Василий Ершов - Аэрофобия
Практическое применение предельных режимов нам пришлось применить в одном из первых же совместных полетов.
Вылетали из Симферополя на Сочи. Такой рейс был тогда из Крыма до Красноярска: через Сочи-Актюбинск. Взлетели курсом на юг и пошли через Ялту в море.
Не долетая до Ялты, не набрав еще положенной высоты 3300, мы услыхали стук в дверь. Ну, граница на замке – мы строго выполняли требования инструкций по безопасности. Бортинженер глянул в глазок: к нам ломилась бригадирша бортпроводников. Он открыл дверь.
– Командир, – задыхающимся голосом выдавила стюардесса, – в заднем салоне баня! Дышать нечем! Пассажиры рвутся вперед… дети у них ревут!
– Стоп! – капитан обернулся к бортинженеру. – Володя, что там у тебя? Быстро сбрось тепло!
Бортинженер как раз переключился с автомата на ручное управление заслонкой отбора горячего воздуха и пытался загнать ее на холод. По термометру видно было, что в задний салон подается воздух с температурой 110 градусов. Он давил и давил нажимной переключатель, но температура не хотела падать. Видать, заслонку заело в открытом положении. Несколько секунд он бился с переключателями.
Бортпроводница стояла в дверях и то пыталась вглядеться через плечо бортинженера в злополучный термометр, то оглядывалась в салон, где вдали уже копошилась в проходе масса людей, сдерживаемая двумя девочками-стюардессами.
– Командир, ничего не получается! – бортинженер дергал туда-сюда злополучный тумблер. – Уже сто двадцать! Зажарим людей!
Ударила по ушам сигнализация отключения автопилота: командир резко сдернул газы и заломил вираж на обратный курс.
– Доложи: срочный возврат из-за отказа системы кондиционирования! Вынужденная посадка! Высокая температура в салоне! Проводникам: держать людей любой ценой! Не давайте им бежать из хвоста! Что хотите, делайте! Пусть потерпят, пять минут! Пять минут всего – и мы сядем! Только удержите их в хвосте! Давай! – Чикинев говорил быстро, не оглядываясь: все его внимание было поглощено пилотированием.
Я запросил у подхода снижение и заход, по возможности, с прямой, объяснил ситуацию.
Ситуация, и впрямь, была угрожающая. Вытесняемые жарой пассажиры уже теряли самообладание; еще минута – и паника могла охватить полторы сотни людей. Если бы толпа хлынула вперед, где холоднее, центровка самолета нарушилась бы настолько, что приземлиться было бы невозможно: никаких рулей не хватило бы приподнять перед приземлением тяжелый нос машины, так бы и врезались в бетон передней ногой, а это, на скорости 260 – верная смерть.
Проводница оказалась женщиной с крепким характером, умеющей в трудную минуту действовать решительно, как это уж умеют делать наши российские женщины. Там где какая-нибудь американка только пронзительно визжала бы и искала широкую спину своего недобритого мачо, – наша схватила с полки аварийный мегафон, сорвала чехол, оттолкнула привставших было с ближних кресел бледных мужиков – и рявкнула!
Самолет на секунду притих. Из пилотской кабины плохо слышно было в открытую дверь, что именно было сказано пассажирам. Но сказано было – властно, внушительно, бескомпромиссно! Всем сидеть! А то я вас… – и по этажам!
Они ведь тоже профессионалы – наши русские девчата. Панику в салоне они решительно предотвратили. Нашли и слова, и тон, и взгляд. И народ, наш, русский терпеливый народ, понял, сжался и таки высидел на местах.
На кругу давали попутный ветерок, чуть больше нормы, садиться с обратным курсом вроде как и нельзя, но тут не до нюансов. Подумаешь – лишний попутный метр в секунду: не пять, а шесть. В некоторых случаях допускается и десять. Полоса в Симферополе длинная, для пробега хватит.
Капитан давил штурвал, разгоняя скорость до 600. Высота падала; он считал в уме вертикальную скорость снижения и удаление по рубежам. Скорее, скорее!
Симферополь дал заход с прямой, и все интересовался, как обстановка. Я отвечал, что пока держимся.
– Подсчитай-ка посадочную массу и скорость на глиссаде, – озадачил меня командир. – Уложимся в восемьдесят тонн?
Я лихорадочно прикидывал: взлетная масса – восемьдесят три, сожжем… сожжем… тонны три… получается… получается… как мысли разбегаются… кажется, уложимся. Так, скорость, скорость… грубо 270… ветерок попутный, длина пробега…
Не отрываясь от пилотирования, командир начал предпосадочную подготовку. Он хорошо понимал, что в запарке можно что-то важное упустить, и только слаженная работа и взаимоконтроль экипажа гарантируют безопасную посадку.
– Внимание, экипаж, – он выдавливал слова сквозь сжатые зубы. – Посадка в Симферополе, заход с прямой, посадочный курс… погода соответствует, эшелон перехода… давление установить не забудьте, и, главное, карту, карту – строго выполнять!
Он успел подготовить экипаж, рассчитал в уме рубежи гашения скорости, и пока мы со штурманом вели связь и читали карту, в точно отмеренную секунду подтянул штурвал на себя. Я, сидя за вторым штурвалом, мысленно участвовал в процессе гашения скорости и готов был подхватить управление, если бы понадобилось. Но капитан справился сам.
Строго по рубежам были выпущены шасси, закрылки; к этому времени нам переключили систему, и как только крест стрелок установился в центре, скорость была погашена до расчетной.
Конечно, прошло больше обещанных пяти минут. Мы только на глиссаде висели две бесконечные минуты. А как они тянулись для бедных, смертельно перепуганных пассажиров… А для наших мужественных бортпроводниц!
Юрий Васильевич мастерски посадил машину, закончил пробег, развернулся и отправил бортинженера в задний салон, чтобы тот открыл аварийные выходы для вентиляции. В салоне была баня, пассажиры круглыми глазами смотрели на бортинженера, дергающего ручки люков; проводница железным голосом разъяснила обстановку, и все сидели смирно.
Крышки люков откинулись, свежая струя ворвалась в салон… остальное было делом техники. Панику удалось предотвратить, и народ, глотая свежий воздух, стал успокаиваться. Иные были уже полураздеты… Прохлада растеклась. Проводница приносила пассажирам извинения за возврат и задержку рейса.
У трапа ждала машина скорой помощи. Старичок-инспектор усадил нас в машину и отвез в санчасть. Тут же нам подсунули трубки: тест на алкоголь. Таков порядок. Потом мерили давление, пульс, заполняли бумаги…
Когда мы написали объяснительные, созвонились с отцами-командирами и, голодные как волки, вернулись в самолет, нас уже ждали поджаренные куриные крылышки и бульончик, приготовленный девчатами из внутренних резервов.
А как же иначе. Экипаж ведь работал. А сами… сами – как-нибудь, потом.
Психология.
Почему все-таки иногда экипажи нарушают правила и влезают в опасную ситуацию?
В процессе анализа катастрофы комиссия обычно отмечает, какую ошибку допустил экипаж, что он нарушил. Результаты формулируются примерно так: «пилот, в нарушение пункта такого-то документа такого-то, не выполнил таких-то действий… в результате произошло то-то и то-то».
И практически никогда никто не озадачивается вопросом: а способен ли был в той ситуации пилот правильно и своевременно произвести все предусмотренные документами действия?
Например: способен ли он был проконтролировать загорание пяти табло в разных местах приборной доски, отреагировать на звуковой сигнал, определить причину, принять решение, отключить автопилот и оптимально реализовать руками безопасный вариант? При этом будучи занят то ли обходом грозы, то ли вписыванием в схему, то ли принятием решения на возврат. Кроме того, ведением радиосвязи и контролем технологии работы пилотирующего стажера. И на все это, в процессе перехода ситуации из опасной, через аварийную, до катастрофической – пять секунд.
Комиссия считает, что – должен был. Положено ему так, по инструкции, по технологии. Врач-психолог, член комиссии разводит руками: да не способен человеческий организм за пять секунд переварить столько противоречивой информации! Человек, по природе своей, в таких условиях входит в ступор. Даже очень тренированный человек.
Но кто же к тому несчастному психологу прислушается.
Это только в последнее время в печати появились труды выдающегося авиационного психолога, великого защитника летчиков и борца с бездушным, бюрократически-железобетонным подходом к живому человеку как к функции. Генерал Владимир Александрович Пономаренко, академик, величина мирового класса – вот он впервые в своих трудах вынес на широкое обсуждение такие понятия как «летчик – личность» и «летчик – небожитель». Он тридцать лет бился за то, чтобы авиационная эргономика работала не на модное пресмыкательство перед Западом, а на безопасность полета. Он предсказал тот самолетопад последних лет, который поднял такую бурю страстей в СМИ и посеял такую панику среди потенциальных пассажиров.
