Живой Журнал. Публикации 2009 - Владимир Сергеевич Березин
— Мне модель "Сибирского цирюльника" не очень нравится. Вот "Утомлённое солнце" мне нравится — это тоже квазиисторично, но более приемлемо для меня. То есть это вопрос уже личного вкуса…
Мне хотелось написать что-то с сюжетом. Любой жанр — это литература, подвластная канону. Детектив интересен тем, что это литература вполне каноническая, то есть существующая по определённым правилам. Там есть правила, которые там нельзя нарушать. Сыщик не должен оказаться убийцей…
— Агата Кристи всё-таки это нарушила.
— Но прежде она написала массу вещей, которые следовали канону. А почему я пишу именно исторические детективы? Ну, если моего героя перенести в современность, у него ничего не получится. Мой Путилин вооружён прежде всего наблюдательностью и знанием "во человецех сущего". Воевать таким оружием с современной преступностью — всё равно, что пытаться остановить танк, стреляя по нему из трубочки жёваной бумагой… Я тут вспомнил одну историю. В семидесятые мы подрабатывали с приятелями на "шабашке", пошли в соседнюю деревню и увидели в заборе вокруг колхозного птичника большую дыру. Возле дыры висела удавленная собака. Сторож объяснил, что через эту дыру в птичник раньше повадились лазить бродячие собаки — воровать кур. Денег на ремонт забора нет, поэтому он борется с собаками таким вот способом. А что в детективе?
Предполагается, что до того, как совершено преступление, до появления трупа, в мире существует некая изначальная гармония. Потом она нарушается, и сыщик не только находит убийцу, но и восстанавливает миропорядок. Это достаточно древняя функция культурного героя. Возьмём птичник как модель миропорядка. Можно сохранить его, повесив в дыре собаку, можно — залатать забор. Мой герой выбирает последнее.
— Восточный след в "Князе ветра" — это следствие давних увлечений Востоком?
— И давних и нынешних. Монголия для меня всегда была увлечением, некоей моделью мира, в котором есть всё. Всё что касается Монголии в "Князе вера", имеет ренальные прототипы, герои и обстоятельства действительно существовали.
— А связка Акунин-Юзефович не раздражает?
— Ну, вы же знаете, что я приобрёл такую известность буквально три года назад, благодаря издательству "Вагриус" и нескольким критикам. Но ведь мои романы совершенно другими, и объединяет их с акунинскими только время, вернее, условность этого времени. Тем более, вряд ли кто-то мне поверит, что детективные романы можно писать для себя. А они так и писались. Так детективы, конечно, делать нельзя. А восприятие моих детективов, связано с тем, что некоторые из моих читателей помнили книгу об Унгерне, какие-то мои исторические книги, ну и тому подобное… Краска приобретает другой цвет, когда ложится на другую краску.
А Акунин сделал этот жанр весьма популярным, так что в связке ничего порочного нет.
— Акунинский проект — именно проект. Это романы стиля. А у вас другой герой. Два персонажа — Фандорин, наследующий, как ни странно черты совсем не законопослушного Арсена Люпена, быстрый и успешный, и Путилин, несколько нескладный и неловкий, отличаются ещё одним. Акунинский герой обладает ещё и таким качеством, как мужская валентность. Точно так же, как Джеймс Бонд, получающий в каждой серии две девушки (одна потом покойница), валентен, то есть готов присоединиться к женщине, причём, в каждом новом эпизоде к новой. Есть другая традиция — давний тип патера Брауна, сыщика — духовного лица… Кстати, у Акунина, монахиня Пелагия в силу своего монашеского обета, похожа на инертный газ — она сколько угодно может чувствовать, но не может вступить в связь. Ваш герой — семьянин: любит жену, не бегает по крышам с револьвером.
— Критик Лев Данилкин написал про моего героя, что он похож на героя не рыцарского, а плутовского романа. И я как-то уже говорил, что мой Путилин — это отчасти друг моей юности, к сожалению, рано умерший, это Борис Пысин, это был физик, который занимался психологией. Я прекрасно помню, как в пьяном виде он доставал из кармана три спичечных коробка и задавался вопросом, как описать их совместное существование в пространстве. И, вообще, его мучили очень странные вопросы, смысл которых непонятен. Это был потрясающий человек, житейски очень похожий на моего героя. Я его очень любил и до сих пор без него скучаю.
— Есть понятие литературной жизни. Это номенклатурное понятие, такое же, как дипломатический этикет: Раньше она организовывалась совещаниями, теперь, по большей части — премиями. Я имею в виду, в частности, премию "Национальный бестселлер". Вы ведь вошли в ее короткий список. И было бы отрадно… Ну, понятно.
— Ну, к празднику литературной жизни я мало причастен. Знаете, в воспоминаниях русского актёра 19 в. Давыдова я вычитал следующую историю. В некий город приезжает актёрская труппа, и чтобы поднять сборы, на афише пишут, что во время спектакля по сцене проедет настоящий локомотив. Все приходят на премьеру, зал полон, из-за боковой кулисы выезжает паровоз, но тут же останавливается. Антрепренёр выходит на сцену и сообщает, что машина сломалась дальше ехать не может. В публике ропот, составляется депутация, идут за кулисы и видят, что локомотив состоит только из передней части. Все страшно возмущены, зовут полицмейстера. Тот идет на сцену и спрашивает собравшихся: "Вы на что брали билеты?". Те отвечают, что на пьесу "Провинциальная жизнь". — "Вот вы её и видели, — говорит полицмейстер. — А локомотив идите смотреть на железную дорогу". И гонит всех со сцены. Так вот, человек, вступая в жизнь, попадает на некий спектакль. Я взял билет на пьесу "Провинциальная жизнь", а если в придачу на сцену еще и выехал локомотив, то я счастлив. Не выехал — тоже счастлив. Я не на это брал билет.
Сообщите, пожалуйста, об обнаруженных ошибках и опечатках.
Извините, если кого обидел.
14 января 2009
История про Владимира Шарова — 1
Собственно, это разговоры с Владимиром Шаровым в декабре 1995 года. Я делал этот текст как интервью, даже визировал, однако, конечно, это никакое не интервью, а именно разговор. Я на всякий случай убрал из него несколько фрагментов, которые кого-нибудь могли бы задеть — но я наверняка перестраховываюсь — всё поросло быльём и интересно лишь историкам.
Фотография моя, и на ней виден профиль Юзефовича — однако, что же резать? Пусть Юзефовича будет больше.
— Как в настоящей анкете, начнём с биографии…
— Биография очень простая: я 1952 года рождения. Наша семья была в значительной мере изгойская: отец — законченный идеалист, подписывал всякие письма, протесты… А
