Дмитрий Губин - Под чертой (сборник)
Никак не могу принять пошлые объяснения. Сопрано Нетребко – это не попса, которая в денежном чёсе днем споет на корпоративе Ирода, а вечером – у Христа. То есть вряд ли Нетребко интересуется взглядами тех, кому поет – но еще менее вероятно, что торгует своими взглядами за деньги. У нее для торговли, слава богу, голос есть. И не избирательский.
Не случайно известный – хотя тихий, по сути – ролик Чулпан Хаматовой в поддержку Владимира Путина вызвал не просто бурю, а ураган. Потому что от Хаматовой такого никто не ожидал. Ее считали эдаким доктором Рошалем в юбке (и всех потом поразило, что среди доверенных лиц Путина оказался знающий цену нынешней медицине сам Леонид Рошаль).
Тут необходимо высказать одно соображение. О том, почему столько уважаемых людей – включая Чулпан – сделали странный (на взгляд противоположной стороны) выбор.
Мне кажется, в основе лежит желание быть первыми среди тех, кому достаточно быть вторыми. Сейчас поясню. К этому меня подвел Юрий Антонов – пожалуй, самый знаменитый наш мелодист (и попробуйте-ка сию секунду не напеть про себя «Ах любовь, золотая лестница» или «Под крышей дома твоего» – пусть даже считаете их распопсовой попсой). Я как-то на записи его спросил, правда ли, что он собирался эмигрировать в США. Антонов ответил, что да, и что даже съездил в Америку – присмотреться. Я спросил, почему он не остался. И Антонов ответил до предела откровенно: да потому, что послушав на Бродвее играющих бесплатно музыкантов, понял, что придется потратить всю жизнь только на то, чтобы приблизиться к их уровню мастерства. Не веря своим ушам, я переспросил: то есть он понял, что не будет первым, и потому решил довольствоваться первым среди вторых?!
И Антонов кивнул.
После чего я музыку его не полюбил, но его самого зауважал – немногие решатся честно обозначить свое место на карте.
Вот и Россия в целом – страна второго ряда в мировой системе. Не потому что русские глупые – ого, какие таланты мы дали миру! – а потому, что наша авторитарная, самодержавная система устарела. Она была демонтирована в Европе еще в XIX веке, а у нас сохранилась до сих пор. Мы обречены быть вторыми, как обречен быть вторым пилот на «Жигулях», если только не поставил под капот баварский движок. В этой архаичной системе, однако, есть ниши (как Дмитрий Быков удачно выразился – «складки империи»), в которых бывает жить невероятно уютно. Тогда нашим писателям можно получать премии, соревнуясь с подобными, а не с Умберто Эко или Мишелем Уэльбеком.
И Чулпан Хаматова, на мой взгляд (как бы ни было мне неприятно об этом писать), поддерживая владимирапутина, поддерживает свою миссию спасительницы детей, только в стране второго ряда и возможное. Превратись мы в страну первого ряда, не пришлось бы собирать детям деньги, без которых они помрут. Потому что в европейских странах 100 % расходов на лечение детей покрывается обязательным страхованием. И если и действует в Германии благотворительный Институт Стефана Морша, то это не фонд по сбору средств, а банк доноров костного мозга, основанный в 1984-м отцом умершего подростка. Вот этот банк, да, действует на средства благотворителей. Но операции по пересадке костного мозга благотворители не оплачивают, и Ангела Меркель игрой на роялях, посверкивая «Брегетом», деньги на помощь умирающим не собирает. И Чулпан Хаматова, поддерживая человека, при котором страхование есть, а детей не оперирует, эту ситуацию – со своим статусом честной спасительницы – вольно или невольно закрепляет. И относиться я к ней могу примерно как к Блоку после «Двенадцати». (Недавно, читая трехтомник «Русская революция» Пайпса, я как раз параллельно открыл «Двенадцать», чтобы с мазохистской отрадой беззвучно возопить: КАК-ОН-ТАКОЕ-МОГ?!)
Все, и будет об этом.
Я ведь не просто о новом расколе хочу написать. И даже не о том, что этот раскол будет куда глубже раскола времен перестройки, когда было ясно, что за КПСС и СССР ратуют творцы даже не второго, а двадцать второго разбора, прилипшие к кормушкам, поилкам и распределилкам.
А о том, что новый раскол в последние недели перешел в фазу оплевывания, когда борьба идей («мы за унитарное великое государство!» – «мы за конфедерацию великих людей!») перешла в серию попыток унизить, оскорбить, вывести из себя – и довольно подлыми способами. И я даже не хочу разбираться, началось ли это с известного высказывания, что раз Акунин этнический грузин, то понятно, отчего он не любит Россию.
Лично для меня все началось, когда я сцепился в твиттере с Сергеем Минаевым, телеведущим и автором «Духless’а».
Я с ним познакомился тогда, когда он еще телепрограмм не вел. О романе его я мнения был невеликого – хотя бы потому, что читал великую «Гламораму» Брета Истона Эллиса, первыми ста страницами почти неотличимую от «Духless’а», зато потом выносящую мозг: о, вот книга! Однако эффект фантастической популярности Минаева мне был, конечно же, интересен. Да и Минаев был интересен – он умен, и у него есть дар наблюдателя (помню, как про хоругвеносных нацистов он заметил: «О, с этими атомными православными держи ухо востро! Того и гляди последний Vertu сопрут!»).
Я сделал с Минаевым интервью, мы перешли на «ты», у нас были хорошие отношения, и я пригласил его в 2007-м на запись для ТВЦ программы «Бойцовский клуб» в московскую «Билингву» – в качестве гостя с «моей» стороны. Противниками нашими были – ха-ха! – Алексей Навальный и его гость Константин Крылов, после имени которого Яндекс обычно выдает «идеолог русского нацизма». И случилась, понятное дело, большая махаловка, то есть программа удалась. Удалась настолько, что ее запретили в администрации президента. А почему запретили – это вопросы к нынешнему вице-премьеру, тогдашнему замглавы администрации Владиславу Суркову. Я не знаю, чем это не прописанное ни в одном законе ведомство руководствуется при построении во фрунт телевидения.
Так вот: я считал искренне, что мы с Минаевым по-прежнему в одном стане. Может быть, потому, что не видел Минаева на федеральном ТВ, и что он среди «запутинцев», и помыслить не мог.
И вдруг, пару недель назад, ответив на какую-то реплику Минаева в твиттере, я получил в ответ по морде по полной программе – и понеслось. То есть понеслись оскорбления меня лично, а не выпады против тех идей, которые кажутся мне разумными. Нарушался неписаный закон, о котором я всегда говорю студентам: «В эфирной драке деритесь с социальными ролями, но не с живыми людьми, иначе вы никогда не останетесь в хороших отношениях».
И вот уже вслед за Минаевым какая-то шавка, из тех, что публично говорят гадости о чужих женах, – подлетела и загавкала. Я зарычал в ответ. И понеслось. И опять. Смешались в кучу.
Меня, по счастью, оттащили от твиттера – сам бы не остановился. А остановившись, оглянулся. И ужаснулся. Эта свара и эта грызня шли везде и всюду. Сторонники Навального упражнялись в склонении фамилии Путина, хотя в своей фамилии Путин точно не виноват. А сторонники Путина упражнялись в склонении фамилии Навального. А мой ЖЖ, сочувствующий тем, кто замыкал на Садовом «белое кольцо», заваливался унизительными (для всех сторон кольца) рисунками на тему того, что и с чем там соединяется. И я вспомнил, как незадолго до ругани с Минаевым я написал в твиттере дико обидные и в силу одного этого непристойные слова Тине Канделаки – и бессмысленно теперь объяснять, в пылу какого потрясения написал. (Ну да, был потрясен: неужели ж ты, Тина, не видишь, рядом с кем оказалось, во что превратилось за последние десять лет наше ТВ, на котором самый лучший сегодняшний телеведущий – все равно второго сорта, потому что, чтобы быть первого сорта, нужно соревноваться с Парфеновым, с «Куклами», с «Итогами», с Шендеровичем, с Хрюном и Степаном, – то есть с теми, кто умеет, а не с теми, кто допущен?!)
И вот тут, когда я понял, что натворил, то понял, что сижу по уши в дерьме. Ну, или мы сидим по уши в дерьме. Я понял вдруг злобу и отчаяние Бунина, кошмары взаимных обличений в газетах 1920-х; вообще понял эмоциональную подоплеку Гражданской войны, когда брат на брата, сестра на сестру, Собчак на Канделаки, Хрюн на Степана, – только тогда было уже не просто гадко и обидно, а гадко и насмерть.
И я схватил телефон звонить Канделаки. Ну, ко меня детская пришла идея – что если извинюсь, все простится: мирись-мирись, и больше не дерись; сопли распустим – никого не пустим… Но мигом понял, что раз оскорблял публично – то и извиняться нужно тоже публично. Наступало как раз Прощеное воскресенье, было невыносимо от декорационности, фальшивой декорационности – просить прощения по твиттеру в это число (хотя Березовский, вон, у народа России в Прощеное воскресенье прощения попросил). В общем, решил выждать денек.
А когда день миновал, я вдруг встретил Тину на записи программы на Первом канале у Андрея Макарова. И, к ужасу Макарова – у него-то там сценарий был, план, тема! – прямо на записи, раз уж это федеральный канал, вышел перед Тиной, нарушил границу между двумя лагерями, объяснил всем, в чем дело, бухнулся на колени: «Прости ты меня, дурака, – виноват».
