Иоанна Хмелевская - Третья молодость
Марека вымело. Через несколько минут он вернулся, и мы вылетели из дому все вместе. Ивону я бросила на произвол судьбы – авось в Варшаве не заблудится. Села я за руль, выехала со стоянки.
– А теперь не пикни, – велела я Мареку. – Ни слова!
Перед самой Пулавской он разинул было рот.
– Молчать!!! – рявкнула я не своим голосом. Он послушно заткнулся. Я мчалась как на пожар.
Шла на обгон в третий ряд, пересекала сплошную осевую, пролетала на красный свет, словно ошалела. Часы на приборной доске исправные, показывали всего пятнадцать тридцать пять. Я прекрасно ориентировалась во времени: чуть-чуть поспешить – и от дома до аэропорта семь с половиной минут, самолет садится почти через полчаса, потом проверка документов минут пятнадцать. Короче, времени до черта и больше. Удивляясь, к чему такая спешка, я все-таки мчалась дальше.
Люцина жила близ аэропорта – десять минут пешком. Она вышла из дому в половине четвертого и вдруг поймала себя на том, что бежит, высунув язык, в расстегнутой шубе, потная и запыхавшаяся. Времени еще много, подумала она на бегу, но темп не замедлила – что-то заставляло ее мчаться без передышки.
Люцина ворвалась в зал прибытия и за стеклом увидела Ежи в летнем костюмчике. Он расхаживал взад-вперед. «Если, к чертям собачьим, они сейчас не приедут, надену на него свою шубу», – решила она. Как раз тут подоспела и я.
Самолет прилетел на сорок минут раньше, сейчас объясню почему, только закончу с Ежи. Парень не только пожелтел, но и загорел, поэтому желтизна не бросалась в глаза, к тому же зал освещался довольно слабо. У Ежи еще хватило сил сделать приятное выражение лица таможеннику, после чего он вышел, и багаж уже не поставил на пол, а уронил.
Он находился в пути тридцать шесть часов по причинам удивительным. Наши самолеты летали в Алжир и обратно разными трассами. Этот летал по маршруту Варшава – Будапешт – Тунис – Алжир – Варшава. В Варшаве стартовал по расписанию, затем почему-то полетел через Рим. В Риме была забастовка, и самолет задержали более чем на шесть часов. Самолет все-таки прибыл в Алжир, высадил часть пассажиров, забрал других (в том числе и моего сына) и направился в Тунис. Там экипаж отказался дальше работать без отдыха – в воздухе находились более шестнадцати часов, – а посему все переночевали в какой-то гостинице за счет фирмы. Затем самолет вылетел из Туниса и, миновав Будапешт, приземлился в Варшаве.
Отсюда свистопляска со сроком прибытия, никто не был уверен, состоится ли посадка в Будапеште – планы менялись непосредственно в полете. Экипажу этого путешествия хватило по уши, моему сыну тем более. Добавочно он пересек еще пол-Алжира, выехав из Орана. Больше всех, конечно, повезло пассажирам, летевшим в Будапешт. Совершив красивый вояж через Северную Африку, они вернулись в исходный пункт.
Телепатический приступ обуял нас всех, ибо ничем иным не объяснишь, казалось бы, бессмысленную спешку. Ежи, естественно, был в курсе, что они прилетят раньше, однако не увидев никого из семейства, впал в вялое отчаяние. На активное отчаяние у него просто не хватило сил.
Я везла сына через город, сперва домой (причем он упирался), а потом в больницу, и была свято убеждена – он бредит.
– Как тут красиво, – твердил он расслабленным, восхищенным голосом, глядя на разъезженную, в грязном снегу, Варшаву. – Какой порядок... Чистота...
Мозга за мозгу заехала, не иначе. Лишь значительно позже я поняла – сын вовсе не бредил...
Ну а в дальнейшем я пережила минуты исключительно веселые. Инфекционная желтуха, в конце концов, ничего особенного. Роды сами по себе сущая ерунда. Но инфекционная желтуха и роды вместе – такое сочетание можно пожелать разве что своему смертельному врагу.
Каролина родилась перед самым Новым годом, отчего мой сын выздоровел в мгновение ока и радикально. Вскоре он вернулся в Алжир, а Ивона с ребенком присоединились к нему через восемь месяцев.
* * *
Дабы разнообразить жизнь, Роберт развелся с Анкой, которая осталась у нас в семье моей костельной невесткой. Значение такого понятия я объяснила в книге «Стечение обстоятельств», но могу пояснить и еще раз.
Выдумал его мой отец. Вскоре после развода, когда мой муж еще навещал своих детей, отец однажды спросил:
– А костельный сегодня придет? Семейство воззрилось на него с удивлением.
– Какой костельный?
– Ну, мой костельный зять, – пояснил отец не доброжелательно. – Развелся с моей дочерью, а ведь костельный-то брак не расторгнут. Значит, остался костельным зятем.
По той же причине и у меня Анка осталась костельной невесткой. Немного позже она вышла замуж за Мацека, которого я, своим чередом, признала костельным зятем, а их ребенка, Агату, моей костельной внучкой.
Роберт оставил бывшей жене квартиру и переехал на Грохов. Об этом, собственно, я не собиралась говорить – чепуха, не заслуживающая упоминания – но вижу, не получится. Все между собой связано.
Несколько раньше умерла тетка Стаха, сестра моей бабушки по мужской линии. Ее квартиру, комнату с кухней, выкупил Ежи. То есть заплатил за нее, и тетка завещала квартиру ему. Ясное дело, еще при жизни. Она умерла, когда Ежи находился в Алжире, и в квартире после развода поселился Роберт. Он и отремонтировал эти апартаменты. Вполне бескорыстно. Но, едва закончив ремонт, он женился на Зосе и переехал в Прутков.
В детали грустных и мрачных событий я пускаться не намерена, однако коротко необходимо о них сообщить, иначе легко запутаться Приблизительно в это же время умер мой отец. Скончался дома, за четверть часа, в объятиях любимой жены – «скорая» опоздала. После смерти, вернув мне пинцет, отец сумел восстановить мир и согласие в семье.
Тетка Стаха оставила в наследство двенадцать бонов по тысяче злотых, ежеквартально подлежащих розыгрышу. Получили их по наследству трое племянников: тетя Ядя, мой отец и дядя Юрек. Хранил все боны отец, обожавший проверять результаты розыгрышей. Он ходил на почту, сравнивал номера и пребывал в полном упоении. После его смерти обнаружилось, что никто представления не имеет, где он хранил боны.
Кроме матери, Люцины и меня на Аллею Независимости пришла тетя Ядя. Мы сидели на кухне, пытаясь отыскать бумаги, необходимые для похорон, и вдруг вспомнили про боны. Мать разнервничалась, по очереди принесла все ящики из стола, мы просмотрели – безрезультатно. Отцу после первого инсульта всякое могло прийти в голову. Он или спрятал бумаги или вообще потерял. Люцина упрекнула – не следовало доверять ему бумаги, тетя Ядя со слезами на глазах оправдывалась – не хотела его огорчать. А бонов нет как нет. Сумма в двенадцать тысяч, разумеется, не столь велика, но имелись дополнительные аспекты. Моя мать мрачно выдвинула аргумент: ее, мол, не замедлят обвинить в присвоении. Ни тетя Ядя, ни дядя Юрек и не напомнили бы о бонах никогда, однако мать не желала нести груз подозрений.
Тетя Ядя уехала домой, но пропажа бонов нам покоя не давала. Мы, уже втроем, перешли в комнату. Меня разозлила эта очередная семейная история, и я снова перебрала все содержимое письменного стола, бумажку за бумажкой. Обнаружилось множество удивительных вещей, в том числе четыре отцовские челюсти и довоенная косметическая шкатулочка с танцующей гуральской парой на крышке и вделанным внутри зеркальцем. Я растрогалась при виде вещи, которую помнила еще с детства. Бонов, однако, не было. Поискала еще кое-где – без толку. Я пообещала матери как-нибудь всерьез заняться поисками и отправилась домой.
Люцина ночевала в квартире моих родителей, и об открытии я знаю по ее рассказу. Открытие так ее потрясло, что, похоже, она ничего не приукрасила. Ночью без всякой необходимости Люцина проснулась, встала, извлекла из ящика эту довоенную шкатулку и, не размышляя, принялась портить вещь. Маникюрными инструментами она попыталась извлечь зеркальце, даже не предполагая, что зеркальце выдвигается. Никакой определенной мысли у нее не было. Она ободрала немного деревянную рамку, зеркальце вдруг сдвинулось, и из-под него выпали пропавшие боны.
А через несколько недель после похорон мне приснился отец. Уважая чувства читателей, я не рассказывала своих снов, но на сей раз отступаю от правила.
Мы встретились где-то на лоне природы. Отец выглядел превосходно, а я удивилась, поскольку четко помнила – он умер. Спрашивать, как он тут очутился, вроде бы неуместно, а потому я что-то неуверенно пробормотала. Отец сам все объяснил.
– Послушай, – слегка замялся он, – мне разрешили навестить семью...
Получалось, чуть ли не за хорошее поведение. Я поняла – можно и спросить кое о чем.
– Пап, как ты там? Отец просиял.
– Ах, если бы ты видела! – с безграничным восхищением сказал он. – Какая тут рыба!..
На рыбе сон кончился, а я убедилась навсегда: отец на том свете счастлив.
* * *
В какой-то момент, несколько раньше, нас начал развлекать младший сын Марека, Славек. Тут самое время вспомнить о книге «Дикий белок».
