Сергей Лагодский - Загогулина в портфеле президента

Не берусь объяснить, почему Бурбулис остановил свой выбор на Гайдаре и рекомендованной последним группе малоизвестных экономистов из московских и ленинградских научных институтов. Смелость, решительность, быстрые и ощутимые результаты — вот что должно было понравиться Ельцину, а вместе с тем обеспечить славу и карьеру реформаторам. Этими мыслями и настроениями были охвачены радикальные либералы, находившиеся под гипнозом „шоковой терапии“ Бальцеровича в Польше и идей Джеффри Сакса из Гарвардского университета. Думаю, что импонировали далекому от экономической науки Бурбулису и такие новые словосочетания, то и дело слетавшие с языка либералов, как либерализация, макроэкономическая стабилизация, рестриктивная кредитно-денежная политика, „денежный навес“.

Как бы то ни было, периферийное для нашей страны, но превалирующее в США и на Западе либеральное направление экономической мысли внезапно обрело мощнейшую государственную поддержку и вскоре стало официальной идеологией. Его зарождение у нас Виталий Найшуль описывал примерно так: „В 1986–1987 годах возникла тусовка, которая объединяла людей из Ленинграда, Москвы и Новосибирска. Я состоял в этой тусовке. В ее составе были и Чубайс, и Гайдар, и те, кто потом не участвовал во власти… Лет десять назад мы встретились, и выяснилось, что все говорят на одном языке… В начале 90-х часть нашей тусовки пошла во власть. Они были сторонниками польского пути“.

Ленинградская часть „тусовки“, возглавлявшаяся Чубайсом, опубликовала в 1990 году в журнале „Век ХХ и мир“ фрагменты своей записки о концепции перехода к рыночной экономике в СССР. Судя по ним, записка представляла своего рода манифест либеральных радикал-реформаторов. В нем обосновывалась целесообразность „прыжка“ в рыночную экономику, не останавливаясь перед такими его побочными явлениями, как падение жизненного уровня населения, массовая безработица, социальная дифференциация, забастовки с экономическими и политическими требованиями. Недовольство и протесты предлагалось подавлять во имя достижения благородной цели построения современной рыночной экономики американского типа. Умонастроения этих людей, которые почему-то стали называть себя демократами, с предельной откровенностью выразил тот же В. Найшуль: „Одна из российских традиций — это традиция единомыслия. Меньшинство должно набрать в рот воды. Именно так с ним надо разговаривать. Я не вижу возможности организовать здесь жизнь не на авторитарных началах“.

Вернувшись из отпуска, Ельцин быстро проникся идеями радикальной рыночной реформы. Он уже был основательно заражен гайдаровскими планами, когда решил познакомить нас с ними на заседании Консультативного совета в конце октября или начале ноября 1991 года. Те намерения, которые Ельцин излагал и собирался в ближайшие дни обнародовать, вызывали многие недоуменные вопросы со стороны членов совета. Так, одновременное освобождение от государственного контроля цен и заработных плат — прямой путь к неуправляемой инфляции. Нужно ли идти на подобный риск? Подтягивание цен на топливо и сырье к мировому уровню обрекало практически всю промышленность на неконкурентоспособность, поскольку по энерго— и материалоемкости производства мы безнадежно отставали от Запада.

Выиграем ли мы от этого? Что станет с накоплениями населения в сберкассах, на руках и в облигациях в результате многократного повышения цен после их либерализации? В общей сложности, по оценкам экспертов, они составляли к тому времени на всей территории СССР около 400–500 млрд. руб. Я заметил, что даже Сталин, наверное, предпочел бы не конфисковать путем развязываемой инфляции эти сбережения, а заморозить их на ряд лет, конвертировать в облигации государственного займа или найти какое-то другое решение. Ельцин переспросил, о каких, собственно, миллиардах я говорю. Я попытался разъяснить, что речь идет об огромных потерях кровно заработанных населением денег. Президент на разъяснения никак не отреагировал.»

ИЗ ДОСЬЕ:

«— Отпуская цены, правительство заверяло, что они вырастут всего в несколько раз, а цены скакнули в десятки раз. Нам что — опять лгали? Или мы опять получили министров-дилетантов, не способных просчитать последствия своих шагов?

— Правительство уже не раз само отвечало на ваш вопрос. Давайте заглянем в старые газеты, кое-что вспомним. Вот, например, „Комсомольская правда“ от 22 января этого года. По поводу слов одного высокого правительственного чиновника: „Реформа идет в соответствии с нашими планами“ — последовало замечание корреспондента: „Позволю себе усомниться в последнем. Помнится, рост цен прогнозировался в два-три раза, ну, в четыре раза“. И ответ: „Представляете, что творилось бы, объяви правительство, что цены вырастут в двадцать раз! Примерно такого скачка, который произошел, мы и ожидали“. Таким образом, ответственный правительственный чиновник предпочел скорее слукавить, чем назваться непрофессионалом… Если не можешь, то не говори вообще ничего. Не надо говорить неправду… Имя чиновника? Посмотрите газету.

Примечание. Я посмотрел. Это был Егор Гайдар».

Предчувствуя огромный риск затеваемых реформ, Е. В. Яковлев решил устроить беседу умеренных экономистов-реформаторов с Е. Гайдаром в редакции «Московских новостей», чтобы несколько удержать последнего от либеральных крайностей и увлечения польским примером. На беседу пригласили меня и Н. П. Шмелева. От редакции присутствовал экономический обозреватель «МН» Гуревич, который и опубликовал выжимку из состоявшегося разговора, сильно смягчив, на мой взгляд, наше критическое отношение к предпринимаемой в России реформе.

Поскольку наш собеседник явно симпатизировал польской «шоковой терапии», я старался подчеркнуть значительные различия наших условий, в силу которых весьма вероятно, что этот метод в России не сработает. Было бы крайне самонадеянно ожидать, что в России удастся ограничить негативные последствия «шоковой терапии» теми же примерно рамками, как в Польше.

Но все мои доводы ничуть не смущали молодого Гайдара. «Сейчас ясно, — говорил он, — чем быстрее разморозим цены, тем меньше будет инфляционный удар». Мне это не было столь очевидно. Более вероятным казалось втягивание экономики в затяжную инфляционную спираль, разоряющую предприятия и доводящую до нищеты простых людей. «Не ясно, — возражал я, — что будет с доходами людей. Ну, с индексацией вроде бы собираются повременить. А с контролем за зарплатой? Сначала Ельцин сказал: не будет. Потом оговорился, что, мол, зарплата должна соответствовать производительности. Туманно. Если и цены отпустить, и заработки, то гиперинфляция неизбежна. А бороться с ней куда сложнее, чем не допустить».

«Есть еще одна опасность, — продолжал я урезонивать архитектора российской реформы, — угробить производство. Если допустим гиперинфляцию, никто не станет инвестировать деньги. А если будем замораживать доходы — урежем спрос. Тоже убьем стимул у производителя».

Чем настойчивее я предостерегал, тем снисходительнее становилась улыбка Е. Гайдара.

Не были услышаны и мои сомнения по поводу приватизации. «В этом пункте программы, — отмечал я, — тоже один туман. То, как она сейчас идет, — грабеж. Номенклатура хапает так, как не хапала в расцвет застоя. Мы просто обязаны сейчас что-то дать простым людям. С одной стороны, снимем гиперинфляцию, если что-то выбросим на рынок, а с другой — социальную напряженность, если что-то раздадим безвозмездно. Нельзя же все время только отбирать. Ведь тогда не один-два миллионера будет, которых сейчас как диковинку показывают по телевизору, а множество, но основная масса населения упадет ниже уровня нищеты, не знаю, чем это обернется». Из высказывания Е. Гайдара следовало, что он за быструю приватизацию, однако не имеет четкого представления, как ее проводить.

Из разговора с Гайдаром у нас со Шмелевым складывалось впечатление, что разработчик реформы достаточно безжалостно относится к предстоящим жертвам населения, он не придает им большого значения, поскольку якобы быстрый переход к современной высокоэффективной рыночной экономике все оправдывает. Мы так не думали. «Конечно, для большинства, — говорил Шмелев, — реформа будет ударом под дыхло. И меня очень беспокоит, все ли амортизаторы включены».

Участники беседы разошлись, оставшись при своем мнении. Разница была только в том, что наших советов никто не спрашивал, тогда как мнение Гайдара определяло судьбы экономики. Вскоре Гайдар был назначен заместителем премьера при Ельцине в качестве главы правительства, т. е. фактически стал исполняющим обязанности премьера.