Леонид Репин - Рассказы о Москве и москвичах во все времена

Однако на гребне волны не продержишься долго, даже на самой высокой. Вся Москва провожала в последний путь Алексея Орлова, сотни тысяч людей — горожане, крепостные молились за его души упокой…

Нескучный сад после его ухода сразу привял. В нем появились цыганские таборы, гуляки самого низкого толка — и тут же дурная слава за садом пошла. Огульное пьянство, драки, бесчинства всякие. А Воздушный театр все-таки выжил и по-прежнему привлекал москвичей. Летом 1830 года Пушкин его посетил и был приятно удивлен тем, что увидел. И от театра в восторге остался: актеры играли среди естественных декораций, меж живых кустов и деревьев, возле беседок, увитых разноцветными лентами, в которых по вечерам уединялись влюбленные…

После войны Нескучный сад казался совсем заброшенным. С Серпуховки, где я жил, до него рукою подать — минут пятнадцать пешочком, и нас тянуло туда, словно в райские кущи. Совершенно о городе там забывалось. Купались мы, загорали на полянах, не подозревая о том, что здесь творилось за двести лет до нашего появления в жизни. Нескучный нам достался тихим, покойным, но тем и влек нас к себе. Я часто уединялся здесь — к экзаменам в школе готовился и первых в жизни приключений искал. Так и остался этот сад родным для меня навсегда.

Мне всегда казалось, что Нескучный особенно притягателен своими рощами, привольно разбросанными по холмам и оврагам. Старые-престарые липы, береза, дуб, клен, черный ольшаник, а в местах, где родники выбиваются к свету, возле прудов и болотец — травы, которые и не в каждом лесу найдешь: ожика волосистая, папоротник, пролесник, хохлатка, медуница, купена и даже ландыш. Пройдитесь неспешно ранним утром в Нескучном — и белку увидите, и зеленую пеночку, и дроздов. Тут и соловья можно услышать, и зорко поглядывающего с вершины дерева сокола-чеглока увидеть. Сами по себе, к счастью, птицы и звери живут. Что им наши проблемы.

Тропинки в Нескучном сходятся и взлетают на вершины холмов и разбегаются или на дно оврага скатываются. Кстати, самый глубокий в Москве овраг — Андреевский, названный так по имени бывшего Андреевского монастыря, здесь же, в Нескучном. Иногда тропинки выводят на асфальтовые аллеи, на которых встретится и молодая мамаша с коляской, и дед с внуком или пара стремительных девушек с рюкзачками за спиной на роликовых коньках.

А у подножия Нескучного плещется мелкой рябью Москва-река. Парапета здесь нет, и можно сесть так, что ноги в воде окажутся. Здесь любят коротать время пенсионеры — кто на стульчике раскладном, кто просто на ящичке — сидят и смотрят в прострации на недвижные поплавки. Но рыба ловится.

Треволнения жизни обошли Нескучный дворец, и былое свое великолепие он почти целиком сохранил. Уже более шестидесяти лет как здесь Президиум Академии наук поселился, а ученые, как известно, народ аккуратный, в истинных ценностях толк понимающий. Сохранилась не только планировка парадных комнат на втором этаже, но и их отделка — роспись, лепнина и двери роскошные — двустворчатые, высоченные. Воистину царский дворец! Жаль только, не увидеть простому смертному всей этой красоты. Оберегается она как редкая драгоценность, и с улицы глазеть на нее не пускают, экскурсий не водят — сами как скупые рыцари наслаждаются. Скорее всего, и привыкли давно, ходят мимо и не замечают…

А построен был дворец, между прочим, не для братьев Орловых. Прокофий Демидов как увидел это изумительное место с крутым, живописнейшим спуском к Москве-реке, так сразу и влюбился в него. Он мог себе позволить на пустом месте город выстроить, но решил дворцом ограничиться. В 1756 году архитектор П. Пест уже закончил строительство и нанизал еще одну жемчужину на ожерелье нашего древнего города, и теперь сияет она. Через полтораста лет император Николай I купил дворец у орловских наследников и несколько перестроил его. Однако архитектор Е. Тюрин бережно отнесся к дворцу. В основном остался он таким же, как и был. И боковые флигели сохранились — кавалерский и фрейлинский корпуса («Мальчики налево, девочки направо, остановка очень короткая!»). Остался кухонный корпус, манеж, ванный и охотничий домики. Так умело устроено все, в ландшафт окружающий вписано, что и не замечаешь, как мимо идешь.

Обратите внимание на чудный фонтан перед дворцом. Это работа знаменитого И. П. Витали — его же фонтан и напротив Большого театра. А этот с Лубянской площади еще до войны сюда перенесли, чтобы на его месте водрузить фигуру Железного Феликса, которую решили ваять из камня — камень долговечней, надежнее. Однако, как известно, и камень не выстоял, главного чекиста страны ленинского призыва в годы перестройки удалили с площади. А вот создание Витали — стоит, ничего. И при добром к нему отношении вечно, пожалуй, будет стоять, потому что, по сути, — вечное.

Недостроенная громада милосердия

Открываю некогда страшную тайну об этом громаднейшем здании в самом центре Москвы на набережной вроде бы, а на самом деле как бы от назойливого взгляда в стороне… Это здание Военной академии имени Дзержинского… Когда-то секретнейшей из всех наших академий.

На самом деле это Академия ракетных войск. Но до девяностого года это содержалось в наистрожайшем секрете. Если кто-то из академии ехал на испытания, цель командировки обозначалась непроходимо туманно: «Такой-то отправляется туда-то на испытания (далее пропуск)…» И только потом от руки вписывалось, на какие именно испытания. Чтобы лишняя машинистка, кстати многократно проверенная, общупанная со всех сторон, о той страшной тайне не проведала и в минуту женской слабости врагу о том…

Между тем это совершенно замечательная академия. Какая нынче армия без ракетных-то войск. Отсюда еще в сорок первом году уходили на фронт командиры первых «катюш», здесь готовили и готовят великолепных специалистов. Из этих стен, которые, как в сказке, и за три дня не обскакать, вышли наши знаменитые маршалы, герои, крупные ученые, изобретатели. Сейчас здесь работают около 80 докторов наук и с полтысячи кандидатов — таков научный потенциал академии.

А вот и совсем уже удивительное: до всех своих неповторимых перевоплощений, которые зданию этому довелось пережить, на том самом месте, где воздвигнуто оно, еще при Федоре Ивановиче, последнем русском царе из династии Рюриковичей (1557–1598), располагался главный в Москве Гранатный двор, где хранили порох, ядра и прочие артиллерийские припасы. Место наиудобнейшее: под самым боком у Кремля, но и в стороне, на пустыре огромном, — возле устья Яузы при впадении ее в Москву-реку. Ежели рванет, не дай Бог, то только аукнется, благо жилья поблизости нет.

А еще раньше на этом низменном месте, заливаемом вешними водами, при великом князе московском Василии Ивановиче (1479–1533) был сад, называемый Васильевским садом или лужком. Так долго считалось, пока не выкопали в старых книгах, что сад развела здесь Елена Глинская, маменька Ивана Грозного.

Сад стал знаменитым не только в Москве, но и во всей России благодаря юродивому Василию Блаженному, избравшему его местом своего обитания. Была у него тут какая-то хибара, куда он удалялся с паперти Божьего храма, носящего его имя в народе, именно здесь он встречался с людьми, приезжавшими искать его благословения из самых дальних концов российских.

Ну а еще позже, при Екатерине Великой, здесь отгрохали этот огромнейший дом, который если и сейчас громадным кажется, то только гадать можно, каким необъятным воспринимался он в далекие те времена.

Итак, Воспитательный дом, самый громадный дом во всей старой Москве.

Придумал создать такой дом Иван Иванович Бецкой — сын князя Трубецкого и шведской графини, видный государственный деятель эпохи Екатерины и президент Российской академии художеств. И вот для чего замышлялся Императорский Воспитательный дом: «Для приносимых детей и госпиталь для бедных родительниц в столичном городе Москве». Проще говоря, для сирот.

Местечко для сего грандиозного дома Бецкой давно присмотрел и в своей подробнейшей записке на имя государыни просил передать для строительства это казенное место и отдать примыкающую к нему часть стены Белого города. Зачем та стена, казалось бы, но Бецкой был человеком расчетливым: превосходный камень стены, о который само время дробилось, он задумал употребить в сооружении дома.

Составил смету он и, видимо, ужаснулся: денег на такое здание несметно потребовалось. Казна, конечно же, могла потянуть, но при этом пришлось бы забросить всякое другое строительство, потому и открыли добровольный сбор по всем церквам России. Императрица пример подала: внесла крупный единовременный взнос и повелела ежегодно выдавать немалую сумму из своих так называемых «комнатных» денег. Без булавок она себя, само собой, не оставила, но жест был красивый и щедрый, надо признать.