Эксперт Эксперт - Эксперт № 01-02 (2014)
Виктор Пелевин впервые испробовал себя не в жанре альтернативного прошлого (и настоящего), но в добротой футуристической антиутопии
Фото: Legion Media
Но мало того! Словно предвидя сравнения, Сорокин целую главу новой — и долгожданной, заранее обреченной стать бестселлером — книги отдает под беспощадную пародию-шарж на Пелевина — называя его при этом паспортным именем. Эту блестящую небольшую главку, видимо, не случайно носящую номер XXXIII, хочется привести целиком, но все-таки ограничимся частью:
«Виктор Олегович проснулся, вылез из футляра, надел узкие солнцезащитные очки, встал перед зеркалом, забил себе в голову теллуровый гвоздь, надел монгольский халат, вошел в комнату для медитаций и промедитировал 69 секунд. Затем, пройдя на кухню, открыл холодильник, вынул пакет с красной жидкостью, налил стакан и медленно выпил, глядя сквозь фиолетовое окно на дневную Москву. Перейдя в тренажерную, скинул халат, вскочил на велосипедный тренажер и крутил педали 69 минут под музыку падающих капель. Затем, пройдя в душевую, принял контрастный душ. Натянув на жилистое тело кожаный комбинезон стального цвета, вышел на балкон, запер балконную дверь, расправил крылья и взлетел над Москвой. Пролетев над Воздвиженкой и Гоголевским бульваром, он спланировал влево, лихо и рискованно пронесся между крестами храма Христа Спасителя, спугнув с них двух ворон, спикировал к реке, традиционно чиркнув крылом по водной поверхности, снова набрал высоту и надолго завис над Болотной площадью, планируя, кружась, набирая высоту и снова планируя. Он заметил, что слив pro-теста начался ровно в 15:35 по московскому времени. Продавленное ранее через сплошные ряды металлоячеек утвержденной и согласованной формы, размягченное и основательно промешанное pro-тесто вытекло на Болотную площадь, слиплось в гомогенную массу и заняло почти все пространство площади. В pro-тесте активизировался процесс брожения, в результате чего pro-тесто стало подходить, пухнуть и подниматься. В этот критический момент со стороны Кремля в него стали интенсивно внедряться разрыхлительные элементы, сдерживающие процесс возбухания pro-тестной массы. Подготовленные и испытанные в лабораториях Лубянки разжижители pro-теста, дремлющие в недрах возбухающей pro-тестной массы, получили команду на разжижение и приступили к активным действиям. Пивные размягчители pro-теста, занимающие позиции по периметру pro-тестной массы, включили свои размягчительные механизмы. Почувствовав угрозу опадания, pro-тесто стало оказывать пассивное сопротивление разжижителям, размягчителям и разрыхлителям. Только передняя часть pro-тестной массы принялась активно сопротивляться. Против данной части pro-теста были применены металлические шнеки быстрого вращения, разделяющие активную часть pro-тестной массы на пирожково-пельменные заготовки, которые быстро отправлялись в морозильные камеры для дальнейшей обработки. Удалив из pro-тестной массы активно возбухшую часть, шнеки, сменив режим вращения с быстрого на медленный, стали последовательно месить и выдавливать pro-тестную массу с Болотной площади в сторону Якиманки, набережной и прилежащих переулков. После остаточного возбухания pro-тесто потеряло свою дрожжевую активность и опало. Разрыхлители и размягчители оказывали скрытую, но эффективную помощь шнекам. К 16:45 pro-тесто было полностью вытеснено с Болотной площади, расчленено, размягчено, разжижено и благополучно слито в отстойники московского метрополитена.
— Слили, — произнес вслух Виктор Олегович.
Покружив еще немного над Болотной, он полетел в сторону Триумфальной, спланировал на высотную веранду ресторана “Пекин”, прошел в отдельный затемненный кабинет и заказал, как обычно, пустую тарелку с узким орнаментом из золотисто-красных драконов. Положив на тарелку собственный хвост, он принялся неспешно жевать его, размышляя о только что увиденном».
Поклонник Пелевина без труда узнает здесь все основные мотивы его последних романов, включая «Бэтмен Аполло» (2013), являющийся прямым сиквелом по отношению к «Empire V» — и не избежавший недостатков всех сиквелов. Попросту говоря, действительно напоминающий жевание собственного хвоста. А вот человек, не так хорошо знакомый с творчеством двух ведущих русских постмодернистов, пожалуй, затруднится с ответом: кому из них принадлежит это убийственное описание протестного движения?
Новый тренд
Подобное «слипание» двух самобытных творцов — факт едва ли отрадный и для самих писателей, и для их верных (по)читателей, но весьма любопытный с точки зрения литературоведения. Потому что свидетельствует: сама идея постмодернистского романа в его классическом изводе потеряла в русской литературе индивидуальные черты и стала «общим местом». И «Школа для дураков», и, скажем, «Белка» — это в первую очередь романы соответственно Саши Соколова и Анатолия Кима, а потом уже образчики постмодернизма, а вот про «S.N.U.F.F.» и «Теллурию» хочется сказать ровно наоборот.
Конечно, и Виктор Олегович Пелевин, и Владимир Георгиевич Сорокин не отвлеченные «писатели», а живые люди в расцвете сил. Мы не сомневаемся, что скоро они преодолеют схлопывающий эффект «скачка в классики» и снова «разлипнутся» во всех смыслах.
А пока можно констатировать еще один любопытный факт: описанное ими сообща «новое Средневековье» уже вызвало к жизни русский исторический роман «нового типа» — балансирующий на грани постмодернистской игры и кичевого фэнтези.
Первая попытка такого романа — «Цветочный крест» (2010, отдельной книгой — 2011) Елены Колядиной — привела к страшному скандалу, едва не обрушившему Букеровскую премию. Но вслед за этой «веселой галиматьей об огненной елде и золотых лядвиях» (авторское определение) появились романы, демонстрирующие, что дикое смешение современных сленгов и древних речений, богоискательства и эротики — это не особенности темперамента и жизненных обстоятельств конкретной череповецкой журналистки, а тенденция.
Доказательство тому — прекрасный «Лавр» Евгения Водолазкина, заслуженно получивший в 2013 году «Большую книгу» и Яснополянскую премию, вышедший в финал «Нацбеста» и «Букера». В этой сложно, но логично устроенной книге герои напряженно ждут конца света в 1492 году (7000-й год от сотворения мира) и натыкаются в лесу на пластиковые бутылки, изъясняются точными цитатами из берестяных грамот и древнерусских летописей (предмет основной специальности автора) и закругляют свои речения словами: «короче, не парься».
А также по-другому яркий роман «Возвращение в Панджруд» Андрея Волоса, взявший «Букера» и тоже бывший в шорт-листе «Большой книги». Главный герой этого 640-страничного романа — лицо историческое, таджикский поэт X века Рудаки, сыгравший, по уверению самого автора, для персидской литературы такую же роль, как для литературы европейской — Гомер. И о котором нам сейчас известно немногим больше. Так что все перипетии его возвращения, после наказания ослеплением, в родной кишлак — авторская фантазия. Здесь присутствуют по-восточному неторопливое повествование, густо прописанный материальный мир, пряные экзотизмы, но есть и нечто общее с «Лавром»: вполне традиционный исторический нарратив то и дело разрывается вкраплениями современной лексики и, главное, ментальности.
При объявлении букеровского шорт-листа этого года все обратили внимание: из шести финалистов пять — романы безусловно исторические. И на прямой вопрос, можно ли считать исторический роман трендом, секретарь премии Игорь Шайтанов прямо ответил: да, это тренд, писатели стараются разобраться в настоящем через прошлое.
Следующий этап
Причем тренд этот коснулся не только премиальной литературы. На массовом уровне в этом году его поддержали откровенно игровой (в духе ученых игр Умберто Эко), но тоже основанный на доскональном знании исторического материала «Бедный рыцарь храма» историка архитектуры Сергея Заграевского и совсем уж фэнтезийный «Огненный перст» Акунина, являющийся частью его проекта «История Российского государства». В этой книге византийский суперагент в две недели приручает дикого леопарда, привозит с собой двух автоматонов-манкуртов и тонкокостную красотку-мулатку в подарок киевскому властителю Кию. Подобная смелая фантазия на историческую тему была бы уместна в «фантастическом гетто» — но она вошла в топы продаж в самом что ни на есть мейнстриме.
Успех «неисторического романа» (авторское определение) «Лавр» и обращение к этому же жанру держащего нос по ветру Акунина показывают, что ситуация «постмодерна» отнюдь не иссякла. Скорее можно говорить о том, что постмодернисткий роман окончательно освоился на русской почве, оказался привит к мощному стволу классической русской прозы и стал его частью — как давно уже произошло в западноевропейской литературе.
