Марк Галлай - С человеком на борту
Но Королев отреагировал на прочитанное иначе.
Он задумался. Даже как-то растрогался. Потом вздохнул — и дал своё полное «добро». Завизировав лежавшие перед ним странички, Сергей Павлович высказал единственное замечание:
— Вы тут так мой характер расписали: и нетерпимый, и резкий, и вспыльчивый, и такой, и сякой… Все вокруг да около… Сказали бы лучше прямо: паршивый характер.
Мне не оставалось ничего другого, как ответить:
— Сергей Павлович! Я бы с удовольствием так написал, но ведь ни один редактор не пропустит: у легендарного Главного конструктора — и паршивый характер? Не полагается.
— А если бы не редактор, написали бы?
— Видит бог, Сергей Павлович, с наслаждением написал бы…
СП долго смеялся и закончил разговор заключением, что вот теперь он наконец понял: не зря существуют на свете редакторы! Бывает и от них, оказывается, польза.
А характер у него был действительно тот. Недаром один из его сотрудников, выходя из кабинета Главного, любил напевать песенку из довоенного, сейчас уже почти забытого фильма «Девушка с характером»:
У меня такой характер,Ты со мною не шути!..
Даже мать Королева — Мария Николаевна Баланина — заметила однажды, что «по характеру он был человеком бурным» и что в разговорах с виновником нечёткой работы «слова-то у него находились такие хлёсткие».
«Отнюдь не были ему чужды, — вспоминает многолетний соратник СП, его заместитель Б.Е. Черток, — такие черты характера, как властолюбие и честолюбие». Правда, к этим откровенным, но справедливым словам хочется добавить, что, если своё властолюбие Королев имел полную возможность проявлять в масштабах достаточно широких, то честолюбие его при жизни выхода почти не имело, к чему мы в этой повести ещё вернёмся.
Вспоминая людей, которых уже нет среди нас, принято умилённо восклицать: «Как все его любили!»
Не уверен, что это похвала. Не знаю ни одного сколько-нибудь незаурядного человека, у которого не было бы недругов.
Нет, Королева любили не все. Далеко не все!
Наверное, этому в значительной мере способствовала сама его незаурядность — бросающаяся в глаза, не поддающаяся какой бы то ни было нивелировке, часто неудобная для окружающих, выпирающая из всех рамок незаурядность.
Однако в интересах истины нельзя не добавить, что Королев обладал немалым умением сам создавать себе недругов и — что бывало ещё досаднее — ссориться с друзьями. Обидно было видеть, как из-за своей вспыльчивости, резкости, властности он иногда создавал конфликты между собой и людьми, бывшими для него, без преувеличения, родными братьями по таланту, по масштабу мышления, по сложившейся судьбе, наконец, но одному и тому же делу, которому оба преданно служили. Конфликты — для обеих сторон тяжёлые, но тем не менее затяжные — на многие месяцы и годы.
Правда, на резкость СП я стал смотреть гораздо терпимее после того, как случайно стал свидетелем одного характерного для него эпизода. В присутствии добрых трех десятков людей, занимавших самые различные положения на ступенях так называемой служебной лестницы, он довольно откровенно нагрубил человеку, представлявшему собой по отношению к самому СП хотя и не совсем прямое, но все же достаточно высокое начальство.
Я понимаю, конечно, что и в такой, направленной «вверх», резкости ничего особенно хорошего тоже нет. Но все-таки, насколько же она симпатичнее так часто встречающейся резкости, с предельной точностью ориентированной вниз и только вниз!
Интересная подробность: высокая персона, с которой Королев обошёлся так неаккуратно, отнеслась к этой вспышке весьма миролюбиво:
— Ладно, Сергей Павлович, не горячитесь. Давайте лучше ваши соображения, что будем делать. — И разговор вернулся в нормальное русло.
Характер Королева — во всех его ярких, часто противоречивых гранях — до сих пор служит предметом горячих дискуссий. Разные люди в разное время воспринимали его по-разному.
Когда я впервые опубликовал отрывки из своих воспоминаний о Сергее Павловиче, где постарался в меру своих сил показать эту противоречивость его сложной натуры, то вскоре получил неожиданно много письменных и устных читательских откликов — пожалуй, не менее противоречивых. Смысл некоторых из них тоже оказался для меня довольно неожиданным — меня упрекали за идеализацию тех черт характера и тех особенностей поведения Королева, которые действительно этого не заслуживали.
— Ты Королева идеализируешь, — сказал один очень близкий мне человек, работавший в организации, тесно связанной с королёвским КБ. — Допускаю, с тобой он действительно обращался более или менее прилично, но с другими!..
Зато ещё один человек из той же организации, причём занимающий в ней должность весьма заметную (по совпадению — тёзка первого), напротив, возмутился:
— Не любили вы, я вижу, Королева! Плохо к нему относились. Так уж его расписали…
Услышав подобное, я поначалу огорчился: неужели рассказанное мной можно было истолковать как проявление антипатии к Королеву?!
Но тут же моё огорчение на корню перебил отзыв другого человека, тоже неоднократно имевшего дело — прямо по службе — с Сергеем Павловичем:
— Он у вас, Марк Лазаревич, выглядит гением. А ведь гением-то он не был…
Нет, изображать его гением я, честное слово, тоже не собирался. Не собирался хотя бы потому, что с этим словом, по моему глубокому убеждению, следует обращаться крайне осторожно. Объявлять человека гением — прерогатива потомков. Имевшие место в истории попытки присвоить эпитет «гениальный» кому-то из современников редко переживали самого носителя этого звания.
А читательские мнения продолжали обрушиваться на меня одно за другим.
Одно из них — исходившее, кстати, от человека не только очень умного по природе, но к тому же театроведа по профессии, для которого раскрытие характеров человеческих есть, так сказать, основная работа по специальности, — звучало примерно так:
— Все-таки, я вижу, печать своего времени на вашем Королеве стояла.
Сходную точку зрения высказал, прочитав в рукописи мои заметки о Королеве, один из старейших советских лётчиков, который, закончив свою лётную деятельность, ряд лет проработал в королёвском КБ. Энергично критикуя (кое в чем, как мне кажется, необоснованно, но кое в чем довольно убедительно) написанное мною, он заметил:
— СП жил и работал в определённой среде… Был продукт всего этого. Без описания внешней среды его отдельные вспышки и резкости не могут быть поняты…
Сказано совершенно справедливо.
Конечно, каждый из нас, в большей или меньшей степени, есть продукт своего времени, своей среды, своего места среди людей. И Королев, разумеется, не был в этом смысле исключением. Но именно в меньшей — никак не большей! — степени. Пресловутая «печать эпохи» легла в нем на внешнее, поверхностное, мало коснувшись внутреннего, глубинного.
Да и вообще валить все только на «эпоху» было бы тоже не очень-то справедливо. Разных, очень разных по своему внутреннему облику руководителей формировала она.
Трудно, конечно, сравнивать реальных — живущих или живших — людей с персонажами произведений литературы. Но все же, если признать, что лучшие из этих произведений как-то отражают нашу жизнь, подобное сравнение — пусть с известными оговорками, — наверное, в какой-то степени правомерно.
Так вот, можно вспомнить не один образ крупного руководителя — «генерала промышленности» — тридцатых, сороковых, начала пятидесятых годов, известный нам из литературы. Взять хотя бы заводских директоров Листопада в «Кружилихе» Веры Пановой и Дроздова в «Не хлебом единым» Владимира Дудинцева. В обоих этих превосходно написанных персонажах немало общего: оба чувствуют себя этакими «удельными князьями» на своём заводе, в своём городе, даже своей области, причём воспринимают такое своё положение как совершенно естественное. Оба категоричны в своих высказываниях, безапелляционны в оценках, решительны в деле, весьма круты в обращении с окружающими. Словом, сходства много. Но, если копнуть поглубже и постараться заглянуть в души этих людей, невозможно не заметить, насколько они различны по своему нравственному облику, человечности, отношению к людям, пониманию своего долга…
Я обратился к этим литературным примерам только для того, чтобы проиллюстрировать несложную истину: время, конечно, накладывает на людей свою печать, но делает это очень по-разному. Избирательно. Сказав про человека, что он, мол, был «у времени в плену», никак нельзя считать, что этим о нем сказано все. Нет, Дроздовым Королев не был. Скорее уж — Листопадом, хотя и с ним имел больше черт различных, чем сходных или, тем более, совпадающих…
Королев был похож — на Королева!
Если бы он был не реальный, живший среди нас человек, а, скажем, выдуманный герой литературного произведения, я бы, наверное, придумал ему характер получше. Но Королев существовал реально. И, говоря об этой незаурядной личности, я не чувствую себя вправе «корректировать» её облик — подменять человека его же бронзовой статуей, сколь ни велик был бы соблазн пойти по пути её сооружения.
