Леонид Жуховицкий - Банан за чуткость
Мученики и герои любви, как ученые, как великие мореплаватели, рискуя и жертвуя собой, прокладывали путь к неведомым материкам человеческих отношений. Безумная Офелия бросалась в реку, невыносимо несчастный Вертер хватался за пистолет, Анна Каренина падала на рельсы, а человечество, обогащенное их горестным опытом, становилось чуть–чуть счастливее.
Сейчас время другое. В нашем обществе влюбленные не знают грозных и тягостных социальных преград. Но неужели вместе с преградами должна уйти в прошлое и сама великая любовь, любовь на грани человеческих возможностей, любовь, которая, простите за возвышенную цитату, «сильна, как смерть»?
Думаю, девушка с химкомбината все же заслуживает и благодарной памяти, хотя бы потому, что начинающим циникам вашего города теперь трудней будет утверждать, что любви в наше время нет. Возможно, она заслуживает и внимания. А ее поступок — анализа. Но тут уж ничего не поделаешь: у каждой Анны есть свой Вронский, да не у каждой — свой Толстой…
Вероятно, вы упрекнете меня, что любовь как вид человеческой деятельности я ставлю наравне с наукой. Но я не ставлю их наравне. Любовь — выше. Мы развиваем науку и поднимаем промышленность не для того, чтобы на земле царили и торжествовали наука и промышленность. Это средства. А цель прогресса — счастье человека.
Насколько мне известно, пока никто еще не предложил модель счастья без любви.
Когда погибает человек, ищут причину и виновного. Вы считаете, что повесившаяся виновата сама. Вероятно, это не совсем так. А главное, будь вы хоть трижды правы, упрекая погибшую, ей все равно уже не под силу сделать нужные выводы из ваших слов.
Давайте лучше спросим с живых.
Родители?
Но они воспитали ее трудолюбивой, способной любить и вовсе не такой уж слабой. Ведь выстояла она после, как вы пишете, «попыток в прошлом выйти замуж», а каждая такая «попытка», вполне возможно, сломанная любовь. А помочь взрослой девушке — тут уж с родителей спрашивать вовсе грешно: больше всего прячут душу именно от них.
Школа?
Но разве в школе не дали ей знания, хотя бы минимум их, вполне достаточный для долгой и, по крайней мере, неплохой жизни? И разве не воспитывали ее там на героических примерах, не рассказывали и про Любовь Шевцову, и про Зою Космодемьянскую, и про других наших героев? Кстати, не кажется ли вам, что та же Зоя Космодемьянская с ее цельностью и бесстрашием, останься она в живых, вряд ли смогла бы проявить спокойную трезвость в любви?
Парень, который ее отверг?
Но даже теперь, перед лицом трагедии, надо сказать — он имел на это право. Любовь — не служба и даже не дружба, любить нельзя ни по заказу, ни по приказу, ни по долгу…
Трудно найти виновного.
Все же одна кандидатура у меня есть.
Если не возражаете, в непоправимом этом событии я предложил бы обвинить вас.
Я не навязываю вам ответственность — вы ведь сами добровольно взяли ее на себя. Вы же подписались: «Бывший поэт, будущий прозаик». Выходит — писатель. Начинающий или опытный, хороший или плохой, но писатель. Значит, отвечать за человеческую боль хотя бы в пределах ближней округи — ваша профессиональная обязанность.
Это не эффектная фраза для статьи и вообще не моя выдумка. Поэт Маяковский посвятил этой литературной заботе строки, редкие по силе даже у Маяковского: «…я, где боль — везде. В каждой капле слезовой течи распял себя на кресте».
Писатель может заниматься множеством разных вещей, от вопросов агротехники до пропаганды настольного тенниса, но лишь в том случае, если это не противоречит его главному делу — защищать человеческое в человеке.
В любую эпоху, для любого суда муж, задушивший жену, — преступник. А для Шекспира Отелло — обманутый и обманувшийся, глубоко страдающий человек.
Потому что писатель обязан любить, как врач — лечить.
Даже у Гоголя, великого сатирика, в любом из персонажей сквозь глупость, грубость и жадность просвечивает боль. Потому что писатель, не замечающий человеческой боли, хуже пожарного, проспавшего пожар.
Конечно, скорбей на земном шаре много, а писателей мало. Так что практически каждый литератор сам выбирает, какое бедствие взять на себя. Вот рядом с вами жил человек, работал, чужой хлеб не ел, естественно, хотел быть счастливым. В общем‑то, и боролся за это счастье, но терпел поражение за поражением, внутренне созревая для трагического конца. А вы этого не понимали или не хотели понять. Даже теперь вы не впустили ее боль в себя.
Не преждевременно ли вы аттестуете себя литератором?
Ведь эта девушка привлекла вас не как страдающий человек, а как тезис, как аргумент в споре. Вы рассказали о ее горе и унижении словами столь бездушными и оскорбительными, что они, пожалуй, сами способны убить: «…абсолютно точно, что несколько ее попыток в прошлом выйти замуж оказались неудачными». А потом, позволив себе «немного отвлечься», отвлеклись от ее судьбы до конца письма.
Я говорю все это не затем, чтобы показать, какой вы плохой, а я хороший. На такой подтекст у меня нет права ни формального, ни морального. Хотя бы потому, что несколько лет назад в похожей ситуации я тоже проглядел трагедию.
Была такая девушка, я ее знал еще десятиклассницей. Весьма неглупая, училась хорошо и, кстати, довольно красивая лицом. Характер? Не идеальный, но и не плохой — всего понемногу: и воли, и слабости, и эгоизма, и доброты. Имелся один недостаток, заметный сразу, — выросла полной, видно, перекармливали в детстве.
Школу она кончила неплохо, выдержала конкурс в институт. Видел я ее редко и случайно — может, в полгода раз. Перекинулись десятком фраз и разошлись.
И вдруг как поленом по голове — покончила с собой.
Потом знавшие ее, и я в том числе, пытались понять происшедшее. Пожалуй, все пошло с этой проклятой полноты, с беззлобных шуточек знакомых. Она на них реагировала вполне по–современному, сама посмеивалась над собой. Но, видимо, копилась в душе неуверенность.
Лет с пятнадцати, как все, ходила она на вечера, школьные, а после институтские. Не часто, но ходила.
Ребята к ней привязывались не слишком, а если привязывались, то уж очень не те. Страшного в этом, естественно, не было — ну, повезло бы ей чуть позже. Но она решила, что все закономерно, что виновата ее внешность. Случайно уловленной фразы оказалось достаточно, чтобы могучее воображение молодости начало свою на сей раз, увы, разрушительную работу.
Она отошла от прежних знакомых, новых не искала. Училась нормально, сессии сдавала в срок, но все, что вне учебы, вызывало у нее тоску и страх. В институте она держалась, а дома срывалась на родителях. Потом мучилась раскаянием, отчего всем троим становилось еще тяжелей.
Ходить ей теперь никуда не хотелось: казалось, что театр, кино или выставка только подчеркивают ее одиночество. Пустые вечера под несчастными взглядами родителей стали для нее унижением и кошмаром… Когда она повесилась, ей было чуть больше двадцати.
Вероятно, на характере этой девушки отчетливо сказались недостатки воспитания, о которых вы пишете.
Тут я могу согласиться с вами: душевную стойкость, действительно, надо воспитывать. И все же, думая об этой истории, вот уже несколько лет не могу отделаться от простой и горькой мысли: не будь так нечутки и равнодушны ее знакомые, займись ее судьбой кто‑нибудь постарше и поопытней — вы, я, еще кто‑то, — была бы она и сегодня жива. И хочется не осуждать ее, а жалеть и думать о других, кого надо сберечь.
Может, совсем немного и было надо. Объяснить, что в хаосе жизни удача выпадает людям очень неравномерно, что любят всяких, и худых, и полных, да и от полноты избавиться не так уж трудно. Или просто два-три раза взять с собой вечером в компанию. В молодости легко теряют вкус к жизни, но, к счастью, и приобретают легко.
Мне, например, известен случай, когда пятнадцатилетнего человека, однажды покушавшегося на самоубийство, спас — смешно сказать! — фотоаппарат, точно угаданная и вовремя подаренная дешевенькая «Смена», маленький, но ежедневный интерес, двенадцатирублевый поплавок, который помог издерганному и очень одинокому подростку удержаться на плаву в самый критический момент.
Очевидно, в этих моих рассуждениях есть одна явная слабость. Ну ладно, беру я ответственность на себя. Вас уговорю — вы возьмете. Я виноват, вы виноваты.
Но вина наша, в общем, платоническая. Никто не взыщет. Даже вроде мы выходим получше других: они не сознают свою причастность к чужой трагедии, а мы с вами сознаем. Довольно приятная вина. Так иногда говорят, что борьба с пожарами — долг каждого гражданина. Долг‑то каждого, а отвечает пожарный…
От самых разных напастей общество страхует человека с помощью конкретных и ответственных своих систем. От болезни — поликлиника, от нищей старости — собес, от аварии — Госстрах.
