гибкости и приспособлены к социальной нестабильности, а потому, что правила их сверхмощной экономики вплоть до недавнего времени в большей мере учитывали положение рабочих и народных масс. Мы можем быть уверенными в том, что в этих странах с их высоким уровнем сплоченности общества разрегулированность экономики по-американски привела бы к подъему правоэкстремистских сил.

Именно здесь идеологическое и стратегическое равновесие нарушается: тип капитализма, отождествляемый с американской моделью, становится угрозой для обществ, которые ранее ему больше всего сопротивлялись. Получив в какой-то момент выгоду от свободы обмена, ведущие индустриальные страны, каковыми являются Япония и Германия, ныне задыхаются от недостатка спроса на мировом рынке. Уровень безработицы растет даже в Японии. Рабочий класс этих стран не может больше быть защищен от давления глобализации. Господство идеологии ультралиберализма порождает внутри самих этих обществ протест, который виртуально разрушает ментальное и политическое равновесие.

Американская экономическая пресса без устали требует реформы этих «несовременных», «закрытых» систем, недостаток которых в действительности состоит в том, что они слишком продуктивны. В фазы мировой экономической депрессии наиболее мощные промышленные экономики всегда страдают больше, чем отсталые и низкопродуктивные. Кризис 1929 года затронул глубже всего американскую экономику из-за ее промышленной мощи в ту эпоху. Соединенные Штаты, будучи низкопродуктивными в 2000 году, в большей степени вооружены, чтобы встретить дефицит спроса на мировом рынке. Статьи в американской экономической прессе, требующие модернизации японской и немецкой систем, отмечены невольной печатью юмора: действительно встает вопрос, а как функционировала бы мировая экономика, если бы в Германии и Японии тоже возник дефицит торгового баланса американского типа. Тем не менее американское идеологическое давление и господство либеральных концепций в организации мировой торговли становятся основной проблемой для двух наиболее важных союзников США, для двух крупнейших индустриальных стран — ведущих мировых экспортеров. Стабильность американской системы основывалась вначале на господстве Вашингтона над этими двумя основными столпами — Германией и Японией, побежденными во время Второй мировой войны, а затем прирученными. Америка, увязшая в своих дефицитах, в своих трудностях, в своих опасениях, связанных с новой атмосферой нетерпимости в мире, все больше отталкивает их от себя.

В Европе важным феноменом является новое поведение Германии, господствующей в экономическом отношении державы. Американская либеральная революция гораздо больше угрожает сплоченности немецкого общества, чем французской республиканской модели, более либеральной в своих привычных понятиях, сочетающей индивидуализм и обеспечение безопасности государством. Если рассуждать в плане «общественных ценностей», то конфликт между Францией и США является конфликтом лишь наполовину. Напротив, американская и германская концепции являются абсолютно противоположными. Поездка Джорджа У. Буша в Европу в мае 2002 года отразила это франко-германское расхождение. Демонстрации против его приезда были гораздо более значительными за Рейном, чем во Франции. Французы, связанные воспоминаниями о де Голле, вплоть до недавнего времени верили, что только они способны отстаивать независимость. Им трудно вообразить Германию бунтующей во имя своих собственных ценностей. Но Европа, если произойдет ее эмансипация, будет обязана этим столько же Германии, сколько и Франции.

Европейцы хорошо осознают проблемы, которые ставит перед ними Америка, масштабы которой защищают и в то же время тяготят их в течение уже долгих лет. Они весьма слабо представляют себе проблемы, которые они сами ставят перед Соединенными Штатами. Над Европой часто насмехаются как над экономическим гигантом без политического самосознания и политической линии. Эта критика, чаще всего оправданная, упускает из виду, что экономическая мощь существует сама по себе, что присущие ей процессы интеграции и концентрации стихийно влекут за собой среднесрочные и долгосрочные стратегические последствия. Именно поэтому Америка ощутила еще до введения евро, какую угрозу несет с собой рост экономической мощи Европы.

Свобода обмена на практике не делает мир объединенным, даже если она и стимулирует обмены между континентами. Глобализация в общепланетарных масштабах является только вторичным измерением процесса. Подтвержденная статистикой реальность — это преимущественная интенсификация обменов между близкими друг другу странами и образование экономических регионов континентальных масштабов: Европа, Северная и Центральная Америка, Южная Америка, Дальний Восток. Либеральные правила игры, установленные при американском лидерстве, таким образом, разрушают, в плане тенденции, гегемонию Соединенных Штатов, так как поощряют образование региональных блоков, отделенных от Северной Америки.

Европа становится автономной державой почти против своей воли. С американской точки зрения, есть и нечто еще более опасное: игра экономических сил ведет к тому, что Европа также обречена присоединять к себе новые пространства, близлежащие к ее границам, по принципу смежности и диффузии. Она проявляет свою силу почти помимо собственной воли. Ее экономический вес континентального масштаба ведет к тому, что она будет постепенно устранять политическую и военную власть США. поглощая своей реальной физической массой, например, существующие американские военные базы.