Эксперт Эксперт - Эксперт № 49 (2013)
Респондентов можно понять. Чтобы поддерживать в публике веру в то, что некоторая субстанция для чего-нибудь сгодится, нужно хотя бы периодически демонстрировать пользу от ее наличия и возможный вред от ее отсутствия. Консервативный подход «пусть лежит себе, есть не просит» имеет свойство приедаться при долгом употреблении. Публика задается вопросами «зачем?» и «что это?», а общепонятных ответов на них нет.
То есть можно, конечно, сказать, что депутаты только с виду бездействуют, а в действительности они приготовлены на день, и час, и месяц, и год, чтобы себя показать, причем не как в апокалипсисе, чтобы «убить треть людей» (Откр 9:15), но, напротив, на работу славную, на дела хорошие. При этом, правда, неясно, что мешает им заниматься работой славной уже сегодня. Иные могут, конечно, возразить, что очень даже ясно, кто мешает, — но если даже так, если депутаты бездеятельны и раболепны не сами по себе, но скованы внешней силой, то в случае исчезновения этой внешней силы весьма сомнительно, чтобы тут же начались дела хорошие. Опыт парламентов, вдруг получивших неожиданную свободу (Генеральные штаты при Людовике XVI, Съезд народных депутатов при М. С. Горбачеве), более напоминает не собрание героев и полубогов, величаво возглашающих: «Смирись перед великим народом», но скорее картину, некогда висевшую в кабинете директора Института им. Сербского, «Великий гуманист Пинель снимает цепи с душевнобольных». Гуманизм — дело хорошее, но освобожденные от цепей развивают такую бурную деятельность, что небольшое время спустя их почитают за благо привести к прежнему состоянию, и на дворе опять 2013 год.
Более верным путем к эмансипации представительного собрания является повседневная законодательная работа, заключающаяся в повседневном оппонировании исполнительной власти, которая тоже далеко не из героев и полубогов состоит. А как выглядит это оппонирование на практике, все видят. Важнейшие законы, определяющие развитие страны на года вперед, — законы бюджетные, конституционные поправки, законы о реформе Академии наук — принимаются с кондачка и в трех чтениях с быстротой необыкновенной. Депутаты же отводят душу и нерастраченный пыл на выдвижении и принятии законов (порой весьма оригинальных), оберегающих общественную нравственность, без которых вполне можно было бы и обойтись.
Дива нет, что, посмотрев на такое, публика склоняется к открытому объявлению указного права. Собственно, оно и так указное, Дума только штампует, но тогда не проще ли узаконить фактическое положение дел: было de facto, станет de iure. В основополагающих законах — в том же бюджете — все останется в прежнем виде, а экзотических высоконравственных законов станет меньше. В исполнительной власти мужчины серьезные, им не до нравственности.
Нам более привычны из истории такие случаи, когда переход к указному праву происходит в борьбе — порой весьма ожесточенной — правителя с парламентом. Правитель, недовольный своенравием законодателей, порой приводящим к полному ступору государственной машины, решает править самодержавно, причем публика зачастую относится к этому даже и с пониманием, «пусть в бурю и ненастье один стоит у власти». Хотя, конечно, когда как. Иногда вместо понимания происходит революция.
Но наш случай иной. Законодатели настолько лишены даже не чрезмерного, а хоть какого-то самостояния, что публика не находит, чтобы упразднение пятого колеса что-то изменило. Можно было бы ограничиться элегическим заключением «Я не стал бы просить у читателей в свое оправдание ничего другого, кроме позволения не ненавидеть людей, так равнодушно погибающих», когда бы наша публика, еще на что-то надеющаяся, не увидела другой выход, помимо de facto действующего указного права.
В том же опросе выявилась эволюция взглядов на подвешенный парламент. В 2003 г. Дума, в которой «ни одна из партий не имеет большинства мест и для принятия законов требуется согласование позиций различных партий», 40% опрошенных считалась более приемлемым вариантом, тогда как 33% более нравилась такая Дума, где «большинство мест, необходимое для принятия любых законов, имеется у одной партии». Теперь же подвешенный парламент нравится уже 55%, а с внятным большинством — только 17%. Конечно, Левада не был бы Левадой, если бы вопрос не был поставлен грязно. «Большинство, необходимое для принятия любых законов», следовательно, и конституционных, — это две трети, а большинство, потребное в прочих случаях, которых 99%, — это одна вторая. Разница существенная.
Но, установив это, заметим, что такой идеальный парламент у нас уже был все 90-е гг., хотя тогда его не ценили. Вероятно, потому, что законы либо принимались нереальные, либо вовсе не принимались, уступая место все тому же указному праву. Что в конечном счете и привело к нынешнему, хотя и противоположному, но тоже скорбному состоянию. Очевидно, респонденты по умолчанию предполагают, что в качестве само собой разумеющегося приложения к идеальному парламенту будет наличествовать еще и идеальная культура коалиционных соглашений, т. е. не послевоенная французская или итальянская с беспрестанной правительственной чехардой, а твердый порядок, являемый немцами в бундестаге. Веймарский же рейхстаг, где с коалиционным порядком у тех же немцев творилось черт знает что, в качестве вероятного варианта не рассматривается.
Обыкновенно мрачно настроенные люди отмечают, что у них на родине вечно господствует то бордель, то казарма. Оптимистичные респонденты Левада-центра в качестве приемлемого варианта называют и казарму, и бордель, причем одновременно.
