Сергей Сеничев - Диагноз: гений. Комментарии к общеизвестному
Поручикам же Толстому с Лермонтовым Слуцкий планировал присвоить звание маршалов — с уточнением: «посмертно»…
А полковник от поэзии (так, наверное) ТЮТЧЕВ был повернут на столоверчении. Из воспоминаний дочери А. Ф. Тютчевой-Аксаковой: «Отец провел у меня вчерашний день. Он с головой увлечен столами, не только вертящимися, но и пророчествующими…» Медиум Федора Ивановича находился в это время в контакте с душой некоего князя Черкасского, и душа эта, видите ли, провозглашала крестовый поход и предвещала торжество славянской идеи»… Биографы утверждают, будто поэт относился к этой забаве со всею присущей ему иронией. Однако продолжим из дочернего дневника: «Отец находится в состоянии крайнего возбуждения, он весь погружен в предсказания своего стола, который по поводу восточного вопроса и возникающей войны делает множество откровений, как две капли воды похожих на собственные мысли моего отца»…
Во всяком случае, именно вслед откровениям стола и появилось в канун Крымской войны небезызвестное «Спиритическое предсказание»:
Дни настают борьбы и торжества,Достигнет Русь завещанных границ,И будет старая МоскваНовейшею из трех ее столиц.
О том, насколько всерьез увлекся Федор Иванович общением с миром духов, говорит и сохранившаяся жалоба Анны Федоровны одной из сестер: Софья Николаевна, мол, Карамзина, и сама помешанная на столах не меньше их папеньки, заставила горничную Дашу побожиться, что скажет «Тютчеву, чтобы он перестал заниматься столами, а то ему худо будет. Это большой грех перед Богом. Дай мне честное слово, что ты ему это скажешь»…
На столоверчении засветился и молодой доктор ЧЕХОВ. Известно, что однажды им был вызван собственной персоной дух Тургенева, который тут же и без обиняков предупредил потревожившего: «Жизнь твоя близится к закату»…
А как не упомянуть тут ГААЗА?..
Историки окрестили его врачом-филантропом. По-нашему выходит — почти святой. От придуманного столетием позже Айболита он отличался лишь тем, что пользовал не зверушек, а людей… Практически сверстник Жуковского и современник Пушкина, Федор Петрович жил и трудился в Москве. Это были золотые времена, когда лекарское дело давало добросовестному профессионалу жить безбедно. Доктор Гааз занимался частной практикой, был завидно популярен и вскоре сделал блестящую карьеру, имел собственный дом, имение, суконную фабрику и что-то там еще по мелочи.
В 1828 году он занял пост главного врача Московских тюрем, в каковой должности и провел остатные четверть века своей удивительной жизни… Федор Петрович добился замены приковывания этапируемых к общему железному пруту индивидуальными — для каждого — кандалами. Причем настаивал на том, чтобы стариков, больных и увечных вовсе не заковывали… По его инициативе было отменено поголовное бритье арестантов (а потом забыли и, кажется, по сей день бреют)… Но прославился Гааз не этим всем, а своим необъяснимым — ни тогда, ни теперь (ибо, а что изменилось-то?) подвижничеством и бескорыстием.
Его патронаж над больными уголовниками выходил за рамки должностных обязанностей. Пробив идею открытия где-то за Рогожской заставой полуэтапа, Федор Петрович начал откровенно перегибать палку. Ежеутренне (во всяком случае, по понедельникам) наезжал он туда в своей знакомой всей Москве старомодной пролетке, забитой приготовленной для пересыльных снедью. Доктор лично обходил арестантов, раздавал им припасы и советы, ласково прощался, целуя тех, в ком угадывал «живую душу». Часто его видели шагающим по нескольку верст вместе с этапом и продолжающим свою наставительную беседу с кем-нибудь из колодников. Министр внутренних дел, а позже и губернатор Москвы Закревский полагал его «беспокойным человеком», подлежащим высылке из города. Вот, ей-богу, у кого (Гааза, естественно, имеем в виду, а не Закревского) поучиться бы нынешним уполномоченным по правам человека, нет?..
Недолюбливало Федора Петровича и большинство коллег: ну что это, в самом деле, такое — собственноручно купает, лично укутывает, а потом еще и демонстративно целует холерных ребятишек тех самых кандальников…
Гааз был чудаковат и внешне. Носил фрак с жабо и Владимирским крестом в петлице, не по моде короткие панталоны, черные же чулки да башмаки с пряжками. Жил предельно одиноко, весь, без остатка, преданный делу благотворительности. Отчего и умер, к вящей радости злопыхателей, в немыслимой бедности. В заботах о других он не заметил, как лишился всего — и фабрики, и поместья, и даже особняка. В его осиротевшей съемной квартирке обнаружили что-то из ветхой мебели, поношенную одежду, несколько рублей, книги да телескоп: намаявшись за день, Федор Петрович любил поглядеть на звезды — они были единственной слабостью добрейшего старика…
Однажды — в 1834 году, то есть в самом еще начале литературного пути — ГОГОЛЬ написал письмо… своему гению: «О, не разлучайся со мной! Живи на земле со мною, хоть два часа каждый день, как прекрасный брат мой. Я совершу… Я совершу! Жизнь кипит во мне. Труды мои будут вдохновенны. Над ними будет веять недоступное земле божество! Я совершу… О, поцелуй и благослови меня!»
Несколько нелепый порыв, особенно если учесть, что это предполагалось еще и опубликовать. Но важнее-то другое: обещал совершить — и совершил…
А РУССО переписывался с богом, подсовывая послания под алтарь церкви. Ответных почему-то не получал. Отчего, наверное, и разуверился в существовании адресата…
ПАСКАЛЬ всерьез полагал, что прикосновение к христианским реликвиям излечивает, например, слезную фистулу — ну не чудак ли?..
Или вот совершенно другой аспект. Уж и не знаем, как называть это чудачествами. Скорее чудесами рассеянности… Речь о сыне ножевых дел мастера (папа нашего героя кормился изготовлением хирургических инструментов), а впоследствии члене трех академий — Берлинской, Стокгольмской и Санкт-Петербургской — ДИДРО, более известном широкой публике в качестве автора антиклерикального романа «Монахиня»… Его сестра Анжелика была отдана в монастырь, где сошла с ума и умерла. Есть основания считать, что она и послужила прототипом героини. Но это так, к слову…
Первый на свете энциклопедист просто поражал окружающих своей забывчивостью. Для примера: порой, наняв извозчика, он тут же и забывал об этом. А тот исправно стоял у дома и ждал — днями. И Дидро платил. Стало быть, мог позволить себе такую роскошь. А когда-то — порвав с любимым отцом и подавшись в богему, он годами жил одному нелюбимому им богу ведомо чем. Носил серый плюшевый сюртук с разорванными рукавами, его черные шерстяные чулки были штопаны белыми нитками. Жил, где придется, ночевал у друзей, а то и просто сомнительных личностей. По некоторым сведениям, он и женился-то лишь затем, чтобы «временно избавить себя от мучительного чувства голода» (чудесный аппетит Дидро мог бы стать поводом для отдельного повествования)…
Этакий хиппи в молодости, с годами он сделался настоящим чудаком. Мог позволить себе существовать вне времени, не наблюдая ни часов, ни дней, ни даже месяцев. А если в разговоре переставал понимать, кто перед ним (и такое случалось: сидят, лопочут, вдруг — бац: а кто вы вообще?), философ моментально уходил в нескончаемые монологи. Помогало: перебивать смущались, а, дослушав, спешили ретироваться…
Екатерина II, к которой Дидро сбежал из Франции (на время, по совету Вольтера) оказала ему действительно очень своевременную услугу. Издание «Энциклопедии» (35 томов за 30 лет) оказалось делом убыточным. И царица предложила купить его библиотеку. И купила, а бывшего владельца книг приставила к ним в должности библиотекаря. И — человек не от века своего — он был при ней чем-то вроде Казановы при графе Вальдштейне…
Блестящий математик, биолог, философ и даже лингвист, одержимый идеей классификации вообще «всех человеческих знаний» АМПЕР свой трактат о «Будущности химии» сжег. На том простом основании, что написал его «по внушению сатаны». Помимо того: практически отец электродинамики и человек, предвосхитивший кибернетику (это его название), лучше всех вокруг понимавший, что это НЕВОЗМОЖНО, он был убежден, что «поймал» квадратуру круга…
Ампер слыл записным чудаком. Неловкий, неуклюжий, до уродливого некрасивый и в той же степени неряшливый, а с некоторых пор — при всей своей застенчивости — еще и жутко вспыльчивый, он славился небывалой рассеянностью. На лекциях в Политехнической школе «господин Косинус» (так прозвали его студенты) нередко вытирал доску носовым платком, запихав по ошибке перепачканную мелом тряпку в карман. А раз, обедая у кого-то из друзей, остался им (обедом, конечно, не другом же) крайне недоволен. Тут же высказал всё, что думает и, опомнившись — скорее всего, со стыда уже — вскричал: «Завтра же я уволю эту проклятую кухарку!»…
