Дэниэл Коуэн - Я выжил в Холокосте
У задней стенки до самого потолка были свалены мешки с кукурузной мукой. Полдюжины деревянных цилиндров, напоминавших ему бочки с рассолом, выстроились по обеим сторонам сарая. Он приподнял брезент и обнаружил, что бочка была забита какими-то корнеплодами. Он взял один сверху и откусил от него. Корнеплод был холодным, твердым и безвкусным – но съедобным. Он запустил руки в соседнюю бочку, пошарил там и вытащил вязкую субстанцию с незнакомым терпким вкусом. В следующей бочке он обнаружил какое-то зерно. Чувствуя, что надо поторапливаться, он затянул штанины и рукава куртки, затем забил их странными овощами под завязку – точно так же, как ребенком делал в Маутхаузене.
Вернувшись в барак, Тибор наткнулся на свернувшегося возле перегородки калачиком солдата, дрожащего во сне. Тибор похлопал его по плечу.
Дик Уэйлен заворчал и открыл покрытый корочкой глаз. Сначала он казался недовольным: наверняка кого-то прижал понос, и его задели, пытаясь пробраться до двери. Тут Тибор сунул ему в руку что-то похожее на редьку. Уэйлен удивленно уставился на него. «Тихо», – прошептал Тибор и жестом показал ему отодвинуться. Уэйлен кивнул и сжал руки и ноги. Тибор придвинулся к следующему спящему.
Тибор каждому в комнате раздал ворованной еды. Затем нашел местечко в углу, пообещал себе в следующую ночь принести больше и провалился в успокаивающий сон. На следующий день он вел себя так, будто ничего не случилось. Когда парни подходили к нему выразить благодарность, он смотрел на них непонимающе.
Четыре сотни заключенных отправили в заброшенный шахтерский поселок, который китайцы переделали в путевую станцию, изначально предназначенную для своих, но теперь – для растущего числа пленных солдат ООН.
Лагерь оставался таким же полуразрушенным и захудалым, каким его оставили в 1945-м, после поражения, бывшие хозяева – японцы. В хижине, в которой поселили Тибора и его товарищей, было несколько комнат, разделенных шаткими матовыми перегородками. Слой пыли и грязи на голом полу был такой жирный, что пленники скользили по нему, словно по намасленной сковородке. Дальний конец хибары украшала маленькая загаженная пристройка с раковиной и открытым кострищем.
С самого их здесь появления лагерь был переполнен. И новые пленники продолжали прибывать. Днем людям приходилось сидеть с поджатыми коленями – они напоминали партию складных стульев. Ночью они спали как столовые приборы в забитом под завязку ящике кухонного стола, ноги одних были плотно уложены под мышки других. Никто не мог ни повернуться, ни тем более выйти, не потревожив всю комнату. Ситуация была, конечно, унизительная и напряженная, но тепло их тел и такая почти интимная близость хотя бы спасали их от холода.
Единственный ручей, протекавший через лагерь, был уже грязный, когда прибыли парни из 3-го батальона. Невыносимая вонь ясно давала понять, что этого делать не стоит, но люди все равно пили из него – и их сразу валила дизентерия. Один американский доктор позже писал, что все до единого солдаты там заболели либо желудочно-кишечными болезнями, либо пневмонией, а то и тем, и другим.
Прямо перед рассветом охрана приносила на кухню небольшие горшки с дробленым зерном – получалось примерно по четыреста грамм на человека или полчашки каши два раза в день; как раз, чтобы не помереть с голоду.
С первыми лучами солнца добровольцы отправлялись собирать хворост для костра. В огромном котле кипятили снег, добавляли туда кукурузную муку и часами варили это пюре. Приходилось непрерывно следить за котлом: если не помешивать массу каждые несколько минут, она свертывалась в твердое, несъедобное месиво.
К изумлению его переживающих соседей, рядовой Рубин ухитрялся таскать еду почти каждую ночь. И что бы он ни нашел – соевые бобы, просо, сорго или куски какой-то дряни (позже выяснили, что это кимчи), – он всегда делился с Уэйленом, Хэммом, Бриером и еще примерно двадцатью парнями в комнате. Спустя несколько дней подобных вылазок его сокамерники привыкли и уже часами не ложились спать в ожидании, пока он вернется, постучит по плечу и тихо предложит что-нибудь поесть. Не знали они, где и как он все это достает, да и не хотели знать. Каждый понимал, что если Рубина поймают, достанется всем. Сомнений быть не могло: как бы они ни сопротивлялись, северокорейцы или китайцы выбьют из них правду, и Рубина пристрелят. Осознание этого приводило их в ужас, но никто так и не отказался от еженощного угощения Рубина.
3
30 октября Джеймс Буржуа, пехотинец роты М, находился на фронте, когда взрыв минометного снаряда запустил осколки в оба его плеча. Следующие несколько дней он не помнил: либо он был без сознания, либо все так болело, что он едва мог глаза открыть. Когда охранники навешали ему по голове прикладами винтовок, он отрубился. Но ему повезло: пока других тяжело раненных бросали или убивали, его посадили в грузовик и отвезли в место, известное как Долина смерти.
Когда он проснулся в первый раз, за его ранами ухаживал парень, которого он никогда раньше не видел. Неясно было, доктор это или санитар – когда Буржуа спросил, тот не ответил. А еще совершенно неясно было, на каком языке говорит этот парень. Чуть позже этот же самоотверженный незнакомец принес ему воды и еды. Правда, в этот раз он представился: рядовой Рубин. Он поделился с Буржуа коричневым ломтем какой-то пасты – говорит, китайский пирог. Буржуа жадно откусил. Он шутит что ли? «Пирог» был такой черствый и мучнистый, что его едва можно было прожевать. Но этот парень все равно кормил его, пока у Джеймса не перестал болеть живот.
Хотя Буржуа вырос в провинциальном городке, у него не было каких-то особенных чувств по отношению к иммигрантам. Возможно, именно поэтому он не мог понять, почему из всех людей на земле ему на помощь пришел иностранец в форме американского солдата. Они сражались на одной стороне, но они были из разных рот – и разных стран. Впрочем, похоже, этого парня, который позже представился Рубиным, все это мало волновало.
Каждый день Рубин кипятил в шлеме растаявший снег и приносил его в хижину для Буржуа. Затем брал тряпку, макал ее в горячую воду и промывал глубокие раны на руках товарища. После снова кипятил еще один шлем воды. Вода остывала, и Буржуа мог спокойно пить.
В самые первые дни у него не было сил дойти даже до отхожего места. Больной, неспособный контролировать кишечник, часто испражнялся прямо себе в штаны. Он понимал, насколько жалок и мерзок он был, но из-за ужасной боли, разрывавшей его плечи, ничего не мог поделать. Но Рубина это не смущало; он оттаскивал раненого до отхожего места, держал ему пенис, чтобы тот мог опорожниться, затем подмывал его. Иногда незнакомец даже стирал его загаженные штаны. Буржуа не понимал, что он сделал такого, что заслужил столько внимания и заботы, но был бесконечно благодарен Рубину за это. Он никогда этого не забудет.
Тибор понимал, что Джеймс Буржуа, тот самый солдат с лицом ребенка, которого избивали на пути в Долину смерти, не мог стоять в очереди за своей жалкой порцией горячей кукурузной каши. Понимал он и что никак не сможет убедить парней, отвечающих за общий котел, выделить дополнительную порцию: тут так не делается. Даже если ему навалят больше обычного, он не сможет это донести – почти все котелки остались на поле боя. Хуже того, половина ребят потеряли свои каски; есть приходилось прямо из рук. Ясно было, что если Буржуа хочет выжить, кто-то должен найти для него другой источник еды.
Тибор выходил из барака почти каждую ночь, пытаясь найти что-нибудь более питательное, нежели кукурузная крупа. Недалеко от корзин с овощами он нашел открытую бочку, запустил туда руку и обнаружил какую-то другую крупу, похожую на пшеницу или ячмень. Глаза его зажглись. Он снова связал штаны возле лодыжек и наполнил их зерном почти до самого паха. И вот он уже на улице, крадется вдоль стены, как вдруг чувствует щекотку в носке. Посмотрел вниз – увидел кучки зерна возле ботинка. Обернулся. Ужаснулся: за ним тянулся предательский след. Почти в панике, он упал на колени и пополз назад, собирая по пути столько зерна, сколько мог, вместе со снегом, заметая следы до самого сарая. Там избавился от остатков. Никакого больше зерна. Такой урок он не забудет.
Но сдаваться он не собирался. Забравшись в темный угол другого сарая, он наткнулся на деревянные бочки, полные – по ощущениям опять же – соевыми бобами. В другую ночь он нашел упаковки полутвердого теста в форме блинчиков. Липкие и густые, размером с кулак лепешки были почти несъедобны, но странно знакомы. Сделав несколько укусов, Тибор понял, что они похожи на корм, которым они кормили лошадей в Венгрии. Позже он обнаружил, что эти штуки были сделаны из сорго.
Джеймс Буржуа поправился на «пироге», который заставлял его есть Тибор, даже сил прибавилось. Но спустя неделю в грязи барака на правом плече появилась гангрена. Тибор был уверен, что если раной не заняться, инфекция пойдет дальше по руке. Ампутировать тут некому – парень, скорее всего, умрет.
