Делия Гусман - Тайнопись искусства (Сборник статей)

Летом 1901 года Борисов-Мусатов гостит в Зубриловке под Саратовом, исключительном по красоте имении князей Голицыных-Прозоровских. Здесь царит еще мир античной старины, одухотворенный поэтическим творчеством Державина, Крылова, Петра Вяземского, Якова Полонского.

«Старинный, жемчужный мир красоты…» — в нем художник находит свой заветный образ, свой символ. Зубриловский парк и дворец станут пейзажным фоном и поэтическим «ландшафтом» для многих его работ.

Первая из них — «Гобелен» — поразила современников своим очарованием и новизной. Написанная темперой, картина имитирует мягкую, бархатистую фактуру старинных гобеленов. «Гобелен» принес художнику признание. Впервые после многих лет неприятия и издевательской критики на конкурсе имени В. Д. Поленова и И. Е. Репина картина получила первую премию.

«Мусатов заставил нас узнать глубокое и отвлеченное созерцание», — напишет один из его современников. Художник создает мир, в котором нет места временному и преходящему. Этот мир учит созерцать и «заставляет» зрителя становиться глубже и тоньше.

Сразу после «Гобелена» следует новый шедевр — «Водоем». Этой работой Мусатов подводит итог своим поискам перед новым этапом, который уже интуитивно предчувствует: «Эту картину я напишу сейчас или никогда… ведь после начнется другая жизнь… Все меня захватит вероятно в другой форме».

В «Водоеме» появляется особый «мусатовский колорит»: чистый, насыщенный цвет — «такого синего нет ни у кого». Картина наполнена светом, ее гармоничные, яркие тона звучат как утверждение полноты жизни.

Неба на картине не видно, но мы знаем о его глубине по отражению в водоеме. Две девушки на берегу, у воды, так похожие на чеховских героинь, словно вслушиваются в судьбу целого поколения.

Поэтический образ Дамы в старинном наряде — «душа темы» у Мусатова.

Вопреки царившему тогда мнению, что идеальные русские женщины остались в прошлом и что современная женщина суетна, потеряла спокойствие и благородную красоту, Мусатов заявляет: «Ценю я такую женщину, к которой применимо выражение „она является охраной душ“. Я верю в русскую женщину. Надеюсь, что среди них есть души идеальные, и этой надеждой только и живу».

Мусатов с удивительной чуткостью умеет увидеть в окружающих его женщинах идеальный образ. Именно реальные дамы — сестра, жена — станут его музами. Их образы, лишенные обыденности и полные спокойной гармонии, населяют мусатовский мир.

Любовь провозглашает Мусатов своей броней от всяких зол. «Знаете ли вы, какое это счастье, наслажденье — молча любить? Я мучусь, но сознаю, что я через это становлюсь лучше», — так писал Мусатов другу в пору безответной любви. Это были не просто красивые слова. Любовь давала ему то личное обаяние, которое как магнитом притягивало к нему людей.

В Саратове у Мусатова было много друзей. Люди очень разные, но очень созвучные друг другу. Одна из них, Татьяна Борисовна Семечкина, руководила местным Мариинским институтом благородных девиц; она была единственной наследницей своего дяди — Константина Карловича Данзаса, лицейского друга Пушкина и его последнего секунданта. В ее доме познакомился Мусатов с пушкинскими реликвиями Данзаса, услышал старинные семейные истории. Преподаватель музыки Михаил Букиник, талантливый виолончелист, стал настоящим другом художнику, разделив с ним идеи пропаганды в живописи «нового искусства». Музыкальность мусатовских картин, отразившаяся в их названиях, — влияние их дружбы.

Автопортрет с сестрой

Гобелен

Друзья даже образовали союз. Название наполовину в шутку, наполовину всерьез предложил Мусатов — «Саратовский английский клоб». Велись шуточные протоколы заседаний, изобрели даже печать. А еще здесь музицировали, читали стихи, говорили о новом искусстве, о символизме, шутили… По вечерам собирались у Станюковичей.

Владимир Станюкович, отставной офицер, литератор, товарищ детских лет поэта Брюсова, приехал в Саратов из Харькова весной 1902 года. Жена Станюковича, невысокая милая женщина со смуглым лицом и карими глазами, с большим участием отзывалась на разговоры, споры о литературе и живописи. Мусатов был поражен ее внутренним светом. С каждой встречей она все больше казалась ему давней знакомой. И только гораздо позже Мусатов узнал, что Надежда Юрьевна происходила из старой русской дворянской семьи. Ее бабушка была урожденная Палеолог. Романская кровь, душевная тонкость делали ее похожей на образ Симонетты, легендарной Музы Боттичелли. Так вот откуда столь знакомые черты!

Не случайно в это время Мусатов украсил стены своей мастерской репродукциями с картин великого флорентийца. Отражения облика Симонетты увидел Мусатов в Надежде Юрьевне. Судьба подарила ему возможность пойти по стопам любимого художника…

Мечта о зарождающемся Ренессансе в русском искусстве уже витала в воздухе, вдохновляя многих. Роман Мережковского «Смерть богов» и его перевод книги античного автора Лонга «Дафнис и Хлоя» Мусатов настоятельно советует читать своим друзьям-художникам.

Мережковский писал о том, что погибший мир богов Эллады с какой-то удивительной закономерностью является в эпоху Возрождения: «Как будто из народа в народ, из тысячелетия в тысячелетие братские голоса перекликаются и подают друг другу весть, что странники идут по одному пути, к одной цели, через все исторические перевалы, через все долины и горы».

Мусатов мечтает стать одним из таких братьев-странников.

Новую работу Мусатова «Изумрудное ожерелье» не случайно называли «Русская Примавера», подчеркивая ее внутреннюю связь с «Весной» Боттичелли. Перед нами мифологическое пространство: зеленый, залитый светом луг, покрытый прозрачно-нежными белыми шарами одуванчиков. Темные, отливающие синевой гирлянды больших дубовых листьев, подобно навесу, обрамляют его сверху. Неторопливо шествуют дамы в старинных платьях. Движение это, словно музыка, имеет свой ритм. Неспешный и волнообразный, он подобен ритму древних гимнов. Это движение находится в полной гармонии с окружающей природой, и каждый элемент пейзажа — кроны и стволы деревьев, архитектура, расположение в пространстве, цветовая гамма, — все несет в себе лейтмотив этой мелодии души.

«Живописную мистерию» «Изумрудного ожерелья» не распознали. Даже друзья-художники встретили картину неожиданно холодно. Мусатов пишет жене: «Говорят, что я потерял себя, что „Гобелен“ несравненно выше… Но я вижу, что такой вещи я еще не писал…»

Но были и те, кто понял Мусатова. Идеей Ренессанса русского искусства, необходимостью создания нового образного языка уже жила творческая молодежь. Работы Мусатова вдохновляли московских литераторов-символистов — Андрея Белого и Валерия Брюсова. Мусатов берет под свое покровительство молодых саратовских художников Петрова-Водкина, Кузнецова, Матвеева, организует выставки, защищает от нападок в прессе. Мусатов не просто мечтает о возрождении братства художников — он активно работает в Московском товариществе художников, общается с литераторами-символистами. Брюсов предлагает Мусатову оформление своего детища — журнала «Весы». Журнал стал главным печатным органом для тех, кто исповедовал «новое искусство». Все содержание журнала — напряженное отражение «брожения умов» и активного поиска нового. Здесь печатаются статьи Вяч. Иванова «Вагнер и Дионисово действо», В. Розанова «Зачарованный лес» — о будущем возрождении человеческой духовности, статья Рериха о Врубеле…

В конце 1903 года Борисов-Мусатов, желая быть ближе к центру художественной жизни, продает родительский дом в Саратове и перебирается в подмосковный Подольск. Он становится членом Союза русских художников. Ему приходит предложение приехать с персональной выставкой в Германию. Зовут выставлять работы в Париже. Выставки за границей Мусатов организует в первую очередь, чтобы иметь возможность проводить идею возрождения и братства художников не только в России. Его понимают и поддерживают друзья, с которыми он учился в Европе. В Москве Мусатов находит поддержку у Грабаря и Поленова. В Питере его энтузиазм в борьбе за новое искусство высоко ценит Дягилев.

С новой силой возрождаются мечты его юности, возникшие в Париже перед работами Пюви де Шаванна и Боттичелли. Он мечтает о фресках, о том, чтобы живописный мир его мечты обрел свое пространство.

Мусатов вдохновляется предложением Щусева о росписях особняка Шереметева и задумывает цикл фресок «Времена года». Художник мечтал связать в едином живописном пространстве времена дня и года, эпохи человеческого бытия, вехи жизни природы. Он записывал идеи, то, что подсказывало ему воображение. «Весна — радость — утро — стремление к красоте. Лето — наслаждение — день — музыкальная мелодия. Осень — вечер — тишина разлуки. Зима — покой — ночь — сон божества…»