Сергей Кургинян - Суть времени. Цикл передач. № 31-41
Не тот ли это крот истории, о котором так любили говорить марксисты? Не он ли роет там, в каждом отдельном сознании, свой лабиринт? Впрочем, неважно, как именно мы это назовём. Это то, что носится в воздухе. Это то, что возбуждает, беспокоит, порождает какое-то новое качество социальной жизни, собирает людей вместе, перемещает их по различным площадкам, где обсуждается повестка дня, в поисках выхода.
Мы ещё не приблизились к состоянию, когда этот тупик поглощает мозг каждого из живущих в стране. Мы ещё на пороге этого будущего состояния умов. Но мы уже именно на пороге.
И каждый из нас в большей или меньшей степени на это работал. Мы хотели, чтобы общество признало факт тупика, чтобы оно перестало отмахиваться от этой идеи тупика, потому что, только признав этот факт, оно может начать искать выход. А до того, как факт этот будет признан, разговор о выходе бессмысленен. Потому что выход из чего? — Из тупика. Если его нет, зачем из него выходить?
С момента, когда идея тупика поселится в каждый мозг, и там начнут происходить все соответствующие процессы, возникнет очень много вопросов…
Кто привёл в тупик?
Каково содержание тупика?
Как выйти из тупика? То есть, какая технология обеспечит этот выход…
Кто выведет из тупика? То есть какой субъект обеспечит этот выход… Потому что технология технологией, как я много раз говорил, а если нет субъекта, который применяет эту технологию или субъект неадекватен технологии, то результат будет нулевой.
Поэтому вопросы «что делать?» и «кто виноват?» — это только часть тех вопросов, которые стоят на повестке дня. Вопрос ещё заключается в том, «кто» будет это «что» делать? Обратите внимание, что у нас почему-то всегда вопрос «что делать?» соединялся с вопросом «кто виноват?». Асимметрия, да? А «кто» будет делать это «что»? — Этот вопрос никогда не возникал, всегда считалось, что этот «кто» появится автоматически. Но сейчас проблема создания субъекта намного важнее того, какие технологии этот субъект будет применять. Потому что если нет субъекта, то пиши пропало.
Дальше. Почему пришли в тупик? Вопрос ведь не только в том, кто привёл. Что привело туда? Это ведь тоже важно. Что виновато? Как когда-то говорил Григорий Мелихов в «Тихом Доне»: «Не я виноват, жизня виноватит». И потом говорил, что «я так думаю, что неверно жизнь устроена, и, может, я сам в этом виноватый». Цитирую по памяти, прошу прощения, если не вполне точно, но суть выражаю на 100 %.
Вот эта идея тупика имеет уже макросоциальное значение. Наши разговоры о тёмной материи, тёмной энергии — это [аналог] разговоров в марксистских кружках начала 20-го века, когда пытались обсудить Маркса и понять, может ли Маркс быть теоретиком, который подскажет, как именно надо выходить из тупика. Но тупик ощущался в российском обществе как некая несомненность.
Выход из тупика могли искать марксисты, экзистенциалисты, почвенники, западники, либералы, консерваторы… Но факт тупика уже смотрел на каждого со страниц газет, и было понятно, что всё — приехали…
Представьте себе, что не сегодня, а через 5–6 месяцев, 8 месяцев (не через пять лет, а ещё в следующем году!) мы вдруг перешагнём порог, и все скажут, включая крайних апологетов действительности: «Ну, конечно же, тупик. Мы все понимаем, что тупик. Ну, кто ж не понимает? Подумаешь! Кургинян ломится в открытую дверь…»
И тогда наши радикальные либералы или, как я их называю, либероиды, скажут: «Так всё Сталин виноват, что мы в тупике».
А кто-то другой скажет: «Так это русская скверна — русский дух виноват — этот он нас волок через тысячелетия от одного несчастья к другому. Надо от него избавляться».
А кто-то скажет ещё что-то…
Вот в этот момент мы твёрдо должны понимать, что говорим по этому поводу мы. И почему то, что говорим мы, убедительнее всех этих бредней по поводу скверности русского духа, а также всего остального.
И ради того, чтобы завтра ответы были точными — не скажу простыми, потому что есть простота, которая хуже воровства, а точными — ради этого сегодня стоит обсуждать самые-самые сложные проблемы. В том числе и проблему соответствия между тёмной энергией и тёмной материей — и социальными теориями.
Вопрос об этом соотношении поднят не мной, и я вообще стараюсь, чтобы, по крайней мере, в этом цикле передач не было вопросов, про которые я бы сказал: «Вот, знаете, вчера мне это приснилось…» или «Я работал пять лет и сделал некое открытие». Возможно, что и нужна совсем-совсем новая теория развития. Такая теория развития, которая не адресовалась бы на каждом шагу к Марксу, Веберу, кому-то ещё, а просто оперировала бы фактами и моделями. И всё. Но разговор сегодня на языке этой теории очень сильно сдвинет нас всех в очень определённую, всем понятную сторону:
— У нас своя теория, и всё своё! И только мы знаем истину — у нас есть абсолютное на неё право! Внимайте же все!
Это неправильно было бы — и сейчас неправильно, да и в дальнейшем — выдвигаться в эту сторону. Как бы эта сторона ни называлась: окончательная маргинализация или как-либо ещё.
Гораздо важнее оказаться на стыке определённых теоретических построений, подкреплённых и великими именами (что очень немаловажно), и очень серьёзными, фундированными идеями, — это всё для нас сейчас весьма и весьма существенно.
Итак. По любому поводу я хотел бы ссылаться на авторитеты. На очень разные, и совершенно не обязательно, что я с каждым из этих авторитетов во всём согласен. Всё это может происходить вполне корректным с научной точки зрения образом, когда вот до сих пор ты согласен с авторитетом, а достаточно перешагнуть какую-то грань, и ты с ним категорически не согласен. Почему нет? Так может быть.
В данном случае я говорю о Крейне Бринтоне — Кларенсе Крейне Бринтоне — очень крупном, чтобы не сказать больше, американском историке и философе, одном из крупнейших специалистов по истории культуры, профессоре Гарвардского университета, президенте Американской исторической ассоциации, председателе Гарвардского общества стипендиатов, общества французских исторических исследователей и так далее. Авторе выдающихся трудов, в том числе, фундаментальной монографии «Современная цивилизация. История пяти последних столетий», такого тоже очень важного исторического труда «Анатомия революции» и ещё одного труда «Идеи и люди. История западной мысли».
Вот этот Крейн Бринтон в своей книге «Идеи и люди» как раз и говорит о том, какова роль физических теорий в построении модели мира и мировоззрения. Настаивая на новой парадигме модерна или, как он говорит — Просвещения (что, с моей точки зрения, сужает понятие, потому что модерн шире, чем Просвещение, но неважно), настаивая на том, что эта новая парадигма была связана именно с физикой, и уже из физики перетекала в социологию, Бринтон пишет следующее:
При переходе к восемнадцатому веку интеллектуальный историк сталкивается с трудностью, общей для всех историков последних столетий: он обременен материалом. Можно составить исчерпывающий список средневековых мыслителей; и добросовестный гуманитарный ученый может изучить, или по крайней мере прочесть, всё дошедшее до нас из греческой и римской письменности. Но после изобретения книгопечатания, при обилии всевозможных авторов, каких только может содержать общество, лучше использующее свою материальную среду, масса сочинений во всех областях становится слишком большой для отдельного исследователя, или даже для любой организованной группы исследователей.
…Возможно, Средние века были так же разнообразны в своем мышлении, как наше время. Но мы должны довольствоваться тем, что у нас есть, — а это, право же, крохотная доля одиннадцати с лишним миллионов книг и брошюр, опубликованных после 1700 года и хранящихся в Библиотеке Конгресса.
Следовательно, наши обобщения должны основываться на небольшой выборке из этого огромного количества информации. Мы не сможем даже уделить так много внимания, как прежде, великим плодотворным умам, так как нам придется сосредоточиться на идеях, действующих в безымянных человеческих массах. Мы можем лишь посоветовать читателю самому обратиться к работам людей, сделавших последние вклады в наше интеллектуальное наследие и придавших нашей западной культуре ее нынешнюю форму, — или, как может сказать какой-нибудь пессимист, ее нынешнюю бесформенность.
Мы намеренно выразим здесь новое мировоззрение Просвещения в его крайней форме, в которой его определенно не разделяли самые знаменитые его представители — такие как Локк, Вольтер, Руссо или Кант. Это вера в то, чтовсе люди могут достигнуть здесь, на земле, состояния совершенства, какое до того считалось на Западе возможным лишь для христианина в состоянии благодати, да и то лишь после смерти. Молодой французский революционер Сен-Жюст сформулировал это перед Конвентом с обманчивой простотой: le bonheure est une id?e neuve en Europe — «счастье — новая идея в Европе». Другой француз, Кондорсе, довел это до еще большей крайности: он наметил даже доктрину «естественного спасения», обещавшую индивиду бессмертную жизнь во плоти здесь, на земле.
