Татьяна Москвина - Вред любви очевиден (сборник)
Они берутся за руки, смотрят на солнце.
– Не вышло, – смеётся Миша. – Не растворились. Очень мы плотные с тобой. Не бери в голову, Машка, всё будет хорошо.
– Лучше, чем сейчас, уже не будет, – отвечает Маша.
Миша и Маша в самолёте. В этот раз дремлет Миша, а Маша пьёт пиво из стаканчика, читает журнал, искоса посматривая на Мишу.
Миша и Маша у метро «Речной вокзал».
– Я машину возьму, – говорит Маша. – Не хочу в метро.
– Маш, у меня деньги кончились. Двадцать рубчиков осталось.
– У меня есть.
– Будем осуществлять поцелуй? – спрашивает Миша.
– Будем.
Целуются.
– Спасибо тебе за эти три дня. Ты всё замечательно придумала. Я… тебя обожаю.
Маша кивает.
– Что ты молчишь? Я вот дела раскидаю и позвоню. Маша…
– Что тебе?
– Я своих скоро в деревню отправлю, к Лениной маме…
Маша снова кивает.
– Ну что ты мрачная такая? Жизнь прекрасна и удивительна!
Маша ничего не говорит.
Маша едет в машине, на заднем сиденье. Шофёр с удивлением и сочувствием смотрит, как красивая молодая женщина отчаянно ревёт.
Миша сидит на своём месте в кафе.
– Ну что, Миша, – спрашивает его уборщица Полинка, – навестил тёщу?
– Угу, – отвечает Миша.
– Поссорились, что ли?
– Нет, с чего ты взяла?
– Да ты сидишь как сыч, невесёлый. Ты опять в оперу сходи, может, повеселеешь.
– Санкта симплицитас, – усмехается Миша.
– По-латыни отвечаешь, значит. Когда сжигали на костре Яна Гуса, старая крестьянка подбросила вязанку хвороста в огонь. Тогда Гус и воскликнул знаменитое: О, санкта симплицитас! – О, святая простота!
– Слушай, Полинка, ты меня каждый день удивляешь.
– Я же в универ готовлюсь, второй год.
Подъезжает машина, из неё выходит Маша. Она входит в кафе, смотрит на Мишу и направляется вглубь, к буфету. Миша остолбенел, наблюдает за ней. Маша берёт салат, сок, платит и садится за столик.
Миша решается, подходит к ней.
– Как ты меня нашла?
– Ты говорил.
– Не помню…
– Охотно верю. Ты вообще, видимо, страдаешь провалами в памяти.
– Не мог я, Маш. Я машину чинил, потом опять брат Костя на голову свалился. Я тебе сообщение послал.
– Даже не позвонил. Даже на это смелости не хватило.
– Зачем звонить, если нет возможности встретиться? Я собирался на днях всё уладить и прийти.
– Зачем звонить? Например, узнать, жива ли я, здорова ли, что со мной.
– Ты здорова?
– Нет. А куда ты собирался прийти?
– К тебе. Ты же говорила вроде – Юра в отставке…
– С какой стати? Чего ради мне ломать свою жизнь?
– А, вот как…
– Вот так, да.
– Тогда извини. Я на работе.
Миша возвращается на место. Маша допивает сок и выходит. Миша, поколебавшись, выскакивает на улицу.
– Маша, ну ладно тебе, Маша… я там не мог разговаривать – кругом люди…
– Пять дней прошло! Ни слова!
– Маша, ну что такое пять дней? Ерунда какая. Не сердись. Хорошо выглядишь, кстати…
– Конечно, хорошо – третью ночь не сплю.
– Мы это уладим… Миша обнимает Машу. – Сегодня же. У меня смена до одиннадцати. Мир?
– Больше так не делай. Иначе я не знаю, что со мной будет. Я умру. Я умру, ты понимаешь или нет?
Миша улыбается.
– Понимаю… Больше так не буду. Так что там у нас с Юрой?
– Да какой там Юра…
Маша одна в квартире. Она накрыла изящный стол – красное вино в стеклянном кувшине, овощи, зелень и фрукты целиком, на блюде. Не может сидеть от волнения, ходит по комнатам. Прилегла на кровать и снова вскочила. Звонит телефон.
– Маша? Это я, Миша.
– Я тебя пока узнаю.
– Маш, сегодня никак. Я завтра приду, после восьми, хорошо? Маша, ты меня слышишь?
Маша выключает телефон, совсем. Наливает себе вино из кувшина и пьёт. Сразу наливает другой бокал. Чокается с пустым бокалом: Ну, выпьем, дружочек, за солнышко! Господи, какая же я дура!
Маша дремлет на постели. Звонки в дверь. Маша с трудом встаёт, открывает: там Миша, встрёпанный, взволнованный.
– Ты что не открываешь??
– Я сплю.
– Маша, давай вот без фокусов, без русского экстрима, хорошо? Я ей-богу делаю всё, что могу. И больше того…
Маша подходит к столу, грустно смотрит на выпитый кувшин. Зелень увяла, фрукты надкусаны.
– Красиво было… – говорит Маша. – Пропало всё. Сначала всегда красиво, а потом – дрянь, помойка. Вот и у нас с тобой так будет. Господи, три часа ночи. Мне вставать в восемь… Зачем ты пришёл?
– Я… испугался за тебя. Я подумал, что ты одна, плачешь…
– Я не плакала.
– Красивый был ужин. Давай всё-таки смолотим, что осталось? У меня коньячок есть.
Маша молча приносит из кухни две рюмки.
– Солнышко моё, не сердись на меня. Мы с тобой, Маша, взяли слишком высокую ноту… Теперь придётся пониже, попроще.
– Ты мне для жизни не нужен абсолютно, – говорит Маша, кусая грушу. – Мне нужен при мне человек, надёжный, верный, который бы мной занимался каждый день. Мне нужно платить за квартиру, покупать хорошую еду, хорошую косметику, карьеру делать… А постель, что постель? Проснулся и забыл.
– Ты думаешь, ты мне нужна для жизни? У меня всё есть, полный боекомплект. Мне сейчас нужно рывок сделать, а то всё, погрязну в болоте. Сложу крылья…
– Давай тогда попрощаемся. Спасибо, было очень приятно познакомиться…
– Да, я думаю, это самое лучшее. Ты молодец, Маша. Трезво и разумно смотришь на жизнь. Очень практична.
– А нам, провинциалам, сантименты – лишняя роскошь.
– Золотые слова. Я сам провинциал.
Маша чокается с Мишей, смеётся.
– Тогда прощай, мой бедный учитель.
– Может, хватит?
– Что – хватит?
– Дурака валять.
– Я говорила серьёзно.
– А теперь ты у меня помолчишь…
Миша хватает Машу, впивается в губы. Маша сопротивляется, но безуспешно.
Миша и Маша в постели. Маша гладит Мишу по груди, натыкается на крест.
– Снимал бы ты свой символ… перед лицом смертного греха. Ты что, на исповеди какому-нибудь бородатому про меня расскажешь?
– Про тебя – не смогу. Про тебя только Богу расскажу.
– Э, Он сам всё знает. Как ты из дома-то сбежал?
– Тихо. Не в этом дело. Лена меня на цепи не держит… Я сейчас чумной, Машка, я никаких решений принять не могу. Я Дашку люблю, она маленькая, денег на жильё пока нет, Лена не работает. Как я их оставлю, скажи, пожалуйста? Какой сволочью надо быть?
– Я понимаю… Только поверь мне, мы с тобой – это ужасно важно, смертельно важно… Если мы это предадим – нам не будет пощады с тобой ни на этом свете, ни на том. И нашим близким хуже будет, а не лучше. Я знаю, знаю, знаю… Что мне делать, чтоб ты мне поверил?
– Я верю, Маша. Я сам знаю. Разрываюсь на части…
– Но мне ведь какая-то часть положена, правда?
– Правда.
– Подавай сюда мою часть… Мм, ничего, часть такая… не маленькая… моя? Честно – моя?
– Твоя, твоя… забирай…
Ранним утром Миша вернулся домой. Костян спит на раскладушке в кухне. Вышла Лена.
– Миша, у Даши температура тридцать девять.
– Вызывай врача.
– Там занято всё время. Надо ногами идти.
– Хорошо, сейчас схожу. А вообще зачем? Бюллетень тебе не нужен, диагноз и так ясен.
– Пусть послушают, вдруг воспаление лёгких?
– Хорошо. Хотя никакого воспаления лёгких у неё нет.
– Очень кашляет…
Костян ворочается.
– Что наш ярославский вепрь?
– Говорит – скоро на работу. Миша, пока Даша не выздоровеет, в деревню ехать нельзя.
– Да, Лена, да.
– Миша… – Лена гладит его по руке. – У нас в школе, рядом, место будет учительницы начальных классов. Я хочу пойти. Как ты думаешь? Семь шестьсот зарплата. Но ещё продлёнка – там полставки…
– Надо подумать. Всё, я пошёл в поликлинику.
– Миша, – говорит Лена тихо. – У нас всё в порядке?
– У нас всё отлично! – натянуто улыбается Миша.
Репетиция в «Свободной опере».
– Маша, – строго замечает Герцель. – Вы сегодня никуда не годитесь. У меня такое впечатление, что вы меня вообще не слышите! Ни слова! У вас завтра – «Прекрасная Елена», вы в состоянии петь? Придут эксперты из «Золотой маски», между прочим.
– Простите, Лев Давидович, – отвечает Маша. – У меня личное… Конечно, я буду петь.
– Репетиция закончена, – объявляет Герцель. – Маша, подойдите ко мне.
Артисты расходятся, Маша подходит к Герцелю.
– Что там у вас такое? – недовольно спрашивает Герцель. – Мужчина?
– Да.
– Серьёзное что-нибудь?
– Да.
– Плохо, – говорит Герцель. – Женатый, что ли?
– Да.
– Совсем плохо. Актёр? Музыкант?
– Нет.
– Хуже некуда, – констатирует Герцель. – Чужак из публики. Маша, вы можете понять, что вы – необыкновенный человек и всё обыкновенное – не для вас? Вот, – Герцель показывает на сцену, – ваше царство. Там, – Герцель показывает на пространство за окнами, – для вас нет ничего. Там горе, унижение, слёзы, распад, сломанная жизнь. Каждый раз, когда вы сунете туда своё красивое лицо – по нему кто-нибудь ударит. Это закон. Талант выдают только тем, кто там – жить не может. Вы мне верите?
