Юрий Безелянский - 5-ый пункт, или Коктейль «Россия»
Был в истории еще один Берг — Федор, поэт и журналист. Работал в «Русском вестнике», редактировал московскую газету «Русский листок» (1898–1899).
Но мало кто знает Бергов, а вот Семена Надсона уж точно знают, по крайней мере любители поэзии. Как не помнить:
Друг мой, брат мой, усталыйстрадающий брат,Кто б ты ни был, не падай душой:Пусть неправда и зло полновластно царятНад омытой слезами землей;Пусть разбит и поруган святой идеалИ струится невинная кровь —Верь, настанет пора — и погибнет ВаалИ вернется на землю любовь!..
(1881)В старые царские времена на вечерах в гимназии, когда читали про «страдающего брата», все кричали от восторга и плакали от жалости. Ныне, конечно, не восторгаются и не плачут. Считают Надсона надрывным лириком, элегиком, а он себя, между прочим, называл «сыном раздумья, тревог и сомнений».
Ну, а чьим сыном он был не в метафизическом, а просто в физическом смысле? Отец из крещеной еврейской семьи. Умер в лечебнице для душевнобольных, когда будущему поэту было всего два года. Матери из дворян, урожденной Мамонтовой, пришлось туго с двумя маленькими детьми. Впрочем, рассказывать про Семена Надсона — довольно грустное занятие. Прожил всего 24 года. Более страдал, чем жил, или, как он говорил сам: «Как мало прожито — как много пережито!» Стихи Надсона высоко ставили Чехов и Салтыков-Щедрин, Мережковский считал себя продолжателем поэтической традиции Надсона. Нравился Надсон и Ленину, к примеру, вот такие строки:
Дураки, дураки, дураки без числа,Всех родов, величин и сортов,Точно всех их судьба на заказ создала,Взяв казенный подряд дураков.Если б был бы я царь, я б построил им домИ открыл в нем дурацкий музей,Разместивши их всех по чинам, за стеклом,В назиданье державе моей.
В работе «Очередные задачи Советской власти» Владимир Ильич безапелляционно утверждал: «Русский человек — плохой работник по сравнению с передовыми нациями. Наша задача — учиться государственному капитализму у немцев, всеми силами перенимать его, не жалеть диктаторских приемов».
Жестким прагматиком был вождь. Жаждал дела, а не слов.
«Нам очень много приходится слушать, мне в особенности по должности, — говорил Ленин на XI съезде РКП(б), — сладенького коммунистического вранья, «комвранья», кажинный день, и тошненько от этого иногда убийственно».
Больше дела.Больше крови!..
Но вернемся к поэтам.
Итак, среди русских поэтов есть евреи, немцы… перечислять можно долго. И даже греки — Николай Щербина и Александр Баласогло. Щербина — грек по материнской линии. Всю жизнь испытывал некое психологическое раздвоение между двумя родинами. Тосковал о том, что ему «не сойти в Пирее с корабля…»
Поэт, в представлении Александра Баласогло, должен «смягчать нравы, образумлять, упрашивать, чтоб полюбили истину… имея в вицу уже не классы или звания, не лица или титулы, а одного человека». Сам Баласогло оставил след в русской истории, издав «Памятник искусств», представлявший собой всеобщую энциклопедию искусств. А еще он входил в кружок петрашевцев.
Нельзя не вспомнить и двух украинцев: Евгения Гребенку и Ивана Котляревского. Именно Гребенка создал одну из самых популярных русских песен, обжигающие
Очи черные, очи страстные,Очи жгучие и прекрасные!Как люблю я вас! Как боюсь я вас!Знать, увидел вас я в недобрый час…
Иван Котляревский в 1794 году начал писать свою знаменитую «Энеиду» в стиле традиции старого украинского бурлеска и сатиры. Наша книга подчас выглядит, наверное, серьезно, поэтому разбавим ее лихими строчками из «Энеиды»:
Харча как три не поденькуешь,Мутердце так и засердчит;И враз тоскою закишкуешь,И в бучете забрюхорчит.Зато коль на пол зазубаешьИ плотно в напих сживотаешь,Враз на веселе занутрит,И весь свой забуд поголодешь,Навеки избудо лиходешь,И хмур тебя не очертит.
Улыбнулись? Ну и прекрасно. А были еще Котляревские — Александр, славист, историк литературы, и Нестор, литературовед, публицист, первый директор Пушкинского дома, сын Александра Котляревского. Все они из дворян Полтавской губернии. Но не поэты, а мы вроде говорили о поэтах. Тогда вдогонку — Платон Ободовский — из старинного шляхетства польского. В 1840 году Ободовский был награжден золотой медалью «За успехи в Российской словесности».
Так что представители многих национальностей активно трудились на ниве русской поэзии. А теперь вернемся к прозаикам.
Мастера пера
Не трогаем Салтыкова-Щедрина, Аксаковых, Хомякова, Писемского и других русских писателей без примеси иностранной крови. И все же трудно удержаться, чтобы не привести отрывочек из «Писем к тетеньке» Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина: «Ах, тетенька, тетенька! Как это мы живем! И земли у нас довольно, и под землей неведомо что лежит, и леса у нас, а в лесах звери, и воды, а в водах рыбы — и все-таки нам нечего есть!»
Сатирик убойной силы.
А вот выдержка из письма Ивана Аксакова (1855 год): «Ах, как тяжело, как невыносимо тяжело порой жить в России, в этой вонючей среде грязи, пошлости, лжи, обманов, злоупотреблений добрых малых-мерзавцев, хлебосолов-взяточников… Чего можно ожидать от страны, создавшей и выносящей такое общественное устройство, где надо солгать, чтобы сказать правду, надо поступить беззаконно, чтобы поступить справедливо, надо пройти всю процедуру обманов и мерзостей, чтобы добиться необходимого законного…»
Суровые слова. Жестокие. Такие же, как и у Александра Сухово-Кобылина: «Богом, правдою и совестью оставленная Россия — куда идешь ты в сопутствии твоих воров, грабителей, негодяев, скотов и бездельников…»
Это только часть критических высказываний в адрес России и русских, но даже они, я это чувствую кожей, вызывают у многих раздражение, а то и просто гнев. Гнев, по их мнению, праведный, ибо патриоты видят в своей родине только прекрасное, они считают, что русские — самые лучшие люди в мире, и хвалят страну и восхваляют самих себя безмерно.
В «Словаре сатаны» Амброза Бирса сказано: «В знаменитом словаре доктора Джонсона патриотизм определяется как последнее прибежище негодяев. Со всем должным уважением к высокопросвещенному, но уступающему нам лексикографу, мы берем на себя смелость назвать это прибежище первым».
Но что Бирс! Наш Гоголь в не менее знаменитой «Переписке» отмечал, что в «обыкновенной любови к отечеству» есть опасность «отозваться притворным хвастаньем»: «Доказательством тому наши так называемые квасные патриоты: после их похвал, впрочем, довольно чистосердечных, только плюнешь на Россию!»
Действительно, если переложишь сахару да возьмешь еще мармеладу и добавишь изюма, то во рту станет горько.
Однако продолжим прогулку по залам национальной галереи, протянувшейся от «Белых вод до Черных», «от потрясенного Кремля до стен недвижного Китая».
Алексей Константинович Толстой, писатель, драматург, поэт. Да, тот самый, который написал стихотворную историю России:
Послушайте, ребята,Что вам расскажет дед.Земля наша богата,Порядка только нет…
В 1869 году А. К. Толстой написал о себе: «Я западник с головы до ног, и настоящий славизм западный, а не восточный». Бунин в очерке о Толстом отмечает: «Это в его устах значило: Русь Киевская, с Святогором, с Феодосием Печерским. «Собирание» земли, — писал Толстой, — …собирать хорошо, но что собирать? Когда я вспоминаю о красоте нашего языка, когда я думаю о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния!»
В одном из стихотворений Алексей Константинович восклицал:
Нет, шутишь! Жива наша святая Русь,Татарской нам Руси не надо!
Романтик, ничего не скажешь. Да и жизнью своей он подтвердил это, отказавшись от большой карьеры.
«Вся наша администрация и общий строй — явный неприятель всему, что есть художество, начиная с поэзии и до устройства улиц… Я никоща не мог бы быть ни министром, ни директором департамента, ни губернатором, — писал он Анне Миллер. — С раннего детства я чувствовал влечение к художественному и ощущал инстинктивное отвращение к «чиновнизму» и «капрализму»».
Вот и Иван Гончаров очаровал всех русских читателей своим Обломовым, но оттолкнул дельцом Штольцем. Русская лень восторжествовала над немецкой деловитостью.
Итак, Обломов, «…он бы желал, чтоб это (чистота в доме. — Ю. Б.) сделалось как-нибудь так, незаметно, само собой…»
