Журнал Наш Современник - Журнал Наш Современник №12 (2001)
Весь второй том составлен из свидетельств современников. Здесь представлены документы, принадлежащие перу как прославленных и знаменитых людей России — императриц Екатерины II, Марии Федоровны и Александры Федоровны, святителя Филарета, Д. Н. Блудова, П. А. Вяземского, Н. В. Гоголя, М. П. Погодина, А. Х. Бенкендорфа и др., так и малоизвестных сегодняшнему читателю лиц, но от этого подчас не менее значимые.
Отрывки из дневников супруги Николая I — императрицы Александры Федоровны (т. 2, с. 14—29) — отражают ее видение событий междуцарствия и восстания 14 декабря 1825 г. Помимо их скрупулезного фиксирования, есть в дневнике и выражения чисто человеческих чувств. Так, государыня, пережившая много тревожных мгновений в декабре 1825 г., затем вместе с мужем испытывала тяжелые нравственные переживания в канун казни пятерых декабристов: “О, если б кто-нибудь знал, как колебался Николай! Я молюсь за спасение душ тех, кто будет повешен (...) Мой бедный Николай так много перестрадал за эти дни! К счастью, ему не пришлось самому подписывать смертный приговор”. Александра Федоровна горячо сочувствовала судьбе жен участников восстания, решивших отправиться в ссылку вместе с мужьями: “О, на их месте я поступила бы так же”.
Записки дочери Николая I — великой княгини Ольги Николаевны “Сон юности” (т. 2, с. 155—191) наполнены интересными подробностями придворного быта, характеристиками августейших особ и близких к ним лиц. Охарактеризовав отца как человека, любившего “спартанскую жизнь” и “военную службу”, не выносившего “тунеядцев и лентяев” и желавшего узнавать от подчиненных “правду”, Ольга Николаевна оставила еще несколько ярких штрихов к его портрету: “То, что казалось в нем суровым или строгим, лежало в характере его безупречной личности, по существу очень несложной и добродушной (...) Он считался с способностями и характером, требовал уважения и допускал вольномыслие (...) Он всегда говорил непринужденно, полный веры в поставленную цель. Ему не надо было ничего скрывать и он всегда следовал тому пути, который ему казался предначертанным. Немногие понимали его в его простоте и многие этим злоупотребляли. Но история оправдает его”.
Отрывок из записок М. А. Корфа (т. 2, с. 286—301) представляет интерес для исследователей крестьянского вопроса. Он посвящен подготовке указа об обязанных крестьянах 2 апреля 1842 г., судьба которого решалась на заседании Государственного совета 30 марта 1842 г. Заслуживает внимания взгляд императора Николая I на крестьянское дело, заявленный им на этом заседании. “Нет сомнения, — сказал царь, — что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему, теперь, было бы делом еще более гибельным (...) Но (...) всякому благоразумному наблюдателю ясно, что нынешнее положение вещей не может продолжиться навсегда (...) необходимо, по крайней мере, приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку вещей”. Речь Николая Павловича удивительно созвучна той, которая ровно через 14 лет — 30 марта 1856 г. — предрешит судьбу крепостного права. Ее услышат московские дворяне из уст императора Александра II*.
В записках шефа III Отделения А. Х. Бенкендорфа (т. 2, с. 133—152) император Николай I выступает как умный, деятельный и справедливый монарх, который по заслугам награждает и наказывает, заботится о законности и порядке в делах. Предметом основного внимания государя во время его поездки по России в 1837 г. от Петербурга и Ковно до Бахчисарая и Эривани оставались войска. Николай Павлович ликовал, видя перед собой исправный, дисциплинированный и боеспособный военный строй. Напротив, его возмущал вид именующейся войском “толпы мужиков”, и царь строго выговаривал военным начальникам за найденный беспорядок.
О недовольстве царя чиновничьей неразберихой — рассказ Г. И. Студеникина (т. 2, с. 103—106). В апреле 1833 г., осмотрев столичные присутственные места, государь негодующе бросил: “У вас все тут на кабацком основании”. Такие посещения заставляли служащих заботиться, по крайней мере, о приличном внешнем виде своих учреждений. Но о настоящем порядке приходилось только мечтать. Николай I, сознавая свое бессилие перед самовластием недобросовестных “столоначальников”, с досадой признавался в том, что “правят” они. В мае 1837 г., получив от наследника сведения о совершенных вятским губернатором Тюфяевым “глупостях”, он философски рассуждал о том, “сколь у нас трудно избегнуть, чтоб самые благие намерения не были изгажены глупостями исполнителей” (т. 1, с. 154).
“Местью” Николая I “столоначальникам” стало его согласие на постановку “Горя от ума” А. С. Грибоедова и “Ревизора” Н. В. Гоголя. Это были любимые пьесы царя. Комедию “Ревизор” императору читал В. А. Жуковский, сказавший, “что молодой талантливый писатель Гоголь написал замечательную комедию, в которой с беспощадным юмором клеймит провинциальную администрацию и с редкой правдой и комизмом рисует провинциальные нравы и общество”. Слушая пьесу, монарх “смеялся от души”. Он разрешил постановку, а позже говорил: “В этой пьесе досталось всем, а мне в особенности” (т. 2, с. 278). В апреле 1837 г., проживая в Риме, нуждаясь в лечении и деньгах, Гоголь обратился к государю с письмом, в котором просил о помощи (т. 2, с. 132—133). Николай отослал писателю 5 тыс. рублей.
Воспитанники военно-учебных заведений запечатлели образ Николая Павловича, в котором черты самодержца полностью отождествляются с его человеческой сущностью. О “внимательности государя” и “его чисто отеческом отношении ко всем вообще детям” вспоминал бывший питомец Артиллерийского училища (т. 2, с. 233—277). Юный кадет в письме из лагеря под Петергофом (т. 2, с. 125—127) делился чувствами восхищения от выпавшего “счастия увидеть нашего обожаемого отца-благодетеля”. Царь лично устраивал кадетам учения, а затем удостоивал их своей “милости” — хвалил, отпускал гулять в Петергофский сад, кормил вишнями “из собственных рук”... Что еще требовалось монарху, чтобы привязать к себе сердца будущих офицеров! Он сознательно культивировал взгляд на свои взаимоотношения с подданными любого звания и состояния как на общение отца с детьми. Назначая нового атамана Войска Донского, император напутствовал его: “Кланяйся донцам! Скажи им, что я люблю их, что я не переставал думать о них, как отец о детях. Скажи им, что (...) я (...) жду от них непоколебимой преданности и готовности, по моему слову, защищать где нужно и мои права и права нашего общего отечества!” (т. 2, с. 131—132).
Справедливы ли оценки такого способа обращения власти с подданными как деспотического? Славянофил А. А. Киреев писал об отличии “восточной тирании с толпой безмолвных рабов” от самодержавия “в форме патриархальной (славянофильской), при которой народ смотрит на Государя как дети на отца”*. В сборнике много рассказов разных, в том числе нетитулованных, лиц о впечатлениях, которые произвела на них личность царя. Многие свидетельства — из разряда исторических анекдотов. В них находим сюжеты частного, бытового свойства. Примечательно, что в этих немудреных записках Николай I предстает как “царь-батюшка”, “отец”, “хозяин”, “деспот”, “рыцарь”, “русский молодчина”, “сокол”...
Русские современники Николая I задумывались и о месте, которое будет отведено ему историей. Близкая к славянофилам графиня А. Д. Блудова видела в царствовании Николая восстановление порванной связи между Россией новой и допетровской (т. 2, с. 356—363): “Николай Павлович — самый православный государь из царствующих над нами со времен Федора Алексеевича. Он, может быть, и самый Русский. Он один из тех людей, которыми движется целое поколение (...) В этих людях олицетворяются их народ и их время. Таковы были у нас св. Владимир, Дмитрий Донской, Минин, Петр Великий, Екатерина II”. К взгляду А. Д. Блудовой близка оценка деятельности государя митрополитом Платоном Киевским (т. 2, с. 380—385), который поставил Николая Павловича — “истинно-православного, глубоко верующего русского царя” — “выше Петра I”. М. Юзефович в своей записке (т. 2, с. 352—356) находил причину неприятия личности Николая I “теми, для кого солнце светит только на Западе и с Запада” в утверждавшихся при нем “Русских началах в воспитании” и в отрицании прозападных тенденций, идущих от эпохи Петра. Главный итог правления Николая I, полагал М. Юзефович, — “первый шаг к нашему самопознанию”, “поворот Русской жизни к ее собственным источникам”. К числу отзывов самых критических относятся суждения фрейлины двора А. Ф. Тютчевой. В “Воспоминаниях”, фрагмент которых приводится в книге (т. 2, с. 385—392), она называла царя “Дон-Кихотом самодержавия, Дон-Кихотом страшным и зловредным”. Фанатическая вера в самодержавие, по мнению дочери поэта, превратила этого монарха с “характером редкого благородства и честности” в “тирана и деспота, систематически душившего в управляемой им стране всякое проявление инициативы и жизни”. Резкие высказывания представителей противоположного лагеря в книге не встречаются, но их отсутствие оправдано. В течение полутора столетий они были очень широко растиражированы.
