Вожделенные произведения луны - Елена Черникова
— Налей ещё, — сурово сказал Кутузов, неприятно трезвея. — В стакан.
Ветеран притих, однако налил, но попросил Кутузова закусить покрепче и сам подложил ему оливье, колбасы, котлету и почему-то бублик.
Профессор влёгкую залил в желудок полный стакан водки, показавшейся невкусной водой, дожал её котлетой, повертел бублик и вдруг опустил голову.
— И что теперь будет? — спросил он тоскливо у ветерана.
— Да что было, то и будет, Екклесиастик ты мой! Ты где живёшь?
— У девушки, зовут Аня, скоро меня заберёт.
— А! Прима-а-ак! Понимаю, сынок, трудно тебе. Поневоле Бога помянешь.
— Да не примак я… — отмахнулся Кутузов. — У неё папа-мама за границей, командировка… у меня жена умерла, — бессвязно мотивировал Кутузов.
— А не примак — значит, кобель! Так я понимаю? — расхохотался дед и подмигнул. За соседними столиками все тоже подмигивали уже, раскрасневшись и закусив.
— Скажите, — очнулся Кутузов, инстинктивно стараясь держать язык по курсу, но тот валился вбок, увеличиваясь в размерах. — А вы откуда всё знаете?
— А оттуда, — пояснил ветеран, ища глазами, куда бы положить сотрапезника, пока не поздно. — Где твоя Аня?
— На улице. Работает…
Поняв Кутузова по-своему, ветеран попросил парней соседнего столика подержать его друга прямо, а сам побежал на улицу за Аней, которая там работает. Вдоль тротуара действительно металась какая-то беленькая, и старик просто так, наудачу позвал её: «Аня?»
— Да! Вы кто? А, понятно, — унюхала, рассмотрела, — где тело?
— Детка, зачем же ты так? В твои-то годы?
— Что в мои годы? Где этот идиот несчастный?
— Там. В кафе. Его двое держат. Я говорю, зачем же ты на улице-то, в твои-то годы… нехорошо. В наше время шалавам ворота дёгтем мазали!
— Почему? Чем?! Вы… ладно. И вас с праздником. Пошли. — Она потянула бормочущего деда в кафе, не слушая, а то узнала бы, за что кому ворота мазали.
Кутузов уже пребывал в смешанном состоянии; жгучая смесь колыхалась, выталкивая вулканы видений, — Дарвина, плачущего на плече у господина соврамши Геккеля; офорта с глазами жены; ароматного моря водки; а также пирамиды мудрых книг, и каждая была живая, шевелилась, как младенец, и протягивала ручонки и звала папу.
Глава 31
В чёрный день перемогусь, а в красный — сопьюсь. Пошла изба по горнице, сени по полатям. Здравствуйте, мои рюмочки, здорово, стаканчики; каково поживали, меня поминали?
Похмелье — след опыта, злобно-дерридистски обучающий козлёночка, от какой лужи пыталась удержать его Алёнушка; но высокое похмелье, с его дивными и страшными озарениями, обретается не сразу. Как нет на земле женщины, вымучившей-таки себе оргазму в первую брачную ночь, так нет и пьяницы, сумевшего наутро унять первую в жизни дрожь интоксикации простым и проверенным методом: чем ушибся, тем и лечись. Все сопротивляются, не в силах жить, а о приёме верного лекарства поначалу и слышать не могут.
Не мог слышать о водке и Кутузов, обнаруживший себя утром на журнальном столике, в пуховом спальнике, в окружении графинчика, лафитничка, икорки, лимончика и воды в пятилитровом кувшине с предусмотрительным носиком и краником. Поодаль в глубоком кресле задумчиво полулежала Аня, созерцавшая процессы и состояния: пробуждение, реанимация (пригодился лишь кувшин, правда, весь), осознание, паника, маниакально-депрессивный психоз и т. п.
— Да уж, — сказала она через полчаса, — опыт похмелья обретается по выслуге лет и выдаётся только истинным храбрецам познания.
Кутузов посмотрел на лимон и зажмурился. Прошло ещё полчаса.
По завершении цикла больной сумел что-то сказать, но неразборчиво. Аня приблизилась на цыпочках, взяла миску и съела всю икру, чтобы не пропало добро, пока зло неловко ворошилось у подножия пирамиды и само готовилось пропасть в огне стыда.
На великое счастье Кутузова, юная спасительница была умна и начитанна. Девушка пережидала стадии его материализации, мысленно перелистывая страницы великой русской литературы, содержащие описания похмелья и выходы из оного. Не обнаружив особого разнообразия, она приготовила профессору джакузи, заметив мимоходом, что ещё нигде в художественной словесности доктору филологических наук не давали ванну руками красивой богатой девушки, владеющей собственным мерседесиком.
— А сегодня День Победы, — выговорил доктор, прибавляя тонкий штрих к её живописи.
— И это всё объясняет, — вежливо согласилась Аня, вручая бойцу махровый парус. — Иди ложись на курс!
Джакузные пузырьки защекотали его до пяток, и он быстро привык жить, и даже понравилось. Ощущение реальности не возвращалось, осмыслить происходящее не представлялось возможным, и профессор отдался жемчужному фырканью воды, не рефлектируя.
Опознав махровый синий парус как халат универсальный, Кутузов завернулся и потащился в библиотеку. Плюхнулся в кресло и призадумался.
— У меня сегодня выходной, — поведала девушка. — У тебя тоже! — прибавила она чуть громче, но он и так всё понял.
— Тебе надо больше двигаться. В теннис играешь? — задала она риторический вопрос. — А… тут мы как все, да? Немодно, профессор. Вот теперь-то настоящий учёный просто обязан уметь прыгать и плавать.
— По… чему? — собрал он несколько букв.
— Чтобы понравиться мне, — объяснила она. — Слушай, я не могу питаться одной икрой, пошли позавтракаем нормально. В столовой накрыто по-серьёзному, тебе понравится, а потом и попрыгаем. Хочешь покататься на велосипеде?
Внимая спортивно-икорным речам, Кутузов приближался к белому свету, так сказать, семимильными шагами. Аню послушать — все проблемы имеют решение.
— Хочу, — решился он. — Ты научишь?
— Понятно, — ничуть не расстроилась она. — Нарды, шахматы, компьютер? Буриме? Три листа? Крестики-нолики?
— Морской бой. Смешать, но не взбалтывать, — подхватил он.
— Молодец. Уважаю, идём веселиться…
— …то есть в столовую.
— То едят в столовой.
Два мира, живу в обоих, несложно подсчитал Кутузов. Он смутно вспомнил вчерашний день. Лучше бы не вспоминал. А кстати, почему? А стыдно. Кого? Перед кем? Деяние: вечером 8 мая 2006 года, накануне великого дня, человек с великой военной фамилией Кутузов напился водки с ветераном Великой Отечественной. Не стыдно, а просто здорово и правильно. Плохо, что за счёт ветерана, однако ж он сам пригласил. Были бы деньги у Кутузова — да без проблем! Все ветераны проспекта Мира пили бы за победу в войне и закусывали не хуже, чем он вчера.
Деньги как образ округлились, уплотнились, и проблема вернулась в полный рост. Аня добра и бескорыстна, однако живёт по карточке, наличных нет. Все запасные Кутузов, убегая, оставил сыну. Мастер, ныне оживляющий любимую книгу коллекционера, ждёт свои шантажистские три тысячи. Отказаться от книги невозможно, книга на крючке вместе с Кутузовым. Выход из безденежья расположен в Москве, больше негде, но пока не виден.
«А почему в Москве? — подумал Кутузов. — Проблема во мне, а моё — это пирамида. Надо у неё спросить…» Это была первая в его жизни попытка спросить о жизненном у Библии. Ведь гадают же по ней маловерные. Задают вопрос, назначают произвольно страницу и строку, находят ответ и пользуются книгой как справочником по бездорожью. Сам он никогда так не малодушничал, а сейчас вдруг вспомнил о народной затее, открыл и прочитал: «Не доставляют пользы сокровища неправедные, правда же избавляет от смерти»28. Вот это да! Вот тебе и народная забава!
Заметив блеклую печать мысли на влажном челе гостя, Аня почла за благо немедленно прервать утомительный процесс.
— «Все животные способны удивляться, и многие обнаруживают любопытство», — напомнила она.
— Я сейчас на всё способен, — отозвался он, удивляясь, что это он такое сказал. — «Членораздельная речь, однако, свойственна одному человеку, хотя он, подобно животным, часто употребляет нечленораздельные крики для выражения своих чувств, сопровождая их телодвижениями и игрой лицевых мышц». Сопроводить? Или мышцами поиграть?
— Да ты совсем расклеился, — огорчилась Аня. — Может, пойдёшь доспишь?
— Я думаю, наши отношения нереалистичны, — ответил он.
— Но реальны, — уточнила она. — Паронимия. Нормальная парность.
— Мой любимый писатель жизнь отдал парности. «Поэтому есть повод подозревать, как это ни покажется невероятным, что в данном виде и в данной местности не все птицы нравятся друг другу
