Веслав Гурницкий - Песочные часы
«Резиденция» старосты деревни Тханьлонг — это небольшой сарай, с трех сторон обведенный стрелковым окопом. Бруствер сделан из продырявленных бензиновых бочек, поломанной мебели и мешков с песком. В помещении висит портрет Хо Ши Мина и распоряжение премьер-министра Социалистической Республики Вьетнам о борьбе с минами и неразорвавшимися снарядами, из-за которых каждый год гибнет две тысячи человек, главным образом дети. Здесь стоит также полевой телефон с рукояткой, носилки, пять ящиков с патронами и допотопная чернильница. Староста, рослый, молчаливый, суровый человек в легком шлеме на голове, носит за спиной автомат, а в подсумке на поясе — четыре полные обоймы к нему.
Мы пошли смотреть укрепления, построенные полпотовцами на вьетнамской территории в шести километрах от границы, которая на этом участке проходит по долине хорошо отовсюду просматриваемой реки. Укрепления — это, пожалуй, слишком громко. Просто система окопов, вырытых на глубину 70 сантиметров по всем правилам уставов европейской пехоты 1945 года. Траншеи расположены в три ряда, которые целиком укрывал уничтоженный ныне лес. Каждые сто метров виднеется взводный командный пункт, каждые триста — мощный подземный бункер, обитый железом, прячущийся в корнях мангровых деревьев. Ходы сообщения также проложены по всем правилам саперного искусства, под острым углом к траншее, и прекрасно замаскированы растительностью. Вся система расположилась на территории на меньше чем два квадратных километра. Ее строительство велось весной 1978 года под непосредственным наблюдением китайских офицеров. Здесь можно было укрыть два-три пехотных полка и несколько батарей мелких орудий. База полпотовцев во вьетнамской деревне Тханьлонг позволяла полностью контролировать восточный участок дороги номер 13. Отсюда направлялись штурмовые бригады, которые жгли вьетнамские деревни в глубине пограничной зоны.
Я насчитал тридцать ящиков из-под китайских патронов и бросил считать. Часть из них отчетливо помечена цифрой 800. В окопах валяются китайские военные фуражки, китайские пулеметные ленты, пустые пачки из-под китайских сигарет. Лес начинает понемногу оживать, но растительный покров в нем по-прежнему разорен, вытоптан и убог. Нет ни лиан, ни папоротников. Птицы в лесу не поют.
От линии укреплений до деревни Тханьлонг меньше двух километров. Я спросил старосту, как получилось, что полпотовцы строили свои укрепления с весны 1978 года, а деревню уничтожили только в декабре. Он ответил, что они считали эту территорию частью Кампучии, хотя граница здесь испокон веков шла по реке. Но удивляться нечему, сказал староста: они даже города Хошимин и Фантхиет считали частью Кампучии. А потом у них что-то вдруг переменилось.
Мы снова отправились смотреть «новую жизнь». Было ужасно жарко. Зной даже здесь жалил нас своим длинным едким языком. Мы на минуту остановились около странной конструкции, назначения которой я сперва не мог понять. Это был навес из листьев арека, стоявший на четырех наспех обструганных бамбуковых стволах. Стен не было, но под навесом стояли в тесном ряду кровати, прикрытые разноцветными тряпками. Подойдя ближе, я увидел сидящего на постели старого крестьянина с морщинистым лицом и множество детей разного возраста — от двух до четырнадцати лет. Они сидели, молча уставившись взором в пространство, и оживились только с нашим появлением. Самые маленькие выбежали на небольшую площадку, которая была когда-то двором. Я увидел развалины хлева, среди которых белели буйволиные кости, потрескавшаяся от огня кухонная посуда, разбитые миски. Минуты через две я заметил, что полуголые смеющиеся дети пинают ногами какой-то предмет.
Я подошел поближе. Дети пинали человеческий череп, почти черный от солнца.
Два солдата охраны й староста перехватили мой взгляд и одновременно услышали щелчок фотоаппарата. Староста прикрикнул на детей, и они, присмиревшие, побежали что есть духу по пепелищу и скрылись под навес. Я опоздал на две-три секунды. Солдат охраны отшвырнул череп концом ботинка и сердито что-то сказал сидевшему под навесом крестьянину.
Я спросил у старосты, чей это череп.
С минуту он сердито молчал, может быть, стыдясь, что как раз у него произошел столь неприятный инцидент с иностранцами. В конце концов ответил, что знает, кем была эта женщина. Это была мать этих детей.
Мать?
Да, объяснила переводчица. La mere. Ее убили двенадцатого декабря прошлого года во время нападения на деревню.
Староста разволновался. С минуту помолчав, он сказал, что во время налета полпотовцев сам потерял жену, сына, дочь и двух братьев. Уцелел только сын, служивший в армии на севере. Дом старосты тоже был сожжен.
ХС. Возвратившись, я справился в дневнике, что делал двенадцатого декабря 1978 года. Это был вторник, облачный и слегка морозный день. До полудня я работал, потом записал несколько горьких замечаний по поводу своей профессии. Во второй половине дня поспорил с шефом. Это было всего лишь пятьдесят девять дней назад. Тысяча четыреста шестнадцать часов. Почти пятьсот из них я проспал.
XCI–C
XCI. На обратном пути мы еще раз задержались в Тэйнине, чтобы поесть. Я спросил Хыинь Ван Луана, почему все-таки полпотовцы питали такую ненависть к Вьетнаму и причинили ему столько вреда.
Ответ был таков: кровавая клика Пол Пота — Иенг Сари ненавидела марксизм-ленинизм и по указанию пекинских властей практиковала кампучийский экспансионизм. Она заявляла, что Вьетнам заражен ревизионизмом, изменил революционным идеалам и идет по капиталистическому пути.
Этот седой шестидесятилетний человек вел работу во Вьетмине с 1947 года. С юных лет он член партии. Двадцать один год работал на юге в глубоком подполье, как партийный организатор южного участка «тропы Хо Ши Мина», уполномоченный ЦК, ответственный за переброску людей на север. Он отдал стране двух сыновей, носит дешевые сандалии, заштопанную рубашку, очки в проволочной оправе с разбитым стеклом и выцветший, невзрачный халат. У меня нет никаких оснований иронизировать над не совсем складными формулировками, которые он употребляет, или умалять трагический смысл его оценок. Он опытный партийный работник и не расскажет мне, сколько раз помогал «красным кхмерам» в борьбе против проамериканского режима Лон Нола, сколько раз укрывал их, будучи партийным организатором в пограничной провинции, и лечил, когда они заболевали лихорадкой. Мне не проникнуть в мысли этого пожилого человека, но хотелось бы знать, что он пережил, когда полпотовцы убили его второго сына, а американцы — первого.
XCII. В Тэйнине выяснилось, что мы все-таки не можем ехать в Кампучию. Видимо, «вредные элементы» в этот день сильно активизировались. Вместо этого мы поедем в лагерь для беженцев из Кампучии в Бенсане. Еще недавно там было свыше 25 тысяч человек. Часть из них в настоящее время вернулась на родину. В лагере осталось еще 13 500 человек.
Из бесед, которые мы вели в лагере Бенсан, я записал две, потому что они показались мне важными как документальные свидетельства по кампучийскому вопросу. Обе собеседницы свободно говорили по-французски.
ХСIII. Тридцативосьмилетняя мадам П., учительница математики из города Сиемреап, 19 апреля 1975 года, через несколько часов после вступления в город «красных кхмеров», была разлучена с мужем и двумя дочерьми в возрасте двенадцати и пятнадцати лет. Третью дочь, самую младшую, трех лет, она взяла с собой. Муж тоже был учителем. П. не думает, что он пережил эти четыре года. Он был активным деятелем кхмерско-французского и кхмерско-советского обществ, членом какой-то политической партии (П. не знает, как она называлась), известным в Сиемреапе человеком. Уже четыре года она ничего не знает о своем муже. Не знает даже, что с ним было после того, как они расстались. Зато знает, что обеих старших дочерей нет в живых. Они умерли от голода и изнурительной работы в «коммуне» Ваньсонь, в ста пятидесяти километрах от места, где находилась их мать. Как дошло до нее это известие? Здесь, в лагере, есть один человек, бежавший из «коммуны» Ваньсонь, он помнит смерть обеих девочек:. Может быть, они и выжили бы, потому что болели дизентерией, а от нее не всегда умирают, но начальник «коммуны» был человеком исключительно безжалостным. Их болезнь он счел уловкой, уменьшил пищевой рацион и велел их насильно вывести на работу. Обе умерли за одну неделю. Они очень любили друг друга.
Мадам П. была выслана в «коммуну» Сраэтхом в провинции Кампонгтям, за двести семьдесят километров от Сиемреапа. Она шла пешком двадцать девять дней… Босиком? Конечно. Босиком. Никто не имел права носить обувь. А ребенок? Ребенка большую часть пути несла на руках. Сперва думала, что не выживет. В «коммуне» не было почти никаких запасов продовольствия, стерлись границы между нормами для различных категорий. Весь свой рис она отдавала дочке. Потом стало лучше. Пришел новый начальник «коммуны»: он был гораздо человечнее. Позволял брать ребенка на работу в поле, иногда освобождал от учебных занятий, чтобы П. могла постирать ребенку платье. Улучшилось и питание. Бывали даже дни, когда она получала порцию мяса. Но под конец 1977 года все опять стало плохо. Люди с третьей категорией вообще почти не получали риса, хотя «коммуну» Сраэтхом много раз хвалили за высокие урожаи. Основной пищей были маниока, просо и бамбуковые побеги, редко когда — сушеная рыба. Ребенок начал слабеть и хворать. Именно тогда П. решила: надо спасать ребенка. Она украла на кухне пятнадцатикилограммовый мешок риса и вместе с двумя другими учительницами бежала ночью. После шести дней в джунглях (до этого. П. никогда джунглей в глаза не видела) у дочки поднялась температура. Ночью в джунглях было безопасно, так как три женщины по очереди караулили, а хищные звери им ни разу не попадались, не считая, конечно, змей. Днем угрожала смерть. Несколько раз они слышали звуки выстрелов, даже голоса каких-то солдат. Другого выхода не было: пришлось два дня и две ночи просидеть в джунглях, с отчаянием видя, как тают запасы риса, спичек и соли. На третий день ребенок умер, не приходя в сознание. Неизвестно, отчего умер: наверное, от лихорадки. П. руками вырыла глубокую яму, чтобы труп не растерзали дикие звери, и пошла дальше, вперед.
