Юрий Поляков - Левиафан и Либерафан. Детектор патриотизма

— Не факт. Александр Третий «подморозил» пореформенную Россию, и это был последний расцвет империи. Андропов, кстати, был человек хорошо образованный, коллекционировал и разбирался в западном изобразительном искусстве.

— Многие кгбэшники был образованными, ну и что?

— Я к тому, что западный политический и экономический опыт был ими изучен. Думаю, там план был такой: сначала привести в рабочее состояние то, что есть, а уже потом начинать какие-то реформы. Собственно, это был китайский путь.

— А по-моему, когда вы писали первые свои две вещи, так сильно нашумевшие, вы так не думали. Может, просто вы стали в два раза старше и это проблема ваших чисто возрастных изменений? Хотя и на этот счет есть хорошее выражение: плох тот, кто в молодости не был романтиком, а в старости не стал консерватором.

— Нет, это не совсем так. Первые свои повести я написал, когда ещё никакой перестройкой и даже Андроповым не пахло. «Сто дней» я написал в 80-м году, а «ЧП районного масштаба» в 81-м. Надо сказать, что впервые главу из «ЧП» — «Собрание на майонезном заводе» — опубликовали в газете «Московский комсомолец». Это была одна из первых публикаций нового главного редактора, бывшего первого секретаря Краснопресненского райкома ВЛКСМ Павла Гусева, за которую он получил свой первый редакторский выговор. Так что я писал абсолютно искренне: мне это не нравится — я должен рассказать. Чисто советский взгляд. Это мы сейчас понимаем: оттого, что ты это всем рассказал, ничего не изменится к лучшему, даже может хуже будет.

— Но в России всегда отношение к слову было сакральным.

— Правильно. У нас всегда так — какие-то социальные язвы сначала получали отражение в литературе, а потом появлялись политические решения. Сначала долго писали о том, что надо отменить крепостное право. Отменили. Потом писали о язвах самодержавия. Отменили самодержавие. Я был воспитан в иллюзиях позитивистского идеала. Хотел улучшить жизнь. А то, что повести получились такими острыми и ехидными — ну, писательская оптика такая. Многие же писали о советских недостатках и где это всё. А «ЧП» до сих пор переиздается.

— И до сих пор актуально. Как ни реформируй армию или комсомол, всё остается там же, в том же самом виде. Просто комсомолом это уже не называется.

— Недавно в одном магазине я презентовал свою очередную книжку, давал автографы. Кто-то «Козленка в молоке» подносит, девушки, конечно, «Парижскую любовь Кости Гуманкова». Вдруг парень лет 18 мне «ЧП районного масштаба» дает. Я удивился: а почему у вас именно эта книжка. А он мне: «Вы знаете, мне интересно, как это было, что это за комсомол, я о нем только слышал». Получается, что сейчас это источник объективной информации о той эпохе.

— Да нет, ещё раз говорю: такой писатель, как вы, тем и хорош, что предвидит ситуацию. Мы же в России всё время ходим по этому заколдованному кругу. Тем более, что ментальная реинкарнация Советского Союза уже происходит.

— Она и не могла не произойти. Я даже считаю, что она запоздала. Если бы у нас десять лет во власти не были откровенные западники, нацеленные на максимальное ослабление страны, как условие вхождения в «цивилизованный мир», то это всё началось бы раньше.

— И вы сейчас это приветствуете? Вам это приятно, ласкает слух?

— Ласкает, а что? И я понимаю, что такое огромное пространство, разноязыкое, разноконфессиональное, разноклиматическое, по-другому удержать невозможно. У Булгакова в «Днях Турбиных» есть монолог, по-моему, Мышлоевского про Россию. Вот, говорят, Гражданская война, всё разваливается. Да ничего не разваливается, отвечает Мышлоевский. Россия как стол. Ты можешь его на ножки поставить, на бок, всё это будет Россия. Имеется в виду, что за многие столетия это огромное пространство выработало свою форму государственности, которая вне идеологии, вне социального или экономического устройства стремится облечься в свою, привычную форму. Причем, началось это раньше, чем принято думать. Зачем Ельцин вернул двуглавого имперского орла, если хотел строить страну, приятную во всех отношениях?

— Вы сказали про «Белую гвардию». Недавно знакомый вам режиссер Снежкин поставил фильм по этому роману и Мышлоевского там играет Михаил Пореченков. Как вы оцениваете последние события в Донецке, с ним связанные?

— Абсолютно нормально. Пореченков имеет военное образование, хотел стать офицером, следовательно, у него особое отношение к оружию. Вот я служил в армии, и когда приезжаю куда-нибудь в воинскую часть, обязательно прошу, чтобы мне дали в мишень пострелять. Это же нормально. По-мужски. Лучше, наверное, чем спьяну дирижировать оркестром.

— То есть, артист в войнушку не наигрался?

— А если и так? Он часто играет военных и роли ему удаются. Смелый человек приехал в воюющий регион, подошел к пулемету уникальной конструкции, дал очередь по мишеням… Что случилось-то? И я бы так сделал, если бы разрешили. Интересно, если бы так же поступил, скажем, певец-депутат Розенбаум, не чуждый ратной романтики, наши либералы тоже возмутились бы?

— А на каске у него было написано «Пресса». Нормально?

— Ну и что? А он должен был взять каску и написать «Стреляйте в меня»? Смешно же.

— Так пресса не может быть с пулеметом, правда?

— Неужели? А почему же в гимне журналистов поется: «С лейкой и с блокнотом, а то и с пулеметом…» К сожалению, нет на касках надписей «Актер» или «Искусство». Мне кажется, скандал абсолютно надуман. И надуман теми, кому киевская власть нравится, а новороссийская не нравится. Почему, я не знаю. Как может нравиться власть, которая жжет в Одессе людей, обожествляет Бандеру, мерзавца и убийцу? Это какое-то помешательство части нашей интеллигенции. Гормональный либерализм.

— Вы просто как на телевизионном шоу выступаете. Кстати, недавно вы сказали, что политические ТВ-программы оболванивают людей. Я тогда подумал: как смело, ведь Поляков сам в ящике нередкий гость. То есть, вами тоже пользуются?

— Если вы заметили, я всегда говорю то, что думаю. И если иной раз совпадаю с официальной точкой зрения, значит, эта точка зрения мне близка. Писатель, всегда согласный с властью, — подлец. Писатель, никогда не согласный с властью, — дурак. Вот и в случае с Украиной я так думаю. Там исправляется зигзаг истории, который произошел в 1991 году. Ведь распад Советского Союза произошел не по историко-культурным и этноязыковым границам, а по достаточно произвольным административным линиям внутри большой страны.

— И как это всё исправить? Пойти по югославскому варианту? Вы хотите всё затопить в крови? Политика не для того же создана, чтобы с помощью телевизора натравливать одних людей на других.

— Нормальные политики должны понимать, что когда часть большого народа попадает в чуждое, а то враждебное для него этнократическое пространство, естественно, люди начинают думать, как минимум, о федерализации, как максимум, о собственном государстве. Могла Украина сохраниться? Могла, если бы там не стали строить этнократическое общество, основанное на агрессивной украинской идее, дали бы каждому региону жить по своим обычаям. Так нет же! Вы хотите, чтобы у вас был украинский мовояз и Шухевич вместо Жукова? Ради бога. А другие хотят говорить по-русски, и чтобы у них был маршал Жуков. Они говорят: «Почему я должен становиться украинцем лишь потому, что кому-то на Галичине пели украинские колыбельные, а потом он пересел в Киев? Нам-то пели русские колыбельные!»

— Так всё поменялось после майдана. До этого в течение двадцати лет украинцы и русские как-то договаривались между собой, даже Ющенко переварили.

— Правильно. Только благодаря терпению русских. Они надеялись, что подростковый украинский национализм остепенится, повзрослеет, а он пошел в сторону скинхедства. Кроме того, Януковича все не любили. И вдруг, после майдана, им сказал: «Шиш вам, а не ваш собачий русский язык. Кто не скачет, тот москаль!». Вы бы восстали? Я бы восстал. И теперь это уже необратимо. Современный украинский язык — это же мовояз. Там много лет работает специальный институт, те слова, что совпадали с русскими, меняются на что угодно — латынь, немецкий, польский. Помню, ещё до всех событий я был в гостях у видного украинского политика. Он пригласил меня на обед с местной интеллигенцией. И чем они развлекали друг друга весь вечер? Один другого спрашивал: а ты знаешь, как теперь будет пуговица? Как? Он называл, и все хохотали, просто со стульев падали. Но смех закончился, начались кровь и слезы. Почитайте мою публицистику, я обо всем этом писал, предсказывал…