Владимир Николаев - Сталин, Гитлер и мы
Гитлер распорядился проводить так называемые всенародные референдумы. Первый из них состоялся в конце 1933 года, в нем участвовало 96 процентов избирателей, из них 95 «одобрили» решение фюрера о выходе из Лиги Наций (такой же организации, какой ныне является ООН). Потом последовали и другие референдумы с примерно такими же результатами, когда подавляющее большинство высказывалось за одобрение нацистской политики. Как тут не вспомнить процедуру голосования на выборах в органы власти при Сталине?! Он в этом деле своего немецкого соперника переплюнул: как известно, у нас тогда постоянно был один и тот же результат — более 99 процентов голосовали «за», а при голосовании в Верховном Совете итог всегда был один — 100 процентов «за»!
Такого удивительного «единомыслия» нацисты и наши большевики добивались в общем-то одними и теми же методами, о которых уже много говорилось выше. Вот еще один пример. Гитлер и Сталин уделяли немало внимания работе среди молодежи, воспитанию ее в духе милитаризма и слепого повиновения. Для этой цели у нас был создан в 1918 году комсомол, то есть через год после революции, а Гитлер создал свой гитлерюгенд, молодежную организацию фашистской партии, уже в 1926 году, то есть еще за семь лет до того, как взял власть в свои руки. Как и в СССР, эта организация была массовой — около 9 миллионов членов в 1938 году. Цели обоих объединений были совершенно однотипны.
Сегодня просто трудно себе представить, что еще за несколько лет до начала второй мировой войны обе страны, Германия и СССР, превратились в два противостоящих друг другу огромных военных лагеря, в которых весь уклад жизни, вся общественная атмосфера были пропитаны милитаристским духом… Об этом свидетельствует множество дошедших до нас фактов и свидетельств. Вспомним только об одном из них. Обратимся к тому обстоятельству, которое окрасило в защитный военный цвет детские и подростковые годы моего поколения.
Этот пример к тому же имеет самое непосредственное отношение к Сталину.
В 30-е годы, о которых дальше пойдет речь, Сталин еще был привязан к своей дочери Светлане, уделял ей внимание, какого никогда никому не оказывал, гордился ее школьными успехами, каждую неделю расписывался как родитель в ее школьном дневнике, в котором стояли одни вполне ею заслуженные пятерки. В своих воспоминаниях она много и хорошо, с большой сердечной теплотой пишет о нашей школе. Понятно, что и в ее общении с отцом в те годы школа занимала много места, и он был хорошо осведомлен о том, как и чему учили нас, как воспитывали.
Зачем я здесь об этом вспоминаю? Хочу подчеркнуть, что жизнь сталинского лицея была хорошо известна его основателю. Все, что в нем происходило, не могло не носить на себе печати его одобрения. И само собой разумеется, что во всех остальных, обыкновенных советских школах ученики воспитывались на тот же манер.
Вместе с культом Сталина в нас с детства вбивали культ героизма. В те годы это был обязательно военный летчик. Самым известным из них стал В. Чкалов, популярность которого можно сравнить только с гагаринской. При этом каждого героя называли «сталинским». Так, например, и писали: «Если нужно, наши летчики спокойно и гордо отдают свои жизни за любимого Сталина». Не за Родину, не за народное дело, а вот так — «за любимого Сталина». Кстати о самом распространенном тогда эпитете «сталинский» в применении к теме нашего разговора. Этот эпитет так затерли, что смысловое его значение всерьез никем (кроме, может быть, самого Сталина) не воспринималось ни на слух, ни на глаз, хотя подлинная доблесть каждого из таких героев всеми средствами массовой пропаганды превращалась в еще одну песчинку в нараставшей лавине культа Сталина. Такая же картина была и в нацистской Германии. Кстати, на героизм с милитаристским привкусом ориентировал воспитание народа и подрастающего поколения Геббельс, который считал, что для подготовки «национал-социалистической смены» нужно будет такое искусство, которое можно назвать «героическим, проникнутым стальной романтикой, лишенным всякой сентиментальности».
Но в заботах об укреплении духа своих будущих солдат оба диктатора не забывали и об их конкретной боевой подготовке еще со школьной скамьи. По нашей просторной школе с особой пронзительностью разносилось завывание сирены, возвещавшей о воздушной или химической тревоге. Пока учебной… С ее первыми звуками мы выскакивали из-за парт и пулей вылетали из классов, устремляясь на свои «боевые посты». Оглушительно хлопали тяжелые (старинные) классные двери, гулкой дробью рассыпался по паркету топот сотен бегущих. Несколько минут — и все замирало. Все стояли на своих постах, у каждого на боку — противогаз.
В те годы противогаз был таким же спутником нашей жизни, как, скажем, ранец или портфель. Все были убеждены в том, что будущая война будет химической. И готовились к ней основательно. Наряду с обычными уроками были регулярные занятия по химической обороне. Нам читали лекции о боевых отравляющих веществах и защите от них. Книжки, по которым мы готовились к химической войне, были не тоньше наших учебников. До сих пор в голове застряли названия газов: иприт, фосген, люисит… Мы знали их качества, ощущали по запаху и цвету. Значок ПВХО (противовоздушная и химическая оборона) красовался у нас на груди после сдачи специальных экзаменов. Рядом с ними у многих висели и другие, которые тоже даром не давались: «Ворошиловский стрелок», «ГСО» (готов к санитарной обороне), БГТО (будь готов к труду и обороне)… Все эти отличия тогда были весьма популярны. Окружающая нас действительность была такова, что изучение газов, винтовки, пулемета, рукопашного боя и т. п. было делом естественным и выглядело необходимым, никого не пугало, а только занимало.
Результаты такого воспитания были налицо: многие ребята стремились поступить в военные училища, особенно в летные и военно-морские, туда отбирали буквально одного из 40–50 претендентов. «Выросли мы в пламени, в пороховом дыму», — пелось о первом революционном поколении. Мое поколение росло не в пламени, но ветры, нас обдувавшие, постоянно несли с собой пороховую гарь. Едва она успела рассеяться после Гражданской войны, как уже с конца 20-х годов снова начали собираться пороховые облака, сгустившиеся потом, в 30-е годы, в грозовые тучи. Новая военная тревога была постоянно с нами. Наше просторное подвальное помещение было капитально переоборудовано в стрелковый тир. Мы ложимся на маты и палим по мишеням. От затворов винтовок поднимается сизый дымок с резким и уже хорошо знакомым нам запахом. Он почему-то приятно щекочет ноздри… Разбираем и собираем прославленную русскую винтовку, еще не зная, что в Германии на каждого из нас уже изготовлен скорострельный автомат. Изучаем ружейные приемы. Маршируем на еще не осточертевших строевых занятиях. Прыгаем с парашютной вышки. Поем боевые песни наших отцов.
Не только военизированная школьная жизнь окутывала нас предгрозовой атмосферой. И наши внешние, внешкольные впечатления постоянно предупреждали: «Помни о войне! Готовься к ней!» Так много писалось и говорилось о грядущей военной угрозе, что она казалась неотвратимой. И все потому, что два человека, Сталин и Гитлер, твердо решили начать войну. Или не только поэтому?..
Вор у вора дубинку украл
Когда знакомишься с историей предвоенных 30-х годов, то приходишь к выводу, что из всех ведущих политиков того времени самая беспокойная жизнь была у Сталина и Гитлера. И не только потому, что они изо всех сил, с величайшим напряжением строили такие вооруженные силы, какие человечеству были еще неведомы. Дело в том, что оба диктатора больше всего боялись друг друга. Для людей такого склада, какой был у них, это также означало известное взаимоуважение (несмотря на болезненную конкуренцию). Так, будучи уверенным в успехе войны против нас, Гитлер в застольной беседе (они все стенографировались для потомства) заявил своим приближенным: «После победы над Россией было бы лучше всего поручить управление страной Сталину, конечно, при германской гегемонии. Он лучше, чем кто-либо другой, способен справиться с русскими».
В высшей степени любопытно и такое свидетельство: сравнивая себя со Сталиным, фюрер не раз повторял, что им обоим присущие «величие и непоколебимость не знают в своей основе ни шатаний, ни уступчивости, характерных для буржуазных политиков». Даже перед самым разгромом Германии Гитлер оставался при своем мнении о Сталине, считал, что он с ним еще сумеет договориться. Так, в марте 1945 года Геббельс отмечал в своем дневнике: «Фюрер прав, говоря, что Сталину легче всего совершить крутой поворот, поскольку ему не надо принимать во внимание общественное мнение».
Но фюрер, несмотря на симпатии лично к Сталину, никогда не отказывался от агрессивных намерений в отношении Советского Союза. Даже в августе 1939 года, пойдя на соглашение о сотрудничестве со Сталиным, он вовсе не думал менять свою стратегию. В узком кругу приближенных он заявлял: «Все, что я предпринимаю, направлено против русских. Если Запад слишком глуп и слеп, чтобы понять это, тогда я буду вынужден пойти на соглашение с русскими, чтобы побить Запад, и затем, после его поражения, снова повернуть против Советского Союза со всеми моими силами. Мне нужна Украина, чтобы они не могли уморить нас голодом, как это случилось в последней войне».
